Я чувствовал, что не моё это дело, не хватает у меня страсти к накопительству. Поэтому, такие как я, миллиардерами не становятся. Азарта не хватает. Меня всегда удивляли люди, у которых при пересчитывании купюр руки тряслись. Я расставался с деньгами легко, спокойно, без тоски и сожалений. По вечера всё чаще накатывала усталость, а с нею появлялась мысль: – Пора, зажился. Второе дыхание появилось, когда пролетал над посёлком кооператива Тиман, бывшего осколком, совсем недавно, известной всей стране империи Туманова. Кооператив занимался дроблением щебня. В годы Горбачёвской перестройки дела у него шли отлично. Гайдаровский шок его убил. Новенький посёлок из двадцати двухэтажных деревянных коттеджей, столовой, клуба, бани с сауной, котельной и гаража уже год пустовал. Пролетая над ним, я понял, что лучше места для лицея найти трудно. От асфальтированной трассы на Ухту до посёлка всего семь километров отсыпанной щебнем, хорошо ухоженной дороги. В посёлке были свет, водопровод. Отапливались домики котельной, работавшей на угле. Река была рядом. Вокруг нетронутая тайга. Идеальное место для воспитания здоровых, сильных, мужественных парней. Администрация выставила посёлок на продажу, просила за него двадцать тысяч долларов. Я поспешил его выкупить, поселил сторожей и приступил к косметическому ремонту домиков, клуба и столовой.
Посёлок идеально подходил под мой план. Дома были двух типов: одни для семей – руководителей и постоянных членов кооператива, в них решил поселить преподавателей. Другие служили общежитиями для рабочих вахтовиков. Это были комнаты, каждая на четырёх человек. При них находились туалет, умывальник и кладовка. После ремонта и установки мебели, в них можно будет поселить сто шестьдесят лицеистов. Огромный, тёплый гараж я решил переделать под спортзал. В финском ангаре, служившем для кооператоров складом, сделать бассейн. Я ходил по посёлку радуясь тому, как хорошо всё складывается и вдруг меня озарило: я понял зачем меня оживили. Когда понял, решил отойти от коммерческих дел и посвятить всю оставшуюся жизнь лицею – своей новой, большой семье. Потратить время и силы на то, чтобы сироты не чувствовали себя обиженными несправедливой судьбой и неласковой родиной. Повзрослев, став умными, знающими, честными патриотами, они помогут подняться с колен России. Покажут всему миру, как нужно жить, любить свою родину и народ. Нет, и не может быть, у человека достойнее и благороднее цели. Для неё можно и воскреснуть и жить.
Миша Коган и мои скитания по древней Иудее
Глава 1. Понтий Пилат
Через два дня, Христос умрет на кресте и мои скитания по Иудее станут бессмысленными. Не смотря на все мои старания, увидеть его воочию мне не удалось. А, вот, Миша Коган снился каждую ночь. Он смотрел на меня ало – мерцающими, как угли костра под порывами ветра зрачками прищуренных глаз и молчал. Едва заметная усмешка змеилась на его тонких губах. Коган ни о чем не спрашивал, но я и так понимал, что ему известно о каждом моем шаге. Повод торжествовать у него был, но и я ещё не потерял надежду, перехитрив его, осуществить свой план. За неделю до пасхи позвал, умеющего писать нищего – он был у меня секретарём, и продиктовал ему два письма: первосвященнику и наместнику Римского императора в иудее Понтию Пилату.
В письмах – доносах на меня, говорилось:" Самозванец, называющий себя римским гражданином Публием Цецилием – главарь шайки нищих и банды разбойников, грабящих на дорогах, а также поклонник и последователь возмутителя спокойствия в Иудее – Иисуса Христа из Назарета. Два дня Пилат проверял, подброшенный ему донос, на третий прислал солдат арестовать меня. Я не сомневался, что буду одним из двух разбойников распятых вместе с Иисусом. Думал, что пока будем умирать на кресте, успею узнать у Христа ответы на все интересующие меня вопросы, покаяться и попасть в царство небесное. При мысли о будущих мучениях на кресте, я готов был плакать, как ребенок у зубного врача, но другого способа встретиться с Христом не было. Если бы я приказал, мои телохранители, которых я вооружил арбалетами, они перестреляли бы римлян, но завет: "не убий", не позволил мне начать бойню. Солдаты приготовились к схватке с толпой разъяренных нищих и разбойников, поэтому, очень удивились, когда я сдался без сопротивления. Успокоившись, заперли меня в деревянную клетку и отвезли к наместнику Римского императора в Иудее Пилату.
