Невероятно, девять лет прошло, а он все тот же, все та же мальчишеская наглость, та же воинствующая наивность. Нет, он не шутит, он и вправду серьезно интересовался республиками. Мерзавец! Сейчас он сообщит ей, что только лишь преданная, бескорыстная любовь к гарему южноамериканских республик толкнула его тогда на кражу и побег!
Но эти воспоминания, они опасны - он тянул ее назад, к прошлому, она чувствовала, как, несмотря на все ее сопротивление, он воскрешает их давнюю жизнь, как в комнату входят те дни. Малейшее проявление слабости с ее стороны, и он кинется на нее, он только того и ждет, со страхом думала она, а он очень сильный, этот коротышка. Он уже сбрасывал покровы с тех лет, подводил ее к былому сумасбродству и легковерию; зазевайся она, и он, чего доброго, вернет ее к той давней страсти. Республика - смешно сказать, но он ведь и поймал ее на эту удочку!
Ее просто оторопь брала, когда она вспоминала, какой была когда-то: сколько лет, например, нянчилась со своей матерью, жила совсем без друзей. Каждый божий день катала старушку в кресле по приморской набережной. Длинная, неловкая, застенчивая, она томилась одной лишь мыслью: ну когда же хоть кто-то обратит на нее внимание! Мужчины, едва взглянув на нее, с насмешливым удивлением отступали с дороги. Она их пугала. После смерти матери она переселилась в Лондон. Деньги у нее были, но немного, она понимала, что их надо беречь, и сразу же стала подыскивать себе работу. Одиночество толкнуло ее к книгам, все свободное время она читала. И мечтала. При таком росте ей только и оставалось, что мечтать, и, поскольку ни один мужчина по-прежнему к ней и близко не подходил, мечты ее устремились в иные сферы - она увлеклась идеями.
Тревога, досада, воспоминания - все смешалось в ней сейчас. Перед глазами всплывал полупустой зал в ратуше в том северном городке, а на трибуне он, выкрикивающий в конце речи это роковое слово: Республика! Все люди равны - одного роста, что ли? может, это и увлекло его? - и так далее, все в том же духе. Даже цитировал Платона: "Возлюби милую сердцу Республику". Маленький промышленный городок, война только что кончилась, на обочинах снег смерзся в черные глыбы - мороз не отпускает вот уже полтора месяца, послушать "независимого республиканца" пришли фронтовики, только что вернувшиеся домой, они встают, уходят, и эта орава юнцов, распевающая "Янки Дудль". А она сама сердито оборачивается на тех, кому скучно, кто так бесцеремонно встает, хлопает стулом, и снова во все глаза смотрит на оратора и чуть ли не кричит вслух: "Да, да, Республика!" Когда он провалился, она решилась: Республикой станет она сама. "До чего я ненавижу теперь это слово" - говорила она Арго. - Даже в газетах стараюсь его пропускать. Тогда я просто сошла с ума". Арго иной раз мог и съязвить. "Я думал, это только мужчины спят с идеями", - сказал он.
Однако он плохо знает женщин, дружочек Арго, думала она, слушая тирады мужа. В пору ее жизни с Чарльзом у нее было два триумфа. На какое-то время она обрела власть над мужем, убедив его написать книгу о республиках, раз уж он их так обожает. Она вложила деньги в маленькую лондонскую гостиницу и отправила его в библиотеку Британского музея писать эту книгу. Призадумайся она немного, она бы сообразила, что для знакомств с молоденькими иностранками лучше места не сыщешь: ну да это пустяки. Второй триумф был куда значительней: она победила тех двух женщин - его лондонскую жену и секретаршу в северном городке. Она - и лютая зима - выморозили их.
Теперь он занимался решением проблемы мулатов в каком-то Сан-Томасе - кажется, там!
- Где же ты брал деньги? - холодно спросила она.
- Деньги? - повторил он. - Я снова занялся полиграфией.
Первый упрек! Это она убедила его бросить печатное дело. Уж коли она завоевала его, она должна была сотворить из него политического мыслителя. Знакомым она важно сообщала: "Он занимается политикой". На лице Чарльза заиграл легкий румянец, он рассеянно постукивал ладошкой по подлокотнику - обычный его жест, когда разговор заходит о деньгах. Она поняла, что вопрос попал в цель: равнодушие прибавило ей сообразительности.
