– Так я уж здесь! – перебил его речь Маринин возглас. Это она, с чашками и с кофейником в руках, быстрым бесшумным шагом вошла в комнату. – Что, про баб разговор? – поставила она кофейник с чашками на стол. – Не знала ни одной мужской компании, в которой разговор в конце концов не скатывался бы на баб.
– Мариночка! – разом перестраиваясь на нее, воскликнул Андрей Павлович. – А разве в женской не так же?
– Конечно, нет. В женской – на мужиков.
Миша засмеялся. С той развязностью, что прорезалась в нем, пока разговаривал с Андреем Павловичем.
– Все одинаковы!
– Одинаковы, Мишенька, – сказала Марина, – те, кто одинаковы.
Теперь, довольный Марининым ответом, захохотал Андрей Павлович.
– Это вы в смысле, что все-таки не похожи? – помолчав, спросил Миша.
– Не похожи, не похожи, – тоже смеясь, согласилась Марина. – Мужчины ведь, если сбоку посмотреть, это что? Черт те что и сбоку бантик. А женщины? Тоже черт те что, но без бантика.
– Перестань пошли́ть, Марина, – с ленцой, еще не остыв от смеха, сказал Андрей Павлович.
– А что? Что такого? Разве неправда? – быстрым движением Марина подсела к столу и прижалась щекой к лежащим на столе рукам Андрея Павловича. Протекло долгое, бесконечное мгновение, и Марина подняла голову, посмотрела на Андрея Павловича сияющими глазами. – Я не пошлю, я иронизирую. Это разные вещи. Кто пошлит, тот пошляк, а кто иронизирует – страдающая личность.
Андрей Павлович, едва Марина подняла голову, спешно убрал руки со стола.
– Это отчего ты страдаешь?
Марина, не отрывая глаз, глядела на него.
– От неразделенной любви.
Андрей Павлович подыграл ей:
– Ко мне, что ли, Мариночка?
– Ой, какие вы, мужчины, глухие! – с силой воскликнула Марина. – Какие глухие, слепые!
Миша в этот момент посмотрел на часы и так и вскинулся.
– Половина седьмого! Все уже, не успеем!
– Слушай, Мариночка, – воскликнул Андрей Павлович. – Смех смехом, но ведь я горю уже синим пламенем. Когда она будет?
Марина повела плечом.
– Странно ты себя ведешь. Тебе назначено свидание… или что, более важное к себе требует?
– Да, всю жизнь со свидания на свидание так и бегаю. Как Дон Жуан.
– Ну что ты, какой ты Дон Жуан… – с ласковой небрежностью отозвалась Марина.
Андрей Павлович поднялся.
– Нет, надо мне убегать.
– Подожди! – Марина вскочила со своего места, бросилась к шкафу, достала из него то самое прозрачное маркизетовое платье, которое Лида хотела показать ему, из-за которого и позвала сегодня. – Подожди, – приказала она еще раз, выбегая из комнаты, переоделась на кухне и, ступая своевольной походкой модели на подиуме, вернулась обратно. – Вот гляди, видишь? Она сомневается: брать его с собой, не брать. Хотела, чтобы ты решил. Я ведь, говорит, там с ним буду, все на меня смотреть будут, вдруг, говорит, ему это не очень приятно станет. Тебе то есть.
Произнося все это, она прохаживалась по комнате туда-обратно, платье было светлое, трусы и лифчик на ней темные, и она и в самом деле была в нем "вся видна".
– Ну что ж, Мариночка… – сказал Андрей Павлович. – Я тебе очень благодарен за наглядную, так сказать, демонстрацию… я получил самое полное представление.
Марина перебила его:
– Положим, полного ты не получил.
– Полного? – беспонятливо переспросил Андрей Павлович.
– Нет, Андрюш, ну какой ты Дон Жуан! – с прежней ласковостью, весело воскликнула Марина. – При чем здесь платье?
Миша в полном восхищении жарко прошептал Андрею Павловичу со своего места:
– Что, не понимаете, что ли?!
