Повесть из журнала "Иностранная литература" № 4, 1972
Содержание:
Беппе Фенольо - Страстная суббота 1
Последсловие 21
Примечания 22
Беппе Фенольо
Страстная суббота
Перевод с итальянского С. Токаревича
На кухонном столе стояла бутылочка с лекарством, которым отец натирался каждый вечер, приходя из мастерской, тарелка со следами оливкового масла, солонка… Этторе перевел взгляд на мать.
Она готовила на газовой плите, он смотрел на ее расплывшуюся фигуру, плоские ступни; когда она нагибалась, из-под юбки у нее, чуть выше колен, виднелись круглые резиновые подвязки.
Этторе любил ее.
Он сделал последнюю затяжку и швырнул окурок, целясь в кучу опилок на полу у плиты. Но промахнулся: окурок упал ближе, около ноги матери. Она наклонилась, бросила взгляд на сигарету и тут же опять принялась за стряпню.
- Ты что разглядывала? - спросил он с угрозой в голосе.
- Мне просто хотелось посмотреть, что около меня упало. - Она старалась говорить как можно равнодушней.
- Я отлично знаю эту твою манеру смотреть. Потуши его! - заорал он.
Нахмурившись, женщина взглянула на сына, потом опустила глаза и наступила на окурок.
- Потушила, - сказала она. И добавила: - Тебе вредно так много курить.
Этторе вскипел:
- Скареда! Не о моем здоровье ты печешься, а о своих деньгах. Да наживи я куреньем чахотку, ты не станешь расстраиваться! Ты денег на сигареты жалеешь… сквалыга!
Она опустила голову и ничего не ответила, только вздохнула так, что видно было, как грудь ее поднялась и опустилась.
Теперь он ждал, чтобы мать заговорила, но та молчала, а он, некрасиво выпятив нижнюю губу, следил за тем, как она с нарочитой тщательностью чистила картофелину, и накалялся все больше и больше: ему казалось, что своим молчанием мать берет над ним верх.
Он встал со стула и принялся расхаживать по кухне. Каждый раз, оказываясь у матери за спиной, он останавливался, ощущая сильнейшее желание задеть ее, может, даже толкнуть… Этого он не сделал, но в очередной раз остановившись позади нее, тронул ее за плечо и сказал:
- Знаешь, оставь ты меня лучше в покое.
- Я тебе ничего плохого не сказала. Ну что я такого сказала?
- Важно, что у тебя на уме. Что тебе приходит в голову каждый раз, когда ты видишь, что я закуриваю, а? Я знаю, тебе хочется стукнуть меня молотком! По-твоему, курить может только тот, кто зарабатывает на табак.
- Никогда я этого не говорила.
- Но ты это думаешь. Сознайся, что думаешь. - Он рванулся к ней с поднятыми кулаками. - Сознайся!
Мать уронила картофелину и повернулась к нему с ножом в руке.
- Отойди!
Он остановился. Мать сказала:
- Не подходи. Ты меня больше не испугаешь. Прошло то время, когда я тебя боялась.
Этторе рассмеялся.
- Да мне достаточно дотронуться до твоего подбородка пальцем, чтобы ты испугалась. Смотри, я как-нибудь это сделаю!
Она отстранила его совсем молодым движением и, проскользнув между ним и плитой, кинулась к двери.
- Карло! Карло! - позвала она.
Но сын обогнал ее и встал в дверях. Потом, набрав побольше воздуха и орудуя плечами, оттеснил ее к плите.
- Не выйдет, на этот раз тебе не удастся наябедничать отцу и, как тогда, довести его до того, что он чуть меня не избил и не проклял. - Он изобразил, как она пронзительным голосом звала отца. - Ничего у тебя не выйдет. Сначала должны объясниться мы с тобой, сначала разберемся сами, как мать с сыном. - Он рассмеялся.
Мать опять принялась за недочищенный картофель.
- Так что ты против меня имеешь?
- Ничего.
- Лгунья! Что ты имеешь против меня?