Позднее понял, что сдавшись без сопротивления, я совершил ошибку. Убийство двух – трех римлян Пилат мне бы никогда не простил и приказал бы казнить. К моему разочарованию, во дворце Пилата все было гораздо проще, чем описано у Булгакова в романе "Мастер и Маргарита": ни белого плаща с красным подбоем, ни ужасного центуриона Крысобоя, ни верной собаки. В кресле, у стены большой комнаты каменного дворца, сидел пожилой, уставший от жизни и непосильного бремени власти человек в белой тоге и синем плаще. Гордая осанка и прямая спина свидетельствовали о благородном происхождении, надменности, привычке повелевать и побеждать. Темно фиолетовые обводы вокруг умных карих глаз, говорили болезнях плоти, и частых бессонных ночах. Я понял, что безмерное честолюбие отнимало у него больше, чем давала взамен, данная ему императором власть. Неудовлетворённое честолюбие и огромная ответственность медленно убивало его.
Две черные пантеры лежали справа и слева от Пилата, посверкивая хищной зеленью кошачьих глаз. Зеленый свет этих светофоров не сулил ничего хорошего, поэтому я стоял неподвижно, жадно разглядывая великого прокуратора Иудеи Понтия Пилата, затмившего в веках славу своего императора. Особенно бросалось в глаза белое пятно в ещё тёмных волосах на лбу наместника, Оно очень облагораживало и без того породистое, чеканное лицо гордого римлянина. Заметив мой пристальный взгляд он небрежно сказал – это пятно от рождения. В детстве друзья прозвали меня за него белолобым. Властный, отчетливый, хорошо поставленный голос воина и оратора чеканил слова, как солдаты шаг на параде. Он говорил, словно давал ответ на мои мысли о нём. По его тону чувствовалось, что с детства гордился своим прозвищем. Я подыграл ему: Значит, вы, с рождения отмечены богом. Это знак того, что ваше имя переживет века, люди забудут имя императора, но будут помнить имя Понтия Пилата! Про себя подумал и Горбачёв был мечен. Только у него на лбу пятно было тёмным, видимо, так Бог метит разрушителей. Я почувствовал, что моя лесть доставила наместнику удовольствие. Но осторожность заставила его сказать: – За одни эти слова ты достоин мучительной смерти. Неуважение к кесарю не прощается. Нам известно о всех, совершённых тобой преступлениях, этого нам для суда над тобой хватит.
Прочти – приказал Пилат писарю. Писарь развернул написанный под мою диктовку донос: Самозванец – именующий себя римским гражданином Публием Цецилием – организовал шайку из нищих, которые не только просят милостыню, но и воруют, и подсказывают разбойникам, когда и где грабить богатых граждан и приезжих купцов. Неоднократно лично возглавлял нападения на караваны и корабли купцов, Я не стал отпираться: – Ваши осведомители хорошо поработали, узнали обо мне все, поэтому признаю все ваши обвинения и готов понести наказание. – Мой ответ и удивил Пилата, и польстил ему: Служба разведки у меня, действительно, поставлена хорошо, я знаю обо всем, что делается в Иудее. За деяния, в которых ты сейчас мне признался, тебя распнут в пятницу, вместе с другими преступниками. Облегчённо вздохнув, он приказал страже увести меня. Теперь, добившись желаемого, я сижу в каменной одиночке Иерусалимской тюрьмы и коротаю время до казни, вспоминая все, что произошло со мной за последнее время.
