Из бабушкиной комнаты донесся грохот чего-то тяжелого, упавшего на пол.
Лида опрометью бросилась туда. Но почти тут же и вышла обратно.
– Это бабушка. Пыталась судно сама взять. Всегда, когда в доме кто-то чужой, пытается сама. И всегда роняет.
Марина, зажмурившись, потрясла головой:
– Нет, не доведи бог!
Лида сняла платье, которое мерила, переоделась в свое. Примерка была закончена. Марина между тем что-то, похоже, обдумывала все это время.
– Слушай, – сказала она, – не хочется мне к Володьке на свидание идти… Отменю его. Давай и в самом деле эту работу вместе сделаем.
– Да ну что ты, – отмахнулась Лида. – Сделаю я все одна.
– Не из благородства, не волнуйся. – Марина подсела к телефону. – Неохота просто. Отменю. – Она набрала номер и, нежно называя того, с кем говорила, Володенькой, сообщила, что у нее страшное огорчение, срочную работу дали на кафедре, к завтрашнему дню прямо, цифровые выборки из отчетов делать. – Ученые наши всякие дурацкие липовые отчеты пишут, – сказала она, – а мы вон с завлаборантским отделением их обрабатывай… Все, пусть гуляет, – сказала она Лиде, закончив разговор. – Я в твоем распоряжении, начальник.
– Располагайся. – Лида выдвинула из-под обеденного стола стулья, достала из своей сумки и положила на стол ворох бумаг. – Я присоединюсь сейчас.
Она вынесла за бабушкой судно, принесла с кухни полиэтиленовый пакет с семечками, блюдце для шелухи, и они с Мариной углубились в работу. Работа была нудная, противная, но требовавшая большого внимания, и они молчали, лишь. изредка, когда уж не промолчать, по самой большой необходимости, обменивались отдельными фразами:
– А Пестунов разве два месяца со стройотрядом был? – спрашивала Марина.
– Видимо, – отвечала Лида. – Ставь, как написано.
– Господи! – восклицала Марина. – Сидоркина три статьи в журналы подготовила!
Лида понимала ее иронию и подхватывала:
– Сколько напечатают – это не важно.
Тишину вновь нарушала Марина:
– Что-то я не понимаю: Лысаков тут формулы изобразил. в какую же графу их вносить?
– Ставь в "научные работы" – одна, предложила Лида.
За окном тем временем начало темнеть, и все быстрее, быстрее – день переходил в сумерки. Марина оторвалась от бумаг:
– Что-то я не вижу ничего. Свет, что ли, надо включить.
Лида тоже подняла глаза от своей таблицы.
– И в самом деле.
Она встала, прошла к выключателю, дернула за шнур, и в комнате разом сделалось светло, а окно из серо-голубого так же разом сделалось мглисто-синим.
Сумеречная эта синева напомнила Лиде об Анином театре.
– Ани, странно, нет что-то, – сказала она вслух. – Ей сегодня в театр идти, уж мальчик ее скоро появится… – И вспомнила все, что говорила сестра: – А, она говорила, дело у нее какое-то, еще просила, чтоб я…
Перебив ее, зазвонил телефон.
– Алло? Да, квартира Стениных, – ответила Лида, сняв трубку. Послушала и сказала: – Простите, но сначала нужно представиться самому. – Однако говоривший с нею, видимо, очень настаивал, чтобы она назвалась, и Лида уступила: – Ну, если вам непременно хочется узнать, кто я, то пожалуйста: Лидия Альбертовна Рылова. Стенина моя мать. Анне Викторовне Стениной прихожусь сестрой. А что, так, по-вашему, не бывает – разные фамилии? Вот именно, вышла замуж. Что-о? – протяжно спросила она через паузу, и в голосе ее прозвучала тревога. – Это, знаете, очень глупая шутка… – Осеклась и, подержав трубку прижатой к уху еще мгновение, положила ее. – Бред какой-то, – повернулась она к Марине. – Будто бы из милиции, будто бы что-то там Анька… Сказали, не верите – позвоните в справочное, узнайте телефон дежурного сто тридцать восьмого отделения.