- Жара ужасающая, - продолжал он свой рассказ, - выйдешь на улицу - будто упрешься в раскаленную стену. Я все радовался, что не взял тебя с собой, - нет, каков нахал! - ты бы из гостиницы носу не высунула. Приходилось переодеваться по пять раз в день.
- Мне это было бы не по карману, - сказала она. - Слишком дорогое удовольствие.
Он будто и не услышал; впрочем, ирония и прежде доходила до него туго.
- И только два места с кондиционерами: казино и кино. Печатная машина то и дело ломалась. Уйма времени уходила на ремонт. Я не большой любитель казино, ходил туда просто подышать прохладой.
Он вскинул серьезный взгляд - мальчишка, уже облизывающий ложку, - к кому он обращал его? К сердитому учителю, проповеднику или к отцу? И она не без удовольствия припомнила, что это - предвестье пышной лжи, в которую сам он свято верит.
- Я не игрок, ты знаешь, - сказал он, - но казино там самое людное место, вечером не протолкнешься. Конечно же, не всех туда пускают. Тысячи переходят из рук в руки. Я просто смотрел, как играют, а потом по прибрежной дороге возвращался домой. И слушал море; волн не видно, только время от времени мелькнет белый гребешок, как в заливе Робина Гуда в бурную ночь - помнишь, детка? Так вот, слушай. Однажды вечером в казино я увидел тебя. Мог бы дать голову на отсечение, что это ты. Я замер: ты стояла у игорного стола с мужчиной, я его знал, местный деятель, брат владельца одной из газет. Это была ты - высокая, красивая, и прическа твоя. Век не забуду выражения твоих глаз, когда ты заметила меня. Боже мой, подумал я, я поступил нехорошо. Я взял у нее деньги. Я - скотина. Надо мне раздобыть денег и вернуться к ней. Я паду перед ней на колени и умолю ее принять меня обратно. Ты не представляешь себе, что такое угрызения совести!
- Ах, так, значит, ты явился, чтобы вернуть мне деньги?
- Я понимал, что это не ты, но вот тебе свидетельство, что все эти девять лет твой образ преследовал меня каждую ночь, - продолжал он свой рассказ. - Я не мог глаз отвести от той женщины. Она играла. Я подошел, встал с ней рядом и тоже сделал ставку. На тот же номер, что и она, и выиграл. Я выигрывал раз за разом. Пришел ее муж и тоже включился в игру, мы все трое выигрывали, а в голове у меня крутилась неотвязная мысль: "Это все ей. Ей".
- Кому - ей? - спросила миссис Суэйт.
- Да тебе же!
- Ты с ней спал?
- С такими дамами не спят. Спал я с индианкой, - нетерпеливо бросил он. - Не перебивай меня. Я играл ради тебя. И вдруг удача нам изменила.
Я занял денег у ее мужа - он тоже вошел в азарт. Нас всех троих будто охватила лихорадка. Я ничего от тебя не утаиваю. Проиграл все деньги, что были при мне. Даже больше. Огромную сумму. Я был разорен. Знаешь, там все очень богатые. В ту ночь разразилась гроза. Денег на такси у меня не было. Дождь лил как из ведра, по затопленным улицам плясали молнии. Все вокруг лиловое и желтое. Потрясающее зрелище! Если бы ты только видела. Я стоял в дверях казино и смотрел. Море бушует, волны взметаются ввысь, словно руки. А у меня в голове лишь одно: что я сделал, как жестоко я поступил с ней!
- С кем - с ней?
- Да с тобой же, с тобой! Господи помилуй, думал я, а вдруг ее уже нет в живых! Страшная ночь, страшнее у меня в жизни не было. И тут я услышал женский голос - мне показалось, это твой голос. Я вышел. Стал искать тебя среди машин.
- И ты ее нашел?
- Промок я до нитки. Искал целых полчаса, не меньше. Чуть с ума не сошел.
- Как же ты вернул долг? - спросила она. - Ты отдал деньги?