– Андрюш! Все? Я могу обратно? – невинным тоном осведомилась Марина.
Андрей Павлович молча кивнул.
Марина, обдав теплом своего тела, прошла мимо него на кухню, он постоял-постоял мгновение и повернулся идти в прихожую одеваться.
И только повернулся – зазвонил телефон на журнальном столе.
Миша было дернулся к телефону и замер – все-таки он был впервые в доме, никаких у него ни на что прав здесь, и ему не хотелось оказаться в неловком положении.
Дернулся было на звонок и Андрей Павлович, но тут же и остановился, – не очень его жаловала Нина Елизаровна, а ну как это она?
А телефон звонил, звонил, и в конце концов, постукивая каблуками, к нему побежала с кухни Марина. Она успела лишь снять платье, но надеть ничего еще не надела и прибежала к телефону, в чем была – в трусиках и лифчике.
– Алле! Добрый вечер! – сняла она трубку. – Нет-нет, Альберт Евстигнеевич, туда попали. Это Марина, Лидина подруга, мы знакомы с вами… просто их никого нет дома.
Она стояла посреди комнаты с прижатой к уху красной телефонной трубкой, совершенно не стесняясь пляжной своей обнаженности, столь странной в подобной обстановке, и Андрей Павлович с Мишей невольно разглядывали ее, ее великолепное от природы, молодое еще и по-зрелому налитое тело.
– А зачем мне догадываться, что это вы? – говорила в трубку Марина. – Я вас по голосу узнала. – Послушала и ответила. – Хорошо. Обязательно передам Лиде, что вы звонили. До свидания.
Она повесила трубку и, ни слова не говоря, пошла из комнаты.
– Это Лидии отец был? – чтобы хоть что-то сказать, замять неловкость, спросил Андрей Павлович, хотя прекрасно, понял, кто это звонил.
– Он самый, – сказала на ходу Марина, вновь близко проходя от него и обдавая теплом и запахом своего тела.
Андрей Павлович вышел из комнаты вслед за ней.
– Так я убегаю, Мариночка, – крикнул через некоторое время он ей из прихожей.
– Убегай! – отозвалась Марина из кухни.
– Лиде я позвоню!
– Звони. – В голосе Марины была небрежность.
– Н-ну… и все.
Миша, по-прежнему сидя у стола, слышал, как Андрей Павлович потоптался в прихожей, открыл входную дверь – все не закрывал, не закрывал и затем позвал, словно бы притушенным голосом:
– Мариночка! На секундочку!
Миша, усмехаясь, сам налил себе кофе, положил в чашку сахар. Маринины каблуки простучали по коридору в прихожую, замерли, последовал неразборчивый шепот… и дверь, наконец, захлопнулась.
Марина вошла в комнату с выражением возбужденного довольства на лице.
– О, налили уже себе? – вешая в шкаф платье, сказала она. – Молодец. Вы, Миша, умница и молодец, я это, как вы вошли, сразу увидела.
– Ну, вы даете! – с восхищением проговорил Миша.
– Что, милый? – голос у Марины враз изменился. – Ты что имеешь в виду? Ты сиди и дожидайся Аню. Она скоро придет.
Не только голос изменился у Марины, она вся изменилась, стала такой взрослой, недоступной, что Мишина развязность вмиг соскочила с него и к нему вернулась прежняя косноязычная скованность.
– Теперь уже, – пробормотал он, взглядывая на часы, – теперь уже что… и на такси уже все. Не успеем теперь. Семь почти часов.
– Пейте кофе, Миша, – вновь обращаясь к нему на "вы", сказала Марина. – Вы еще, может быть, такой театр увидите…
– В хороший театр билеты очень трудно достаются. Но приходится. Уж раз… приходится соблюдать правила.
– А что вы, Миша, подразумеваете, собственно, под правилами? – спросила Марина.
– Ну, собственно… если подразумевать… – косноязычно начал Миша.