Марина повела плечом:
– Тогда похоже на правду…
– Да ну, Анька и милиция. – Лида уже торопливо набирала "09". – Девушка, сто тридцать восьмое отделение милиции, телефон дежурного, – прокричала она, выслушала номер, повесила трубку и тут же снова сняла, закрутила диск. – Сто тридцать восьмое отделение? Скажите, вы звонили сейчас на квартиру Стениных, телефон… – Она не договорила, лицо у нее мгновенно сделалось бледным и испуганным. – Да, это сестра. А что случилось? И она сейчас у вас? Нет, матери нет дома. Я старшая сестра, не волнуйтесь, много старше, мне уже тридцать. – Она умолкла и некоторое время, пусто и бессмысленно глядя на Марину, не видя ее, слушала того, на другом конце провода. Потом спросила: – Но с ней все в порядке, жива-здорова? Хорошо, я сейчас приеду к вам. – Положила трубку и, глядя на Марину всем тем же бессмысленно-пустым взглядом, проговорила: – Не понимаю ничего. Ничего не объяснили. Аня в милиции, задержана за что-то. Говорят, брюки или юбку принесите для вашей сестры… – Взгляд у нее стал осмыслен, и она тут же засуетилась, забегала по комнате, переодеваясь, что-то ища на полках в шкафу, заталкивая найденное в сумку. – Я сейчас поеду туда… А где это? Как туда ехать? Не спросила, дура. А, у метро в справочном! А ты, значит…
– Так я с тобой, – готовно произнесла Марина.
– Нет, Мариночка, милая, ты останься, очень тебя прошу. Ничего не нужно, а просто бабушка боится одна… просто будет знать, что не одна. Хорошо? И потом этот мальчик Анин должен прийти…
– И Палыч твой, – вставила Марина.
– А, да, – вспомнила Лида, – и Андрей тоже. Займи их, хорошо? Только ни слова про Аню. Ни слова, хорошо?
Марина подняла брови:
Это ты мне объясняешь?
– Придумай тут что-нибудь, почему нас нет.
– Да еще придумывать, еще не хватало. Обойдутся. Нет и нет.
Уже обувшись, совсем одевшись для улицы, Лида заскочила к бабушке в комнату, не задержалась там и четверти минуты – только сообщила, что убегает ненадолго, что дома останется Марина, – и выскочила, побежала к лифту…
4
Вернувшись в комнату, Марина села было за бумаги, чтобы продолжать работу, но одной ничего не хотелось делать, одной ей было скучно. Она встала, бесцельно прошлась по всей квартире, поглядела в одно окно, в другое. И снова ее притянуло к себе ружье. Подошла к дивану, остановилась напротив медвежьей головы. Постояла, разглядывая серебряную инкрустацию на ложе, и повела плечом – такая у нее была привычка:
– Да, дедушка, веселые у тебя внучки. Вот порадовался бы, если б дожил!..
Из прихожей между тем донесся какой-то шорох, постукивание, и молодой мужской голос проговорил с робостью негромко:
– Здравствуйте…
Марина вздрогнула, бросилась в прихожую и увидела, что там стоит молодой человек лет двадцати двух, в яркой алой курточке, в "фирменных" потертых джинсах, но явно он не собирается совершать ничего дурного, потому что шляпа у него, как и положено при входе в дом, не на голове, а в руках и вид у него довольно обескураженный.
– Ой, как вы меня напугали! – прислоняясь к косяку комнатной двери, приложила руку к груди Марина. – Разве можно так? Здравствуйте, конечно.
Молодой. человек поклонился. Движения его были скованны и нерешительны.
– Я – Миша. Аня вам, может быть, про меня говорила.
– Про вас? Мне? – удивилась Марина. И поняла, что это тот Анин "мальчик" и он принял ее за Лиду. – А! Вы подумали, я Анина сестра? Я подруга ее сестры. Марина.
– А-а где же… – начал Миша и, вконец заробев, не закончил, решил представиться по-официальному: – То есть, простите, Михаил.
Марину от души забавляли его робость и скованность.
– Где же, простите, Михаил? – засмеялась она. – Или где же, простите, Аня?
