- Тебе нравится? - спросила она.
- Да. Только…
- Смотри. Уже подъезжаем, - зачастила она взволнованно. - Вот магазины. "Вулворт"… "Спенсер"… А вон идет миссис Сандерс. Помаши ей. Интересно, она нас узнала?
Такси остановилось у дома. Какой же он убогий!
Миссис Филипс расплатилась с водителем и открыла калитку.
- Папа вернулся, - сказала она, взглянув на лоскут цветочной клумбы. - Успел полить цветы.
Она еще расплачивалась, когда дверь отворилась и на крыльце появился муж. Его рука с вечной платяной щеткой в ужасе застыла. Рот открылся. Глаза сузились.
- Приехали на такси?! - Казалось, он вот-вот кинется вдогонку за пофыркивающей машиной. - Сколько же ты заплатила?
- Деньги на такси дала она.
- Ну, заходи, заходи, - сказал он и, пока Грейс тащила по ступенькам чемодан, вошел в темную прихожую, положил щетку и начал потирать руки. Мальчик прошмыгнул мимо них.
- Так сколько же там нащелкало?
И тут он увидел, какое на ней платье.
- Не могла уложить в чемодан? - сказал он, когда они вошли в тесную кухню, затененную свисающими языками фиговых листьев. - Цвет уж больно маркий.
- Поэтому и взяла такси.
Она красовалась перед ним, ища в его глазах одобрения, а ее собственные глаза распахивались все шире и шире.
- К нему бы туфли на каблуках. Я кое-что видела в витрине у "Уолтона", пока ехали.
Она смотрела на него, заискивающе склонив голову чуть набок - совсем как Элси, подумалось ей.
- И причесаться бы еще. В такси волосы растрепались. Джим всю дорогу открывал окно.
Глаза мужа заблестели - похоже, от слез.
- Ты что, хочешь оставить его себе? - И его лицо расползлось в улыбке, но Грейс знала, что это вовсе не улыбка.
- Почему бы и не оставить? - сказала она, прекрасно все понимая. - В чемодане этих платьев на восемьдесят фунтов.
- Богачка!
Она открыла чемодан.
- Взгляни.
- Сними-ка его лучше. Испачкаешь у плиты. - И он вышел.
Она видела из окна спальни, как он опрыскивает на заднем дворе розы и смахивает пальцем тлю. Потом он встряхнул флакон - может, осталась какая капля - и спросил мальчика, не баловался ли тот с опрыскивателем, раствор ведь надо беречь.
Грейс последний раз посмотрелась в зеркало. Муж ей был противен. Она вспомнила восхищенный взгляд того франта в квартире сестры. Потом разделась, вынула из чемодана свое синее платье и натянула его. Золотистая женщина исчезла.
Вечером за ужином муж молчал. Только похмыкивал во время рассказа о поездке. Упомянуть о "портнихе" Грейс не решилась. Он и так сидел злой. Злился из-за платья. Она попыталась его задобрить, проехавшись по адресу сестры.
- Там был один тип, которого Элси подцепила в самолете. Все норовила от него отделаться - ждала своего богача, мистера Уильямса. Нет, кому-кому, а ей не позавидуешь. Всюду решетки, как в клетке. Их два раза обворовывали.
- Они застрахованы, - впервые за весь вечер отозвался он.
Грейс все еще чувствовала на коже тепло золотистого платья, но, пока она рассказывала о сестре, унылая скаредность, которой несло от мужа, которая была неотъемлемой частью ее жизни с ним и казалась ей после нищенского детства надежной опорой, - скаредность эта тихонько подползала к ней и окутывала снова.
- Ну и особа! А ты еще собралась носить ее платье.
И тут мальчик, не прожевав картошку, вставил:
- Тот дядя взял со стола брошку. Тетину. Я сам видел. Булавка торчала из кармана. Я ее видел. Об нее порвался мой лучший джемпер.