- Я твоя мать. И не могу ничего иметь против тебя. - Она обернулась и адвокатским жестом протянула руки ладонями вверх, показывая, что в них ничего нет.
Этторе в бешенстве затряс головой и, зажмурившись, прокричал:
- Что ты имеешь против меня-я-я!!
- То, что ты не работаешь! - крикнула она в ответ и спряталась в угол, за плиту.
Но он не тронулся с места, только еще раз тряхнул головой и выдавил долгое: "А-а-а!"
- То, что тебе двадцать два года и ты не работаешь, - повторила она.
- Так ты злишься на меня за то, что я не работаю и не приношу тебе этих мерзких денег. Ничего не зарабатываю, а ем, пью, курю, по воскресеньям хожу на танцы, а по понедельникам покупаю спортивную газету. Злишься, что я, не работая, хочу иметь все то, что другие зарабатывают своим горбом. Только это ты и знаешь, ты ни о чем другом слышать не хочешь, хотя то, другое, и есть главное, и есть правда, только она тебе невыгодна. Я в этой жизни не нахожу себе места, и ты это понимаешь, но думать об этом не хочешь. А я не нахожу себе места потому, что прошел войну. Запомни же раз навсегда, что я воевал и что война меня изменила, что она меня начисто отучила от этой жизни. Я еще тогда знал, что не сумею снова к ней привыкнуть, и теперь я целыми днями ничего не делаю именно потому, что стараюсь вернуть себе прежнюю привычку; только этим я и занят. Вот что ты должна и что ты не желаешь понять. Но я заставлю тебя понять это! - И он снова протянул к ней руку.
Она сказала:
- Зато я понимаю и своими глазами вижу, что ты не желаешь работать. Почему ты бросил работу на стройке?
- Хорошую работу мне там дали! Ты знаешь, почему я ее бросил, я тебе говорил, однажды я выложил это прямо тебе в лицо, вот как сейчас. Потому что это была работа не по мне, ты же видела, что меня там заставляли делать.
Выпятив губу, она отрицательно покачала головой.
- Видела, видела! - закричал он. - Ты приходила шпионить за мной, подглядывать, вправду ли я работаю или, может, пошел купаться на речку.
- Это тебе приснилось.
- Лгунья, мерзкая лгунья! - продолжал кричать он, и мать снова опустила голову. - Меня заставляли возить раствор из бетономешалки, целый день я бегал взад и вперед с тачкой, как проклятый. В партизанах я командовал двадцатью бойцами, и такая работа не по мне. Отец меня понял, и когда я ему все объяснил, он ничего не сказал, потому что он мужчина и…
- Твой отец дурак, несчастный дурак!
- Не смей называть дураком моего отца!
- Я могу говорить о твоем отце что угодно, называть его как пожелаю, только я одна! Твой отец дурак, он слеп, и ты его водишь за нос как хочешь, потому он никогда с тобой и не ссорится. Мы ругаемся с тобой, потому что я-то не дура, меня ты не проведешь, я знаю, что ты хочешь сказать, еще прежде, чем ты откроешь рот, вот почему мы ссоримся с тобой! - Она, казалось, опьянела от самодовольства и, уперев руки в бока, чуть не приплясывала.
Этторе сказал:
- Ты хитрая, ты умней его, этим ты его переплюнула, но я предпочитаю отца, хоть ты и называешь его дураком. Я отдаю предпочтение отцу, я люблю его больше, чем тебя, и если бы встал вопрос, кого из вас двоих оставить умирать, я, не задумываясь ни минуты, оставил бы тебя!
Тут Этторе и его мать оба страшно побледнели и замолчали.
Потом Этторе кинулся к матери, обнял ее за плечи и спрятал лицо в ее седых волосах, а она отталкивала его, упираясь в него руками и коленями, и кричала:
- Оставь меня, не тронь, уйди, чтобы я никогда тебя не видела.