– Ну да, я хотел сказать… я начал, а потом… – Миша запутался. – Я за Аней, мы в театр должны…
– Да вы не смущайтесь, Миша, – весело приободрила его Марина, – что вы так смущаетесь? Женщины, конечно, кусаются, но не в нашей с вами ситуации. Так что не бойтесь. – И вдруг она сообразила, что он появился в квартире каким-то странным образом – через закрытую дверь. – Да, а как вы вошли?
Миша с виноватостью махнул шляпой:
– Там открыто. Дверь вроде закрыта, а на замок не защелкнуто… Я подумал, может, так надо. Я знаю, у них бабушка больна. Может, подумал, чтоб не звонили…
– Не может быть, чтоб не защелкнуто, – перебила его Марина.
– Почему не может быть, – сказал Миша. – В жизни все может быть. Я вот, когда в армии служил, так у нас…
Марина снова перебила его:
– Ну а вы хоть защелкнули за собой?
– Нет. Защелкнуть?
Марина повела плечом.
– Конечно. А то ведь в жизни все может быть. И раздевайтесь. Аня скоро придет.
Миша захлопнул дверь и принялся раздеваться, а Марина пошла в комнату и стала собирать со стола разложенные на нем бумаги. Ей и до того не хотелось вновь садиться за них, а теперь уж выходило, что вроде как и нельзя садиться – нужно занимать гостя.
Миша, в такой же белесо-затертой, как джинсы, коротенькой джинсовой курточке, войдя в комнату, посмел сделать в глубь ее едва ли шаг, остановился на самом пороге.
– Вообще-то мы в театр должны… у меня билеты… в семь начало, нам бы уже и выходить пора…
Марина улыбнулась ему одной из своих ярких, ослепительных улыбок.
– В жизни, Миша, все может быть – может быть, и не попадете к началу. Вы как философ должны это понимать.
– Почему я философ? – в голосе. Миши прозвучала уязвленность.
– А как же! Вон вы какую глубокую мысль с порога выдали: в жизни все может быть. Да еще в шляпе. – Эта его шляпа, так контрастирующая со всем стилем его остальной одежды, почему-то необычайно веселила ее. – Несомненно, философ. Так что у вас за случай в армии был, расскажите.
Марина села, забросив ногу на ногу, на диван под медвежью голову с ружьем, и Миша, поколебавшись, прошел в глубь комнаты, отодвинул стул от стола, тоже сел.
– О, случай такой, что ни в жизнь не поверишь. Но однако! Автомат один в пирамиде заряженным оказался. С патроном прямо в стволе. Взяли чистить, Вертихвост фамилия парня, чей автомат – с Украины парень, – разобрал и побледнел, глазам своим не верит. Ребята, говорит, чи патрон, чи ни? А мог ведь, как разбирать, и на спусковой крючок нажать – часто так делаешь. Уложил бы кого-нибудь за милую душу. Но главное в другом: откуда этот патрон в автомате взялся? По всей части патроны считали, все патронные ящики перетряхнули – везде подотчетное количество. Следователь работал – ничего не выявил. Загадка!
– Какая уж тут загадка, Миша, – сказала Марина. – Сам он, этот Вертихвост, и оставил тот патрон. Оставил и забыл.
– Что вы, это вы просто в армии не служили. Никак он не мог оставить. Пошел в караул – шестьдесят патронов получил, вернулся – шестьдесят сдаешь. Ни одним меньше, ни одним больше. В столовую старшина никого не пустит, пока все до единого обратно не получит.
– А, ну если в столовую, – очень серьезно согласилась Марина.
В прихожей зазвенел звонок, и Марина с Мишей оба одновременно поднялись.
– Успеем как раз, – поглядел на часы Миша.
– Едва ли, Миша, – направляясь в прихожую, сказала Марина.
Она знала, что говорила. Аня это никак не могла быть. Это был Андрей Павлович.
– Ряд волшебных изменений милого лица… – продекламировал Андрей Павлович, переступая порог. В интонациях его голоса, во всей его манере держаться была та энергичность, напористость, даже кипучесть, что присуща людям не просто жестко-решительным, твердым в делах и поступках, но и удачливым в этих своих делах и поступках, вообще в жизни удачливым. – Мариночка, это ты – Марина или ты – это Лида?
– Я – это я, – улыбаясь самой своей ослепительной улыбкой, сказала Марина.