- Порвался джемпер, - посетовал муж.
- Что-что? - спросили супруги в один голос, снова в мире и согласии. Они допрашивали и допрашивали мальчика.
Потом долго смотрели друг на друга.
- Это была не брошка, - сказал отец сыну.
- Конечно же, нет, - подтвердила мать фальшиво. - Брошку Элси приколола на грудь. - И она сделала мужу знак, но тот спросил у мальчика:
- Дядя что, ехал с вами в такси?
- Нет, - дружно ответили мать и сын.
- Я Джима спрашиваю.
- Нет, - ответил мальчик.
- Вот и хорошо, - сказал мистер Филипс жене. - Понимаешь, что они могут подумать, когда хватятся брошки? Говорил же я - не по душе мне эти поездки. Ты там теряешь голову.
На другой день она завернула золотое платье вместе с остальными и, как обычно, отнесла всю кучу перекупщику.
Долг чести
Перевод И.Архангельской
Сжимая в руке ключ от новой квартиры, миссис Суэйт соскочила с подножки автобуса и свернула за угол. Уже не первый месяц она каждый вечер вот так спешит домой - вдохнуть свежесть новой краски, постоять минутку и еще раз окинуть взглядом свое гнездышко: так бы и обняла все тут, прижала к сердцу! Она взбежала по лестнице, открыла дверь и, бросив старенькую меховую шубку на диван в гостиной, зажгла газовой зажигалкой камин и задернула шторы, чуть расходившиеся посередине, словно по небрежности их плохо вымерили, но это она сама так задумала, чтобы маленькая площадь и лондонский вечер чуть заглядывали в просвет. Потом миссис Суэйт отправилась в спальню застелить постель, которая простояла весь день неубранной, но мгновение спустя уже с хохотом присела на край кровати и набрала номер дружочка Арго, так она его называла: вот это находка, нет, ему ни за что не угадать… его часы под подушкой! И, понизив голос:
- А хорошо было, правда?
Она покачивала часы из стороны в сторону, а Арго говорил, что будет, как всегда, в половине восьмого, и тут противно задребезжал дверной звонок.
- Минутку, милый! Кто-то пришел.
Все еще помахивая часами, она отворила дверь - на пороге, держа шляпу в руке, стоял невысокий мужчина с серебристо-седыми, зачесанными назад волосами и в серебристо-сером пальто. Лицо - словно надутый белый пакет. Потом она часто повторяла, что сначала ей почудилось, будто перед ней не человек, а привидение. Но вот пакет прорвался, и привидение обнажило в улыбке зубы. Она судорожно зажала в руке часы. Не узнать его зубы было невозможно. Они были не вставные, но казались именно вставными, да еще их плохо подогнали друг к дружке: не ряд зубов, а ряд просветов, только просветы теперь стали чуть шире, чем девять лет назад, во времена их недолгой совместной жизни. Перед ней стоял ее муж.
- Привет, Феба, - сказал он и без лишних слов прошагал мимо нее через маленькую прихожую в гостиную. Он был намного ниже ее. Она была очень высокая женщина и, последовав за серым мерцанием его пальто в гостиную, инстинктивно ссутулилась, как это всегда бывало в его присутствии.
- Славная квартирка, - сказал он, оглядываясь вокруг. - И отделана заново. Честно говоря, я и не ожидал… в таком районе…
Все было высказано без промедления: он разочарован. За эти девять лет - таково его мнение - она скатилась вниз.
Миссис Суэйт не могла вымолвить ни слова. В горле, казалось, застыл испуганный крик. Она была потрясена: если бы не зубы, Чарльза Суэйта невозможно было узнать. Похоже, все эти годы она рассказывала о каком-то другом человеке.