Она разрыдалась, обливая слезами его голую шею, все еще отбиваясь, а он все крепче прижимал ее к себе так, что оба чуть не упали. Рывком восстановив равновесие, Этторе крикнул:
- Лучше не отбивайся, а то я могу сделать тебе больно, перестань, я все равно тебя не отпущу, хочу обнимать тебя и все, стой спокойно!
Она Наконец затихла, но все еще плакала, волосы ее пропахли керосином, а одежда - кухней.
- И почему только меня не убили? - спросил он. - Столько в меня стреляли - ив грудь и в спину - и все-таки не убили!
Она замотала головой.
- Не говори так, Этторе, лучше начни работать, берись за любую работу, не будь слепым, верь мне и не кричи, когда я тебе говорю, что мы уже почти на улице. Твоему отцу одному воза не вытянуть, а я только веду хозяйство, да и печень у меня больная. Если ты не начнешь работать, у нас не только не будет хлеба, жилья и одежды, но и мира в семье, так мы все озлобимся.
- Предоставь это мне, мать, я что-нибудь придумаю и стану приносить в дом деньги, клянусь тебе.
- Только не откладывай, Этторе, начинай понемногу нам помогать, дай небольшую передышку, хотя бы продай оружие, которое ты принес с войны.
Упершись лбом в ее лоб, он покачал головой.
- Я уже пробовал, предлагал оружейнику с Главной улицы, да он не берет - говорит, слишком велико, не ходовое.
- Что же делать?
- Придумаем. Ты прости меня, мама.
- Ладно.
- Нет, скажи как следует!
- Ну, прощаю.
- И смотри ничего не рассказывай отцу - пусть после работы отдохнет спокойно.
Когда, спустившись вниз, он проходил мимо мастерской отца, тот стоял к нему спиной - видны были только его могучие плечи, такие же как у Этторе. Отец полировал мебель, и из мастерской неслись запахи краски и спирта.
- Помочь тебе? - спросил Этторе.
Отец, повернувшись вполоборота, лишь покачал головой и сказал вслед Этторе;
- Только не запаздывай к ужину - я хочу пораньше поесть и тут же лечь спать.
Этторе пошел по направлению к гостинице "Национале", где можно было посмотреть, как на большом дворе играют в лапту. Ему нравилась эта игра и то, что здесь всегда было много зрителей и любителей держать пари, старых и молодых зевак, - находясь среди них, Этторе уже не чувствовал за собой такой большой вины.
Однако сегодня, подходя к гостинице, он не услышал ни мерных ударов мяча о стенку, ни возгласов и топота возбужденных зрителей.
Заглянув в ворота, он увидел пустую игровую площадку, посредине которой какая-то женщина стирала белье. Неподалеку, на перевернутом вверх дном ушате, сидел мальчик.
Все еще не веря своим глазам, Этторе подошел к площадке. Мальчик уплетал булку, заедая ее конфетой.
- Сегодня не играют, - сообщил он Этторе.
- Вижу, - ответил тот с таким мрачным видом, как будто ему нанесли смертельное оскорбление.
На улицу он вышел в прескверном настроении: ему казалось, что его предали. Он решил пойти посмотреть, как идет прокладка канализации за государственный счет. Его улица как раз выходила к самой длинной траншее.
На площади Тренто и Триеста он увидел кучи земли, снующих туда и сюда рабочих, машины и дорожные знаки, предупреждающие о начале работ и о том, что проезд закрыт. Подойдя ближе, он почувствовал сильный запах свежевскопанной земли, дождевых червей и гниющих цветов - так обычно пахло на кладбище, когда он приходил туда второго ноября, в День поминовения усопших.
Он взобрался на кучу вырытой земли и заглянул в траншею. Она была глубокая, с хорошо отделанными стенками. О том, что в ней работают люди, напоминали лишь верхушки соломенных шляп.
Под одной из шляп Этторе узнал своего школьного товарища, которого все называли Марселем, потому что он с детства мечтал уехать во Францию, но это ему никак не удавалось.
Перескакивая с кучи на кучу, Этторе подошел к приятелю. Марсель работал в траншее и был одет как американский солдат.
- Эй, Марсель! Ты все еще здесь, а не во Франции?