– Хм… ты – это ты, – в прежнем шутливом тоне проговорил Андрей Павлович. – Тысячу лет тебя не зрел – и вот зрю. – Снял плащ, повесил его на вешалку. – Но коль ты – это ты, то где же все-таки Лида?
– Будет скоро. Вышла.
Андрей Павлович поглядел на часы.
– Скоро, нет? У меня нынче время ограничено.
– Все у тебя для нее ограничено… – Проводя Андрея Павловича в комнату, Марина на ходу сняла у него с пиджака некую невидимую пылинку. – Тебе велено было прийти? Значит, проходи и садись. По-моему, – махнула она рукой в сторону стоящего посередине комнаты Миши, – у нас тут вполне теплая компания собирается. – И, загородив Андрею Павловичу путь, посмотрела на него сияющими глазами. – Для меня у тебя найдется время?
Андрей Павлович не нашелся что ответить ей.
– Ладно, – сказала Марина, не дождавшись ответа, – пойду кофе сварю.
– Одна-ако!.. – протянул Андрей Павлович, глядя ей вслед. И повернулся к Мише. – Что, молодой человек, давайте знакомиться, раз мы одна теплая компания. Андрей Павлович.
Миша представился.
– Очень, как говорится, приятно. Вы тоже кого-то ждете? Или же, – Андрей Павлович кивнул в сторону кухни, куда скрылась Марина, – сопровождаете эту наяду?
Миша покраснел.
– Нет. Я жду. Аню. У нас билеты в театр.
– Понятно, – протянул Андрей Павлович. – По-нятно… – Он отодвинул от обеденного стола еще один стул и сел. Сел, поразмышляв мгновение, и Миша. – Все, значит, ждем? Такая, значит, компания: ожидальщиков. Это хорошо. Когда люди связаны каким-то общим интересом, они лучше понимают друг друга. И даже не только понимают, но и чувствуют некое единение. Вы, простите, чувствуете со мной единение?
– Ка-акое? – несколько ошеломленно спросил Миша.
– Ну, просто. Человеческое. Какое еще. Ну, если хотите, мужское. Корпоративное, так сказать.
Миша помолчал. Потом сказал с неуверенностъю:
– Не знаю…
– Ясно, Миша, мне уже ясно. – Голос Андрея Павловича был сама удачливость, в нем словно бы оттиснулась намертво благополучная твердость жизненных позиций его владельца. – Не чувствуете. Слишком сосредоточены на своем, личном. Слишком оно для вас еще важно. Вы сейчас вроде той звезды, что зовется черной дырой. Все в вас проваливается, но ничего не исторгается.
– Это вы к чему? – подумав, так же уязвленно, как тогда, когда Марина назвала его философом, спросил Миша.
– Это я, Миша, к тому, что я вам, наверно, завидую. Не тому, что вы меня раза в два моложе… вам сколько?
– Двадцать два.
– Видите, как я точно почти. Так не тому, что моложе, а тому, что можете еще обходиться собственной, так сказать, энергией. Она у вас еще не истрачена, вам еще не нужно ничье плечо, ничье соучастие… – То, что Андрей Павлович говорил сейчас, как-то не очень вязалось со всем его обликом, уж чьей-чьей проблемой было, но только не его. – Такой лишь вопрос, Миша, – продолжил он. – Это вот "свое личное" может быть самого широчайшего свойства – скажем, отдать жизнь за счастье всего человечества. Или сугубо эгоистического – чтобы денег по горло, чтобы все жизненные блага… Так вот вопрос: как вы чувствуете, какого оно свойства в вас?
Миша глядел на Андрея Павловича с некоторой обалделостью.
– Я Аню жду, при чем здесь счастье всечеловеческое? – сказал он.
Андрей Павлович расхохотался и ударил ладонью по столу.
– Великолепно, Миша! Великолепно! Вы Аню ждете, и этим все сказано. И ни до чего остального вам нет дела. Великолепно!.. Ну, это в данный момент, так сказать, – нахохотавшись, проговорил он. – А не в данный, оглядывая все простирающееся перед вами пространство вашей жизни? Чего бы вы хотели в жизни?