Располневший на бутербродах и булочках маленький вкрадчивый брюнет - таким он был, когда они вместе ехали с его родного Севера. Ну и зима тогда выдалась - воротник ее шубы примерз к заиндевевшему окошку ночного поезда! По профессии он был печатник, но бросил эту работу; горячая натура, весь просто кипел, когда пускался в рассуждения, и его черные брови взлетали вверх, точно пара ласточек. Из тех, кто любит говорить: уж если я что задумал, все на карту поставлю, до последнего пенса, - дом, жену, детей, все отдам, сниму с себя последнюю рубашку. А лицо у него уже и тогда было надутое. Под бровями - настороженные цепкие глазки, устремленные куда-то ввысь: глаза примерного ученика воскресной школы, застигнутого в ту минуту, когда он запустил палец в банку с вареньем; а под глазами странные, словно выжженные полукружьями, коричневые тени - знак судьбы, клеймо неверности, продажности, казалось ей. Эти странные тени неотступно занимали ее воображение.
Сейчас, сжимая в ладонях часы Арго и глядя сверху вниз на своего мужа, она отметила, что годы изрядно его обкатали. Пятна под глазами темнели, как две монетки; в нем проступил металл. Он был собран, деловит, опасен. И она, оказывается, совсем забыла, какой он коротышка, Арго ведь такой высокий.
Давнее девичье чувство - возмущение, обида, что она такая долговязая и будто выставлена напоказ, - вдруг снова всколыхнулось в ней, едва она его увидела, чувство, от которого жизнь с Арго вроде бы ее излечила. Будь она в состоянии двинуться, она схватила бы шубу и прикрыла себя, главное - ноги. Ей казалось, ее снова выставили на посмешище.
Что и говорить, рост у нее всегда был нелепый. Мужчины в смятении оглядывались на нее на улице, а красавицей ее не назовешь, слишком крупные черты лица. И, как это бывает - смешное к смешному, - нравилась она лишь коротышкам, один из них и стал ее мужем; эти пыжились изо всех сил и не отступали, то ли из тщеславия, то ли от наглости. Ей смутно мерещилось, что мужчины затеяли вокруг нее игру в прятки, как играют мальчишки на улице. И она либо презрительно смотрела поверх их голов, либо робела, как школьница. В первые свидания с Чарльзом она каждый раз высматривала какую-нибудь низкую банкетку чуть поодаль от него, садилась и поджимала ноги, чтобы быть с ним вровень. Рост воспитал в ней замечательную, доверчивую слушательницу: внимая собеседнику, она словно бы извинялась перед ним и украдкой все поглядывала на свои ноги - с укором, который сменила гордость: да, было время, когда она ими гордилась, ведь это они так лихо внесли ее в бурный роман с Чарльзом, а затем и в замужество и перевернули всю ее жизнь. А потом, когда появился Арго, она стала погладывать на них с опаской: ей представлялось, что они принадлежат не ей, а кому-то другому или, может, это ее дочки, красивые, но непослушные. Что только они натворили - втянули ее в такую беду! Однако беда эта привлекла к ней Арго, и со временем миссис Суэйт стало казаться, что судьба ей выпала особая, необыкновенная, а счастье и удача - это так, мелочи жизни…
Как-то в воскресенье, разглядывая свои ноги, хвастливо торчащие из-под одеяла, Арго сказал:
- Чепуха! Девять лет - немалый срок. Твой муж мог и умереть.
- Нет, нет!
Она и сейчас хотела, чтобы муж был жив - и не только ради ее мести.
- Если умер, мы могли бы пожениться. Суд в любом случае объявит его "предположительно умершим"… - продолжал Арго.
После стольких лет страданий она была счастлива с Арго. Но такого ей не надо. Пусть лучше неясность, ей вовсе не хотелось, чтобы на этом и закончилась ее история.
И вот "история" преспокойно стояла перед ней и разглядывала квартиру.
- Ты так удивлена. Не ожидала? - сказал муж.
- Что тебе нужно? - Она наконец обрела дар речи. - Тебе нельзя здесь оставаться: ко мне должны прийти.