Глава 2. Гроза
Май перевалил за середину. В высоком, уютном небе, отогреваясь под горячим солнцем после длинной зимы, нежились белые, пышные, как напудренные парики Екатерининских времен, облака. Хотелось повалиться на траву, раскинуть руки и смотреть в синюю высь, как в бездонную пропасть: одновременно, манящую и пугающую. В такие минуты забывается сутолока повседневности, с ее мелкими дрязгами и скучными заботами. Душа тянется к вечному, чистому, светлому. В садах буйствовала сирень. Яркие кисти, как пахучие фейерверки, взлетали над темно – зеленой листвой в солнечную синь и выцветали под майским солнцем, теряя яркость и аромат. Сирень, старея, седеет, как люди. В детстве мы любили разыскивать пятилепестковые бутоны и съедать их. Искренне верили, что они приносят счастье и удачу. Мною съеденных бутонов, хватило бы, чтобы осчастливить не одну жизнь.
В юности страстно мечтаешь об удаче, счастье, любви. Они нужны для самоутверждения, хочется доказать миру, что ты лучший среди всех, победить в соревнованиях жизни своих сверстников. Жизнь, манящая неизвестностью, радующая верой в свои неиспробованные силы, удачливость, волю и талант торопила. Мы спешили жить, боясь упустить, не увидеть, не почувствовать. Торопясь, упускали, не успевали, порою, просто не замечали, что достигли желаемого. Ожидание счастья всегда волнует больше, чем само счастье. Действительность часто разочаровывает обыденностью сбывшейся мечты. Краски и чувства, такие яркие в юности тускнеют, чтобы их освежить люди ищут новые острые ощущения, нарываясь на беды и неприятности. В молодости они быстро забываются. Сожаления об ошибках проходят, возвращается бодрость и самоуверенность, кажется, что вся жизнь всё ещё впереди. Сегодня мне сорок пять, две трети жизни прожиты. Многое из казавшегося важным и вечным, оказалось скучным и ненужным, а цветущая сирень – все еще волнует, тревожит сердце грустью, возвращает яркость воспоминаний о пережитом.
В таком лирическом настроении я шёл по селу, где прошло моё детство. За годы моего отсутствия, оно до неузнаваемости изменилось. Главные улицы заасфальтировали, выросли новые кварталы кирпичных, двухэтажных домов. Знакомых не осталось. Старики вымерли, одноклассники разъехались. Спешить было некуда, я в одиночестве бродил по улицам, вспоминал, грустил, прощался с весною. Обошёл село, заглянул в школу и окружающий её сад из неухоженных, давно не стриженных кустов сирени, клёнов и акаций. Ряды сирени тянулись через весь школьный сад, заполняли палисадники у домов, превращая улицу, на которой я когда то жил, в километровую сиреневую аллею. Здесь назначались первые свидания, здесь любили, ссорились и мирились. Сколько тайн узнали и потом молча хранили эти кусты? Они прятали от чужих, любопытных глаз первые неумелые, обжигающие губы и пальцы ласки, поцелуи и объятия. Сколько сердец разрывалось здесь от любви, ревности действительных и выдуманных измен. Поколения юных влюблённых, сменяя друг друга, искали в гроздьях цветущей сирени счастливые соцветия, получали от жизни в обмен на надежды – радость и горе, любовь и отказ, улыбки и слёзы. Доводилось слышать этим кустам восторженные – да! и холодные – нет. Здесь на густой весенней траве с сопеньем и стонами зачиналась новая жизнь, чтобы, созрев родиться, повторить цикл жизни, припаяв ещё одно колечко к её бесконечной цепи. Это естественно, справедливо и каждый раз по – новому неповторимо.