Так, попивая кофе, Марина потрошила Мишу, цепляясь к каждому его слову и то и дело доводя его едва не до заикания, пока не открылась входная дверь. По стуку каблуков, по шуму одежды в прихожей было ясно, что пришли двое. Марина хотела пойти встретить сестер, но Аня появилась на пороге раньше, чем она успела подняться со своего места.
– А, ты уже здесь, – сказала Аня Мише с порога. И бросила Марине: – Привет!
– Я здесь час уже, – сказал Миша. – В театр мы опоздали.
– Страшно была занята. Никак не могла раньше. – Аня, как была в уличной курточке, в туфлях, прошла к дивану и плюхнулась на него. – Устала – просто ужас.
В комнате возникла Лида.
Марина спросила у нее глазами: что? И так же глазами Лида утомленно ответила ей: потом.
– Простите, вы Миша? – спросила она, заставив Мишу своим вопросом оторвать взгляд от Ани.
– Миша, – коротко сказал тот и снова перевел взгляд на Аню, хотел что-то сказать ей, но Лида не дала.
– А я сестра Ани – Лида, – сказала она.
– А, да… – Миша стал подниматься со своего стула. – Я и забыл. То есть, я пока сидел, забыл, что вы… то есть я не то… мне очень приятно.
Лида кивнула ему.
– Да, я тоже очень хотела увидеть вас. И жалко, что так получилось… вам, к сожалению, нужно будет уйти сейчас. У нас сейчас довольно сложный домашний разговор должен быть.
– Никаких разговоров у нас не будет! – Аня на диване засунула руки в карманы курточки – словно бы спрятала туда себя всю.
Лида не обратила внимания на ее выкрик.
– До следующей встречи, Миша, хорошо?
– Миша, сиди! – приказала Аня.
– Хорошо, оставайтесь, – совершенно неожиданно для Ани согласилась Лида. – Меня лично все устраивает.
Аня вскочила с дивана, как будто ее подбросило.
– Ладно, иди, будь по ее!
Миша вышел из комнаты вслед за Аней, забыв попрощаться. Слышно было, как он одевается, и затем входная дверь чавкнула, открывшись, замком, но не закрылась, – Аня вышла проводить его к лифту.
– Ну что?! – спросила Марина у Лиды, тихо на всякий случай, чтобы их разговор не мог быть услышан там, снаружи, за полупритворенной входной дверью.
Лида махнула рукой.
– Узнаю Аньку! Я когда услышала, даже не удивилась. В нижнем белье по лестничной клетке чужого дома разгуливала.
– Как?! – Ошеломленную Марину так и взорвало смехом.
– Вот так. В одних трусиках. Для того меня и просили что-нибудь ей захватить.
Марина смеялась – еле могла говорить.
– Ничего себе! Как это вышло?
– "Левис" ей очень хотелось. – Теперь Лида руками развела, как бы добавила этим жестом к своим словам: представляешь, дурочку?! – Джинсы фирмы "Левис", итальянскне, знаешь? Просто спала и видела себя в этих "левисах". Какой-то там шов, какой-то пояс… Теперь мне ясно, что у нее за дело сегодня было. Подруга у нее есть, со школы еще. Та еще подруга, хотя вот в институт народного хозяйства поступила… Светка эта, оказывается, позвонила ей: есть какие-то парни, у которых есть "Левис", Анькин как раз размер, и тем парням этот "Левис" почему-то не подходит, они хотят меняться. А у Аньки финские, у нас в магазине купленные, но финские тоже "фирменные". Можно, значит, меняться. Поменялась… Систему ей парни предложили: чтобы вы нас не надули, а мы вас, заходим в какой-нибудь дом, вы на этаж выше, мы ниже, снимаешь джинсы, Светка отдает их нам, мы передаем тебе примерять "Левис". Зашли. Сняла она свои джинсы, прямо на лестничной площадке, отдала их Светке, та понесла вниз, а потом наверх с голыми руками: твои отобрали, своих не дали…
Марина уже не смеялась.