- Можно я разденусь? - сказал он и, сняв пальто, положил на диван рядом с ее шубой.
- Новая? - спросил он, разглядывая шубу.
И тут она пришла в себя.
- Единственная вещь, которую ты мне оставил! - чуть ли не крикнула она и готова была броситься на него, тронь он шубу. В этот миг шуба, пусть старая, вытертая, воплотила для нее всю ее жизнь - она значила больше, чем служба, чем Арго, чем замужество. Шуба была она сама, шуба знала ее дольше, чем любая другая вещь в этой комнате.
Муж с презрением отвернулся и сел в кресло, а она разжала руки и положила часы Арго на каминную полку.
- Мило, очень мило, - обводя комнату взглядом, сказал он. - Кухня, наверно, там. Спальня за этой дверью. Ковер китайский? Удобно устроилась, рад за тебя. А ты совсем не изменилась. Красавица - не могу тебе этого не сказать. Между прочим, ты, кажется, не положила трубку - в спальне потрескивает телефон. Пойди положи… Ты, конечно, догадываешься, что я хотел бы сказать тебе несколько слов, объяснить…
"Сказать несколько слов" - сколько раз она слышала эту фразу! Сейчас они польются нескончаемым потоком.
Она твердо решила не садиться. В трубке по-прежнему потрескивало, и от этого казалось, что Арго где-то рядом.
Объяснение! Она намеревалась потребовать, заставить его дать это объяснение, но не могла вымолвить ни слова. "Почему? - рвался вопрос. - Я хочу знать лишь одно: почему ты ушел от меня? Не воображай, что для меня это так уж важно, но я имею право знать.
Объясни и уходи".
- Адрес я нашел в телефонной книге, - сказал он, довольный, что в мире все так хорошо устроено. И затем сообщил, нет, возвестил со скромностью великого благодетеля: - Я вернулся к тебе.
"Арго, он нас погубит!" - чуть было не крикнула она и машинально отступила за стул, ища защиты. Стул, комната - все стало ей неприятным, все выталкивало ее в прошлое, в окно, в их прежнюю квартирку на верхнем этаже маленькой гостиницы, которую она купила на собственные деньги, к тем жутким сценам: вот он открывает ящики стола в ее кабинетике; она отпирает сейф в то утро и обнаруживает, что исчезли все деньги - восемьсот фунтов! И вместе с ними две картины, что остались ей от отца, - рамы он не взял, - а заодно исчезла и девушка-иностранка из седьмого номера. Комната плыла, и она крепко ухватилась за стул, чтобы остановить ее. Муж сидел не двигаясь, но все больше и больше заполнял собой пространство, покуда ей не остались лишь те несколько дюймов, на которых она стояла. И ничто в комнате - ни картины, ни столики, ни шторы, ни стулья - не пришло ей на помощь, даже синий горшочек с карандашами на каминной полке, и он не сдвинулся с места. Надо проскочить к окну и позвать на помощь!
- Ты необыкновенно красивая женщина, - сказал он, глядя, как всегда, куда-то вверх, словно вознося молитву, но теперь в его глазах появилось подобострастие. - Самая красивая из всех, кого я знал. Одну тебя я любил по-настоящему.
- Ты не имеешь права вот так врываться в мою жизнь, - сказала она. - Лестью меня не возьмешь.
- Ты моя жена.
- Никакая я тебе не жена. Чего ты хочешь, наконец? - Она почувствовала, что по щекам ее покатились слезы, погибельные слезы - сейчас он встанет, обнимет ее, и тогда она бессильна. Сквозь слезы она устремила на него негодующий взгляд, вовсе не догадываясь, что выглядит отнюдь не беспомощной: она была великолепна - яростная, грозная.
- Я хочу тебя, - не двинувшись с места, ответил он.
Это прозвучало такой бессмыслицей, что она вдруг громко расхохоталась, не успев даже понять почему. Слезы сразу высохли. Смех изгнал из ее тела страх.