Неповторимость придаёт ценность каждой человеческой жизни. Пока я предавался этим размышлениям, черные, растрёпанные ветром тучи смахнули с неба ласковую синеву и столкнувшись, как средневековые воины щитами, громыхнули пробным громом. Мускулистый, резвый, ликующий он запрыгал по тучам, как мячик. Затих, послушал тишину, потом с резким треском прорвался сквозь тучи. Покатал от горизонта до горизонта сотни, гулких от пустотелости, стальных шаров. Раскаты падали на землю – эхо от ударов снова взлетало к тучам, отскакивая от земли, как биллиардный шар от борта, гул с высоты туч скатывался к линии горизонта и там замирал. Трепещущие, жуткие, как змеиное жало молнии, вырывались из черных глубин туч и, прочертив по небу ослепительно – яркую ломаную черту, вонзались в землю. От их ярости становилось не по себе. Наконец порывы ветра стихли, косые трассы тёплых струй заштриховали даль, ручьи, пузырясь, побежали по асфальту и заросшим яркой, густой муравой канавам. С каким восторгом в детстве мы бегали по ним босые, беззаботные и счастливые. Началась классическая майская гроза. Прохожие прятались под навесы у калиток домов. Самые предусмотрительные раскрыв зонты, продолжали путь по тёплым лужам, и тускло поблёскивающему, словно отлакированному, мокрому асфальту. Я присоединился к ним. Шёл, не обращая внимания на густые, длинноногие, как модели на подиуме, струи. Мокрая рубашка, пристала к телу, словно вторая кожа, волосы прилипали ко лбу, сползали на глаза. Сердцу было тревожно и радостно в голове зрели строки стихотворения в ритме ликующего дождя:
Азартом молний дождик вдохновлен,
Косые трассы чертят в небе струи,
Тюльпаны, чокаясь бутонами цветов,
На клумбах, грому радуясь, пируют.
Тюльпаны на клумбах под напором струй пьяно – покачивались, как бокалы наполненные весёлым вином первой майкой грозы. Я шёл и вспоминал, как влюблялся, разочаровывался, терял и снова обретал веру в женщин и любовь. Жил, как все: то впадал в депрессию, подавленный своей ненужностью, не интересностью для мира, то снова обрастал планами, надеждами, уверенностью и страстным желанием осчастливить человечество. Постепенно приходило понимание того, что человечеству наплевать на мои поиски, прозрения, мысли и творения. Все живут своими заботами, тревогами, горестями и радостями, своей любовью и отчаянием. Только самым близким, есть какое то дело до нас, наших проблем, рождения и смерти.
Последние события нашей жизни, особенно развал СОЮЗа, обретение Россией независимости от самой себя, авральное строительство, эгоистичного, сверхприбыльного – разбойничьего капитализма, ещё больше разобщило людей, сузило их мир до пределов собственного, слабого, испуганного, неуверенного в завтрашнем дне – я. Не готовые к новым требованиям, люди духовно опустошены. Прошлое всячески очерняется, чтобы уменьшить контраст с настоящим. Побеждают самые жестокие, лишённые принципов и морали, жадные, корыстные. Они захватили госсобственность в свои, запятнанные кровью руки. Заказные убийства, при дележе народного достояния, стали обыденностью. Сегодня, среди наших новоиспечённых миллиардеров безгрешных нет. Наверняка на каждого в ЦРУ хранится компромат, любого американцы в нужный момент могут прищучить, поэтому многие наши чиновники и бизнесмены до конца жизни в компрадорах ходить будут, вечно танцевать под чужую музыку, для народа пользы от них не было и не будет.
К счастью, в России они долго задерживаться не собираются: деньги хранят на западе, замки у тёплого моря давно куплены, загранпаспорта с открытой визой в кармане. Как только жареный петух клюнет, улетят не прощаясь. Сегодня мы находимся на скользком, остром, как бритва витке исторической спирали – один неверный шаг и, как по горке заскользим в пропасть, на дне которой нам и костей не собрать. Времени и сил на новые эксперименты у России не осталось. Не находясь во власти, быстро заработать миллиарды невозможно. У частных денег есть хозяева, они за них глотку перегрызут. Потоки бюджетных, распределены и поделены, чужих к ним и на выстрел не подпускают, отсеивают. Сито, отсеивающее народ от денег: чиновники, олигархи, бандиты и прочие махинаторы. Для убийства особенно смелых и умных патриотов находятся киллеры.