– Так Светка, эта, она же с ними, с этими парнями вместе, это же ясно!
– Как божий день ясно. И этой дурочке тоже ясно уже. Говорили ей с матерью не водиться со Светкой, – нет, Светка то достать может, это может… Светка ее бросила там в подъезде! Поохала с ней, поахала две минуты и говорит: ну, ты иди по квартирам постучись, попроси под паспорт что-нибудь надеть, а мне уходить надо. И ушла. Тогда Анька и поняла. Но делать нечего, пошла стучаться. Да нарвалась на каких-то, как они ее увидели, а видок – сама представляешь, так и вызвали по телефону…
– Представляю! Нет, представляю! – Марина снова была не в силах сдержать смех.
Стукнула закрывшимся замком входная дверь. Аня в прихожей прошелестела курткой, снимая ее, и появилась в комнате.
– Слушай, – сказала ей Марина, – мне Лида тут все рассказала. Повеселила ты, наверно, милицию… Заявление-то хоть на Светку эту свою написала?
Аня снова плюхнулась на диван.
– Вам бы так повеселить, как я повеселила. Узнали бы, что это такое.
– Аня! Ты! Ты сама и только сама, только одна, и никто больше, виновата во всем! – Лида говорила отчитывающе и моляще одновременно. – И это тебе должно быть уроком! И не надо поэтому быть такой агрессивной!
Марина подошла к Ане, села рядом, приобняла ее.
– Анечка, да неужели ты подумала, что я над тобой смеюсь? Очень сочувствую. Что ты!
Аня молчала какое-то время. Потом лицо ее все перекривилось в злой усмешке, и она тряхнула головой.
– Светке я покажу! Я ей отомщу, она запомнит!.. Что толку от моего заявления? Написала, конечно. Она скажет, что ничего не было, что я на нее по злобе… и все! Все заявление. Я ей сама покажу, я знаю как!
– Аня! Никаких покажу! Аня!.. – Интонации Лидиного голоса были все так же отчитывающе-молящи. – Ты сегодня получила урок, и он должен стать последним. Ты должна понять, что вся эта твоя погоня за всеми этими мелкими жизненными удовольствиями вроде джинсов, компаний, кафе… в этом нет смысла. Никакого, абсолютно! Смысл – это всегда что-то, что можно объяснить, выразить словами, а тут – пустота… бессмыслица! Счастье. жизни – чтобы иметь смысл ее, а из бессмыслицы никогда не будет никакого счастья!
Лицо у Ани по мере того, как Лида с жаром и убежденностью говорила все это, приобретало более и более презрительное выражение.
– У тебя-то у самой – много смысла? – сказала она сестре, когда та закончила. И глянула на Марину: – У обеих! С высшим образованием обе, педагогини! А чего в школе не работаете? Чего лаборантками какими-то? Зачем учились? Бумажка та, бумажка эта… то же, что у меня, только побольше получаете!
Начала Аня чуть повышенным тоном, но пока говорила, все распалялась и распалялась и кончила уже совсем криком.
Она умолкла, выкричавшись, и наступило молчание. Прервала это молчание Марина.
– Разве, Аня, дело в работе? – проговорила она резко. – Лида не это имела в виду.
Лида как бы очнулась от звука Марининого голоса. Подошла к дивану, села подле Ани с другой. стороны и положила ей руку на голову.
– Я была, как ты, а тебе было всего шесть… – сказала она с неожиданной мягкостью и нежностью. – Ты такой прелестной девочкой была. Я за тобой ходила в детский сад, и мы с тобой шли, потом домой… И моя рука до сих пор помнит твою руку в ней…
– Лида! Лидуня! – со всхлипом бросилась к Лиде на грудь Аня. – Милая моя!.. Так хочется быть счастливой! Так хочется! Милая! Ну, почему, почему?!
Ее трясли рыдания, и каждое слово давалось ей с великим трудом.
– Что "почему"? – со счастливой улыбкой спросила Лида.