Миша снова помолчал – как бы обдумывая, стоит ли отвечать Андрею Павловичу. И решил отвечать.
– Вообще-то я бы куда-нибудь в сферу обслуживания хотел. Я сейчас на заводе работаю, второй разряд строгальщика у меня… Ну что за удовольствие, никакой свободы действий. Как по рукам и ногам связан. Дали тебе наряд – и мантуль. Ставь железяку и спускай с нее стружку. Тоскливо. У меня друг официантом, зовет меня все время. Сколько за один вечер лиц перевидит, и все каждый вечер разные. Ну, не говоря о том, что в хороший вечер и пять красных имеет… Все пока решить для себя не могу. Чтобы не пролететь. Может лучше в автосервис податься. А? Вот вы как человек с опытом, вы как думаете?
Веселое выражение лица у Андрея Павловича во время этого Мишиного откровения сменилось было недоуменным удивлением, но удивление, подержавшись недолго, вновь уступило место веселости, только теперь с оттенком насмешки.
– Лучше всего в альпинисты, Миша, – сказал Андрей Павлович. – Раз спрашиваете, то вот вам, на основе моего опыта: в альпинисты. Полная свобода действий. Никто тебя не заставляет. Хочешь – и лезешь. А сколько впечатлений! Будь я молод – только бы в альпинисты подался.
– Но ведь альпинисты… – Миша не был уверен, прав ли он, – это же на общественных началах?
– Как? А, да, на общественных, безусловно.
– Ну, это смешно тогда. Хотя и не очень. Я Вашим мнением всерьез интересуюсь, а вы шутки шутите…
Андрей Павлович издал странный звук, похожий на мычание. То ли сдерживал смех, то ли выразил таким образом свою досаду.
– Простите, Миша, – сказал он. – Я не прав. Я как-то… Мне кажется, если вполне серьезно, то лучше всего в проводники. Что касается лиц – ни один ресторан по количеству не сравнится. И по качеству, откровенно говоря, тоже. С чаевыми там, конечно, неважно, разве что бутылки сшибать… но умная голова узкое место всегда найдет. В пункте "А", откуда выезжаешь, дефицит женских лифчиков, а в пункте "Б", куда прибываешь, лифчиков полное изобилие. Или наоборот. Или не лифчиков, а чая. Или не чая, а прищепок для белья. А можно постараться на международную линию попасть. Берлин, Варшава, Прага, Бухарест… А? Это уже вообще на порядок выше.
Миша глядел на Андрея Павловича настороженно и с сомнением.
– Это вообще очень интересно, это вот, о проводниках. Не думал никогда как-то… Хотя едва ли. – По мере их разговора с Андреем Павловичем он становился все более и более уверенным в себе, и сейчас эта уверенность перешла даже в некоторую развязность. – Проводник – это ведь все разъезды. Все в дороге, дома только оклематься. А я женюсь скоро. Так что едва ли. Зачем жену оставлять дома одну? Это соблазн. А я хочу, чтобы семья была семьей, Вот я, вот она, и никакого зазора между нами.
– Одна-ако!.. – протянул Андрей Павлович – точно так же, как несколько минут назад, когда не нашелся что ответить Марине на ее слова, отыщется ли у него время для нее. – Это на ком вы собираетесь жениться? На Ане?
– Я здесь сижу, ее жду. Если бы не на ней, разве бы я стал говорить?
– И что, у вас уже твердый уговор?
– Нет, – ответил как отрезал Миша. – Я еще ей не предлагал. Я сегодня ночью решил.
– И так уверены, что согласится?
– А чего ж нет. Все они хотят. А она ко мне… да я с ней все, что захочу, могу – так она. Только пока не допускал себя. Если б не жениться, тогда бы можно, а так – попридержусь. Потом слаще будет.
– Одна-ако! Однако!.. – Андрей Павлович был в неподдельном изумлении. – Ну, вы настоящий феномен, Миша!
– Я не дурак просто, я жизнь понимаю. У меня отец ходоком был, ни одной юбки пропустить не мог. Наслушался я ора с мальства, насмотрелся… что, хорошее у него житье было? Ни себе, ни матери, ни нам. Нет, уж я женюсь – так чтоб семья. А если она куда в сторону, так я уж…