Глава 3. Девяностые
В начале девяностых было проще. Госсобственности и лохов было в достатке не ленись, думай, трудись, зарабатывай. Тот, кто был смел и правильно сориентировался, богател мгновенно. Пирамиды, банки, фирмы однодневки, фальшивые авизо, рэкет позволяли деньги делать из воздуха. Я решил зарабатывать честно. Возможности были. В межколхозных леспромхозах лежали сотни кубов тонкомерной древесины – балансы хвойные, лиственные, В колхозах покупателей на них не было, чтобы расчистить место на тупиках, тонкомер сжигали. Через Ленфинторг заключил договор с финнами и начал скупать балансы в леспромхозах, обменивая их на финские продукты и промтовары. Получал хорошую прибыль, не нарушая законов. Дача взятки и магарыч за преступление в это время уже не считались. Потом, договорившись с Сыктывкарским комбинатом, стал обменивать балансы на бумагу, которую менял на книги, издаваемые кооперативами, потом стал работать с издательствами напрямую.
Книги в то время расходились в драку. Когда ОРСам разрешили продавать и сдавать в аренду магазины, занялся торговлей. Организовал кооперативы по заготовке леса. Пиломатериалы продавал нефтяникам. В это время деньги остались только у них, платили хорошо. Когда появились большие деньги, пришли ко мне гонор и самомнение, Опыта жизни в криминальном, диком капитализме у меня ещё не было. Прочти я тогда книгу Крёстный Отец, может всё было бы по – другому, узнал бы о предложениях от которых отказаться невозможно, но, к сожалению, я её прочитал, когда все мои беды были уже позади. По – наивности, надеясь на нашу доблестную милицию, послал подальше наехавших на меня рэкетиров. В результате, когда ехал на Ниве, посмотреть, как идёт заготовка леса, на крутом спуске с поворотом к реке, выстрелом из винтовки бандиты пробили колесо. Я свалился с обрыва в карьер, где дробили камень, на щебень для отсыпки дорог. Едва жив остался. Пока лежал в больнице, бандиты сожгли два моих магазина и склад с товарами. Машины и трактора на лесных делянках разграбили на запчасти, заготовленный лес вывезли. Понятно, что виновных милиция не разыскала. Всё заработанное пошло прахом.
Глава 4. Знакомство м Мишей
Когда, выздоровев, я вышел из больницы, от былого богатства у меня почти ничего не осталось. Настроения начинать всё заново не было – никак не мог забыть первой, яркой, как дуга электросварки мысли, пронзившей оживший после комы мозг: Зачем меня оживили, как там было хорошо! После долгих раздумий, решил, что наверняка не для спекуляций и продал всё, что осталось. Когда подлечился, задумал посмотреть мир. В Рижском банке у меня хранились, отложенные на чёрный день триста тысяч долларов, я решил, что на остаток жизни мне хватит и начал оформлять Израильское гражданство. По девичьей фамилии, мою мать часто принимали за еврейку, поэтому я сумел достать справки и ими убедить израильское посольство в том, что по матери я еврей. Правда, пришлось учить иврит, но делать мне всё равно было нечего. Изучал историю, быт, Ветхий Завет. Увлёкся, занялся Новым Заветом, стал ходить в церковь, так из заядлого атеиста превратился в человека верующего.
Со мной регулярно происходили удивительные истории, сделав меня фаталистом – мистиком. В роддоме мать показала меня отцу в открытую форточку. Дело было в феврале, меня продуло, заболел воспалением лёгких. Уже не надеясь, что выживу, врачи решили поэкспериментировать, попробовали лечить пенициллином, тогда ещё на грудных младенцах не опробованном. Спасли. Потом года в четыре, мне на голову упала гиря. Меня рвало, но о сотрясении мозга никто не подумал, лечили от отравления, выжил чудом. Лет в пять простыл, опять думали конец, уже пена изо рта пошла – спас, вызванный на дом главный врач нашей больницы – ссыльный ленинградец. В сорок пять авария, неделю пролежал в коме, Дважды стоял под пистолетом, раз под обрезом и вот, несмотря ни на что, навсегда простившись с родным селом, шагаю живой и здоровый по августовскому Сыктывкару, чтобы лететь в Израиль.