– Почему никак, никак… хочешь и не можешь… невозможно понять, что оно!
Едва ли Ане нужен был сейчас ответ, и Лида, гладя ее по голове, не ответила.
На журнальном столе зазвонил телефон.
– Ой! – вспомнила Лида. И посмотрела на Марину. – Андрей приходил?
– Приходил… – с непонятной интонацией отозвалась Марина.
– И уже ушел?
– Время у него было очень ограничено.
– А-а… – погасшим голосом протянула Лида. К телефону как хозяйке следовало подойти ей, и она осторожным движением отстранила Аню от себя и поднялась. – Алле! – сняла она трубку.
– Я забыла сказать: тебе отец звонил, – вставила Марина.
Лида кивнула ей, что услышала. И сказала в трубку:
– Здравствуй, папа. Передали, да. Что узнали – не говорили, нет. – Она послушала отца и улыбнулась. Разговор с ним мало-помалу оживлял ее. – Ну что ж! Почему бы ей тебя и не узнать? Твой голос, наверно, пол-Советского Союза узнало бы. – И теперь не улыбнулась, а уже засмеялась: – Ой, а ты тщеславный, пап. Ой, какой тщеславный!.. Ладно, я прощаю. В следующую среду, я поняла. Обязательно буду. Непременно. Можешь не сомневаться. В любом случае. До свидания, родной. – Положила трубку и объявила Марине с Аней: – Требует меня на сдачу их нового спектакля. – В голосе ее билось счастье.
– В среду? – спросила Марина. – Но ведь вы же во вторник уезжаете с Палычем.
Лида развела руками.
– Придется менять билеты. Я не могу не пойти. Я у него на этих сдачах как амулет. Не будет меня – он провалится. Он верит в это.
– Но ведь это бред. При чем здесь ты? И потом он такой актер…
Аня перебила Марину:
– Да она сама в это верит. Она с семи лет, еще до моего рождения, на эти сдачи ходит. Когда он еще "кушать подано" говорил и больше ничего.
– Два дня своего счастья теряешь… – сказала Марина Лиде с тою же непонятной интонацией, как тогда, когда сообщала ей, что Андрей был и ушел.
Лида не поняла этой ее интонации.
– Мариночка! Ну зачем ты?
– Маме не говори ничего, – попросила Лиду с дивана Аня. Она уже успокоилась, отмякла, слезы у нее высохли. – А то поднимет хай – выше крыши.
– Аня! – голосом укорила ее Лида. – Я прошу тебя, не употребляй таких слов.
– Ну, не говори, ладно? – уступая сестре, снова попросила Аня.
Лида подошла к ней и с нежностью вновь положила руку ей на голову.
– Ладно, ладно… – И повернулась к столу. – Кофе здесь, по-моему, уже вроде пережитка. Пора и за ужин.
– Ой! – вскочила с дивана Аня. – Меня сегодня научили, я вам сейчас такие бутерброды с сыром сварганю!
Она бросилась к столу, схватила кофейник, собрала чашки, чтобы отнести на кухню, переступила ногами, разворачиваясь, и запнулась о раковину, и со всего маху упала. Чашки веером вылетели у нее из рук и звонко, одна за другой, раскололась на десятки осколков, кофейник ударился с глухим звяком, крышка с него соскочила, и кофе выплеснулся на пол длинным черным языком.
Лида с Мариной кинулись к Ане и подняли ее.
– Не ушиблась? – испуганно спросила Лида.
– Ушиблась, конечно! – Аня недовольно высвободилась из их рук. – Что эту проклятую раковину не поставили? – посмотрела она на сестру. – Ты же вызывала слесаря. – Подняла кофейник, подобрала самые крупные осколки, перешагнула через кофейную лужу и заковыляла к двери. – Покажу я этой Светке, покажу… – на ходу со злостью проговорила она. – Будет знать у меня.
– Аня! Неужели ты не поняла ничего?! – с отчаянием воскликнула Лида.
Аня не ответила ей.