- Не говори мне о Франции, - ответил Марсель и склонился над лопатой, явно не желая разговаривать на эту тему. Однако немного погодя он выпрямился и сказал - Весной я чуть туда не попал. Да, видишь ли, мой напарник набрался как следует, пока ждал меня в остерии в Вентимилье, и разболтал, что мы с ним пробираемся во францию, под носом у наших пограничников. А я в это время пошел к врачу вырвать зуб: не хотелось мне оказаться во Франции с больным зубом. А когда я вернулся в остерию, там меня уже поджидали жандармы. Они нас пинками затолкали в поезд, и мы прикатили сюда. - Тут Марсель с остервенением схватил лопату. - Но ничего, полгода перебьюсь, весной опять попробую. Только на этот раз пойду через горы, не побережьем. И, уж конечно, один.
Неожиданно Этторе сказал:
- Не забудь сообщить мне, Марсель, когда соберешься во Францию. Может, и я махну с тобой.
Но Марсель покачал головой.
- Чего ты боишься? Что я удружу тебе, как тот твой приятель?
Марсель вновь покачал головой и ответил:
- Ты для этого не подходишь. Ты, Этторе, не болеешь Францией, как я. Видишь ли, тот приятель был пьяницей и болтуном, но Франция засела у него в башке, так же как и у меня. Потому я в конце концов и простил его. Он и напился-то от радости, что оказался так близко от Франции.
- А что ты станешь делать в этой Франции? - спросил Этторе, немного помолчав.
- То же. что и здесь, - кирка да лопата. Но жить во Франции для меня - лучшее, что только может быть на свете.
Марсель заметил кривую усмешку Этторе и добавил:
- Во Франции ведь можно не только киркой да лопатой орудовать. Там есть Иностранный легион. Если здесь, в Италии, ты не найдешь ничего лучшего, можно поехать туда и поступить в Иностранный легион.
К ним приближался мастер, наблюдавший за работой. Марсель принялся копать, а Этторе стал смотреть, как он работает. Мастер прошел между траншеей и Этторе, поглядел на сгорбленную спину Марселя и удалился, ничего не сказав.
Этторе некоторое время смотрел ему вслед, а потом заметил:
- Этих сукиных детей ты встретишь и во Франции тоже.
Марсель улыбнулся.
- Во Франции мне все будут милы, даже они.
Этторе покачал головой и повернулся, чтобы уйти.
- Чао, Марсель, да смотри не надрывайся.
- Эй, Этторе, - крикнул вслед ему Марсель, - та к. предупредить тебя, когда соберусь во Францию?
Не оборачиваясь, Этторе лишь покачал головой.
II
- Что, отец уже дома? - спросил Этторе на следующий день вечером. Проходя мимо мастерской, он заметил, что она заперта.
- Он пошел недалеко по одному делу, - ответила мать. "Она уже тогда знала обо всем", - думал позднее Этторе.
- Ты что приготовила?
- Молочный суп.
- Хорошо. - Этторе подошел к буфету. Там лежали две красивые, пестрые коробки с ампулами, обернутыми в целлофан, как заграничные сигареты.
Мать повернулась к нему и сказала:
- Погляди на обратной стороне, сколько они стоят. Может, ты считаешь, что не надо тратиться на лечение? Что же, мне ждать, пока совсем сгниет печень?
Он вспылил.
- Конечно, надо лечиться! Кто в таком деле думает о деньгах? Знаешь, чем ты меня всегда злишь и выводишь из себя? Тем, что без конца говоришь о вещах, о которых лучше молчать. Ненавижу эту твою манеру, злость во мне так и закипает!
Она отвернулась к плите. Он провел рукой по краю стола.
- Накрыть на стол?
- Я сама.
Этторе сунул руки в карманы и посторонился, пропуская мать к столу.
- Куда тебя колют?
- В руку.
Этторе хотел спросить, больно ли это, но раздумал.
Минут через десять после того как стол был накрыт, вернулся отец. Этторе сразу услышал его шаги на лестнице, и они показались ему более легкими, чем обычно, - возможно, он даже шагал через ступеньку.