- Разумеется, - холодно отрезал он. - Я ведь занял их у ее мужа. Это был долг чести.
- Ах, чести! - подхватила она. - А что же с дамой?
И замерла в испуге: стоило ему упомянуть о женщине, и тело предало ее, опять оно вышло из повиновения!
Она давно уже призналась себе, что ее любовь к нему была замешана на ревности. С той минуты, как она увидела его в гостинице в том северном городишке, ее терзала ревность. Он сидел у камина в окружении своих людей. Шумный вульгарный парень с прыщавым лицом пьяницы, конечно же, главный в его команде. Солидный пожилой господин смотрит на Чарльза с восторженным почтением, а две седовласые дамы - с недоверием. Разговор идет о предстоящем его выступлении на предвыборном собрании в ратуше, и кто-то из них говорит: "В такую погоду народ не соберется". И тут с улицы входит худенькая молодая женщина в дешевом черном пальто, под мышкой у нее обернутый в мокрую газету рулон плакатов. Она стучит ногой об ногу, отряхивает снег, чулки у нее мокрые.
Нахмурившись (хотя и улыбаясь при этом), он вскакивает, подходит к ней и, взяв плакаты, ведет бедняжку не к камину, а к входной двери, громко что-то говоря о завтрашнем собрании, и у самой двери, понизив голос и глядя в ее протестующие глаза, приказывает коротко и властно, как может приказывать только близкий человек: "Не приходи сюда, я ведь тебе сказал".
Интрижка! А она все слышала. Острое желание, чтобы это с ней была интрижка, и ревность, внезапная злая ревность, пронзили ее. Такого она еще не испытывала, разве что в детстве. У нее было странное чувство, будто это ей дали отставку.
Теперь, девять лет спустя, она сказала:
- Не понимаю, что тебе нужно от меня? Зачем ты рассказываешь мне эти сказки? Все от начала до конца вранье, нисколько в этом не сомневаюсь. Я не хотела тебя больше видеть, но теперь я рада, что ты пришел. Где ты остановился? Дай мне твой адрес. Я начинаю развод. Хочу развестись с тобой. Меня не интересует, чего хочешь ты. Я хочу развода.
Она боролась за Арго и за себя.
- Погоди, - сказал он. - Я не о разводе пришел говорить.
- Ты не можешь здесь остаться, - сказала она. - Сюда я тебя не пущу.
- Позволь мне объяснить, - сказал он. - Я пришел не ссориться. - И робко (он оробел, возможно ли такое?): - Я прошу тебя о помощи. Признаю, я причинял тебе страданья. Ты обладаешь редким для женщины достоинством: ты очень честная. Ты говоришь правду.
- Помогать тебе я не собираюсь ничем и ни в чем, это уж точно!
- Развод… Это мне, конечно, в голову не приходило - я ведь католик, а впрочем…
- Да?
Он задумчиво постукал пальцем по зубу.
- Ну что же, перейдем к делу. Я попал в затруднительное положение. Разреши мне продолжить мой рассказ. Я сэкономил моим хозяевам уйму денег - в типографии в Сан-Томасе. Пришлось бы им покупать новую печатную машину в Нью-Йорке, но я сказал: погодите, я еще поработаю на этой. Что и сделал. Сэкономил им тысячи. В технике эти южноамериканцы ни черта не понимают. Чуть что - "купим новую".
Кошельки у них набиты туго.
"Может, он и вправду пришел, чтобы вернуть мне деньги? Хочет купить меня?" - подумалось ей вдруг.
Белая рука медленно поднялась и опустилась на подлокотник.
- Зачем ты все-таки явился сюда? Что тебе от меня нужно? - впрямую спросила она.
Широкая восхищенная улыбка, улыбка почтительной нежности и благодарности озарила его белое лицо.
- Тысячу двести фунтов, - сказал он. - Я вынужден был позаимствовать их у фирмы, чтобы отдать долг тому джентльмену - я тебе только что рассказал. И как можно скорее. В конце месяца будет ревизия. Одолжи мне.