В дверях отец появился с улыбкой на губах. Этторе вынул руки из карманов и с удивлением уставился на его вдруг помолодевшее лицо. Ему показалось, что отец сделал какой-то знак матери, стоявшей в углу у плиты.
- Ты что, получил хороший заказ? - спросил он.
- Речь идет о тебе, - ответил отец, - а для меня это больше, чем хороший заказ. Давайте сядем за стол и поговорим.
За столом Этторе узнал, что ему нашлась работа на шоколадной фабрике и что за это он должен быть благодарен кавалеру Ансальди. Мать тут же сказала:
- Так что здоровайся повежливее с кавалером Ансальди, если встретишь его на улице.
Этторе вздрогнул, как ужаленный, и уже готов был крикнуть: "Ах, значит, ты знала? Так почему же ты мне ничего не сказала? Хотела приготовить приятный сюрприз?" - но подумал, что мать могла ответить, что еще ничего не было известно наверняка, и этим оправдаться. К тому же отец все говорил, не давая ему вставить слова.
- Имей в виду, что тебя берут не простым рабочим, я сказал кавалеру, что ты хоть и не много учился, но парень не глупый, а он ответил, что и сам это знает. Тебе поручат писать накладные - такие бумаги для отправки товара по железной дороге. Это будет твоя работа, твоя должность. И не сидячая, заметь: тебе часто придется ходить на товарную станцию.
Этторе молчал; он чувствовал, что мать уже минут пять смотрит ему в спину, и, как в зеркале, видел перед собой ее крепко сжатые, в ожидании его ответа, губы.
- Подходит тебе? - спросил отец.
- Должно подходить, - тоном командира ответила за него мать.
Каждый мускул в лице Этторе напрягся, налившись гневом, но он молчал. Отец видел это и сказал матери:
- Не говори с ним таким тоном. И вообще лучше помолчи. Дай поговорить нам, мужчинам.
- Уж вы мужчины!
Здесь взорвался и отец:
- А что ты имеешь против нас? Спрячь свой нос в кастрюлю и не высовывай его оттуда. Если хочешь знать, я только на этом условии на тебе и женился.
Она подошла к столу, опустив глаза, но упрямо поджав губы.
- Ешь, Карло, ешь, - спокойно сказала она мужу, ставя перед ним миску с молочным супом.
Он стал крошить в миску хлеб, потом обратился к Этторе:
- Надень свой лучший костюм, ты идешь не рабочим, для которого чем хуже одежда, тем лучше. И побрейся с вечера.
- Разве завтра утром у меня не будет времени?
- Брейся когда хочешь, я просто подумал, что завтра тебе надо будет как следует подготовиться.
- Подготовиться к чему? - спросил Этторе, не отрывая глаз от миски.
- К тому, чтобы идти на работу.
Мать вмешалась:
- Этторе еще не сказал, пойдет он работать или нет.
Отец поднял голову и посмотрел на жену и на сына.
- Конечно, пойду, - поторопился ответить Этторе.
- С чего это тебе пришло в голову? - громко спросил отец у матери.
Этторе не стал крошить хлеб в молоко, поспешно взял миску в руки и начал пить, заслонив миской лицо, чтобы выиграть время и обдумать положение. Однако в голову ему не приходило ничего, что могло бы противостоять этой силе из слов и фактов, которая неумолимо толкала его на работу. Никогда, даже на войне, его не заставали настолько врасплох.
Кончив есть, он спросил:
- А что я понимаю в накладных?
- Тебя научат, это нетрудно. Говорят, что уже к обеду ты поймешь что к чему. Рядом с тобой посадят одного служащего, славного парня.
- Кого это?
- Я не знаю.
Пережевывая корку, Этторе резко спросил мать:
- Ты что на меня уставилась?
- Уже и посмотреть на тебя нельзя?
- Нельзя.
- Я смотрела не на тебя, а на блюдо на столе.
- Дай мне фрукты, если есть.