Он произнес это так серьезно и проникновенно, будто по собственной воле, в порыве великодушия и благорасположения искупал наконец свою вину. Ничто другое не свяжет их более крепкими узами - вот что звучало в его словах. Это напомнит ей о тех счастливых днях - ну конечно же, он тоже мечтает об их возвращении! - когда ее деньги были и его деньгами. Как прекрасно - она ведь чувствует это? - что он пришел именно к ней, совершеннейшей из женщин, к единственной в его жизни женщине; да, это истинная правда, ни одну другую он не попросил бы о таком одолжении.
Самое удивительное, что в ней вдруг что-то дрогнуло в ответ на эту нелепицу, ее будто током ударило; еще немного - и она отозвалась бы на его призыв. Она была женщина бережливая, а уж о том, чтобы тронуть свой маленький капитал, и мысли не допускала, но вместе с тем к ней вернулось то лихое безрассудство, которое охватило ее, едва она его увидела. И тревога - он бог знает что может выкинуть, наврать, ей-то это известно. И толкнуть ее бог знает на что: она из тех женщин, с которыми случаются невероятные вещи. Ей представилось, как она, раскрыв рот от изумления, бежит к Арго и рассказывает ему, всем рассказывает. На какие-то секунды она восхитилась своим мужем. Тысяча двести фунтов! За девять лет цена на него сильно возросла.
- И ты украл тысячу двести фунтов? - сказала она. - Подделал записи?
- Украл? - сказал он. - Мне не хотелось бы, чтобы ты употребляла такие слова. Я занял эти деньги. Я же рассказал тебе. Долг чести, я не мог его не отдать.
- Ты что, сумасшедший? Совсем меня за дуру считаешь? Тысячу двести пенсов, и тех у меня не наберется. Да таких денег я в жизни не имела.
Воровство! Арест! Тюрьма! Может, он уже там побывал? Может, потому он такой бледный? Самой ей бояться нечего, но все же подобная история и на нее бросает тень.
- Тебе это по силам, - бодро сказал он, не обращая внимания на ее слова.
- Я живу на жалованье. Каждый день хожу на службу. Пришлось. Как ты думаешь, где я возьму такие деньги?
Громадность суммы заполнила наступившую тишину. Он хочет вернуться, поселиться здесь и повесить этот огромный долг ей на шею, как булыжник. Арго должен выставить его отсюда. Прийти и выставить его вон.
- Знаешь, я так огорчился… погоди, когда же я это прочел?.. еще там, в Сан-Томасе, в английской газете… что умерла твоя тетка, - сказал он изменившимся, печальным голосом и вдруг заключил с холодной угрозой: - Думаю, ты осилишь.
- Ах, вот оно что! - возмутилась она. - Наконец-то я поняла, почему ты вернулся! Решил, что я получила наследство. Прочел в газете - и сразу сюда.
- Оно должно было отойти тебе. Помню, ты сама мне говорила. А я твой муж.
- Если уж это тебя так интересует, оно не отошло мне. Когда ты сбежал, тетка осудила не тебя, а меня. Но даже если бы я и получила что-то, неужели ты думаешь, я отдала бы тебе? Только она завещала все брату.
- Твоему брату? - встрепенулся он.
- Нет, своему, - торжествующе сообщила она.
- Это правда?
- Спроси у него.
Чарльз достал из кармана записную книжку и перелистнул две-три странички.
- Тому, что живет в Ньюкасле? - спросил он.
Он собирал сведения о ее родственниках!
- И ты совсем ничего не получила?
- Ни пенса! - На сей раз она просто крикнула это ему в лицо.
- Что-то не верится, - резко сказал он. - Не могу поверить, что ты дала себя так облапошить.
Он был оскорблен и уязвлен. "Я предлагаю тебе все, - говорил его взгляд, - а ты мне взамен - ничего".
На его белом бумажном лице появилась презрительная усмешка. Он прикрывает ею отчаяние, она знала это, но теперь она знала и то, чего не знала девять лет назад: жалеть его нельзя, это опасно, он сразу заметит, подойдет к ней, схватит за руку, прижмется, взывая к ее телу, а не к рассудку. Он владел ее тайной, он первым узнал, как необузданно ее тело.
Она боялась себя. Надо скорее выйти отсюда, но каждая другая комната - ловушка. Единственная надежда - самая опасная из всех комнат - спальня. Там телефон.
"Арго, приходи скорее! Скорей!" - бился в ней крик. Но муж подошел не к ней, а к камину, он там что-то разглядывал. Часы Арго, он их взял! Она рванулась, чтобы отнять часы, но он зажал их в кулаке. Она даже коснулась его рукава и тут же почувствовала слабость.
- Так, значит, новая любовь, - сказал Чарльз. - Он живет здесь?
- Это мое личное дело.
- Спрятался под шубу? - засмеялся он, помахивая часами.
Сейчас он бросится на меня, испугалась она. Лицо ее залила краска, стало трудно дышать.
Но он не бросился.
- Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что я уличил тебя в адюльтере? - сухо спросил он. - Не понимаю, что с тобой произошло. Похоже, ты сильно деградировала с тех пор, как я оставил тебя. Поселиться в таком районе - я был просто удивлен. Кто он? Клерк? Упустить собственные деньги! Отдать чьему-то брату! Сколько раз я тебе втолковывал: ты лишена чувства реальности. И, кстати сказать, - сердито продолжал он, - если бы ты не держала все деньги в сейфе, никуда бы я не уехал. Надо было держать их в банке.
- Он не клерк, - сказала она. - Он профессор университета.
- Меня ты тоже хотела сделать профессором. Романтичная натура! Мадам полагала, что печатное дело - недостаточно респектабельное занятие.
- Вовсе я не хотела, чтобы ты стал профессором.
- Пиши книгу о республике! Какой республике? - глумился он.
- Это была твоя идея.
- Сидел с утра до вечера в библиотеке, клянчил у тебя деньги. Принес себя тебе в жертву. Во имя чего? Я всегда жертвовал собой ради женщин. Я любил тебя, а ты разбила мне жизнь.
- Так я и поверила, что ты ходил в библиотеку, - сказала она. - Разве что поохотиться за девицами.
- Подумать только, моя жена мне изменяет! - воскликнул он. И, к большой ее радости, брезгливо положил часы обратно на каминную полку. Пробежав по ней пальцами, он обнаружил пыль.
- Ты даже не следишь за порядком. Смотри, тут прожжено сигаретами. И что это за картины, одни голые телеса! Одна, две, три картины. Неприлично! Наверно, ты и сама не прочь покрасоваться в таком виде.
Он подошел к дивану и ткнул пальцем в потертую подкладку ее шубы.
- А это давно пора отнести к скорняку… - И вдруг стих, не отводя взгляда от шубы. - Помнишь, до чего ж холодная тогда была зима, - сказал он. - На редкость. Эти холода мне дорого обошлись, невозможно было вытянуть людей на голосование. Но главное-то было не в том. Знаешь, из-за чего я тогда провалился на выборах? Из-за твоей шубы. Я тогда сказал Дженни - ты еще следила за нами, - чтобы она не приходила в гостиницу. И знаешь, что она мне ответила? "Против таких вот дам со злыми лицами, этих тори в норковых манто, мы и выступаем". Очень правильно ответила.
- Это не норка.
- Неважно. Ну да, она что-то заподозрила. Но она не потому так сказала. Она ужасно мерзла. Комнатушка у нее была как ледник. Она не вынесла. Едва приехала, начала кашлять. И сдалась - уехала.
Он вдруг засмеялся.
- Выморозили ее! У тебя была меховая шуба, а у нее нет. Победила твоя шуба. Помнишь? Персер-стрит, четырнадцать, она уехала, а нам было тепло под твоей шубой.
- Она не уезжала целую неделю, - сказала миссис Суэйт. Но он говорил правду: в конце концов она пересидела свою соперницу.
Миссис Суэйт выжидала удобный момент, чтобы скользнуть мимо него и схватить часы с камина. И наконец схватила. От удивления он даже не поймал ее за руку, как она опасалась.
- Мне нехорошо, - пробормотала она и, прижав ко рту носовой платок, кинулась в спальню.
Опустившись на кровать, она услышала позвякивание в трубке, которая лежала на одеяле. Опасливо поглядывая в раскрытую дверь, она положила трубку на рычаг и снова сняла, чтобы набрать номер Арго.