Эта нелепость привела ее в себя. Шуточки! Вся ее жизнь сплошная шутка, начиная с детских лет. Давно пора ей смириться, что она просто мишень для шуток, могла бы их складывать в копилку, но эта, последняя, затмевала все своей нелепостью. Ее смех захлестывал, топил этого человека, и это было прекрасно. Он был ошарашен настолько, что вздернул вверх подбородок и вскинул руку, чтобы заставить ее замолчать. Маленькую белую руку. Она вспомнила, что это означает: сейчас последует глубокомысленная сентенция.
- Я принес себя в жертву женщинам, - изрек он, словно констатируя одну из своих бесспорных исторических заслуг.
Опять его фразочка! Если бы Арго вошел сейчас и услышал. Чарльз был из тех людей, что всю жизнь повторяют раз и навсегда открытые истины. Арго никогда до конца не верил ее рассказам о жизни с Чарльзом.
"Я принес себя в жертву женщинам" - это первое, что он сообщил мне, когда мы познакомились. В ту жутко холодную зиму - такой семнадцать лет не было, помнишь, я тебе рассказывала, у меня воротник примерз к окну вагона… Ты слушаешь? Шли выборы. Он выставил свою кандидатуру в парламент - ты не поверишь, но это истинная правда, одна из его "идей". Выставлял он себя как независимый республиканец - можешь себе представить? В Англии, в двадцатом веке! На все его предвыборные речи являлась орава каких-то юнцов, он говорил, а они распевали "Янки Дудль". Ясно, он не прошел. Собрал двести тридцать пять голосов и потерял залог, который внес. А городок между тем бурлил. Местные деятели испугались, что он разобьет голосование. Разобьет - он его даже не задел! Я остановилась в единственной тамошней гостинице и мерзла, зуб на зуб не попадал. А поехала я в тот городок, чтобы навестить брата - он лежал в больнице. Чарльз то врывался в гостиницу, то куда-то уносился, звонил жене в Лондон - она вела себя очень хорошо: приостановила развод, чтобы не поднялся скандал, - звонил любовнице, та его просто изводила. Их разговоры слушала вся гостиница: телефонная кабинка стояла в холле; как-то раз он вышел оттуда и понял, что я все слышала. Я сидела закутанная, к камину было не подойти.
"От вас веет теплом", - сказал он и, бросив взгляд на телефонную кабинку, добавил… да, да, ту самую фразу, свою коронную: "Я принес себя в жертву женщинам".
(Она только не сказала Арго, что это была чистая правда. Этот негодяй и вправду "принес себя в жертву женщинам", а она потому и потянулась к нему. По наивности возмечтала стать для него главным алтарем.)
- Я рассказала брату, когда была у него в больнице, и знаешь, что он сказал? "На другие жертвы его уже просто не хватает".
Смех теплом разливался по ее телу, а Чарльз тем временем совсем зарапортовался.
- Все, что я совершил, - говорил он, - я совершил для тебя. Да, для тебя! Это ты вдохновляла меня, ты давала мне силы. Ты единственная из всех женщин развила мой ум. С тобой для меня открылась новая жизнь. Ты сотворила меня. Когда я отправился в Южную Америку…
- Только не в Южную Америку! - воскликнула она. - Ну право же! Придумай что-нибудь поближе. Монте-Карло, Кейптаун.
- Сначала Буэнос-Айрес, потом Чили… как изумительно звучат там женские голоса - это оттого, что соединилось немецкое и английское влияние, - продолжал он, не обратив внимания на ее реплику. - Колумбия - страна погибшей культуры, Боливия - ситуация революционного взрыва, Эквадор - индейцы в фетровых шляпах, точно деревянные изваяния. Я встретился с президентом. Сюда я прямо из Барранкильи. Летел самолетом.
- С той самой девицей? - спросила она. Ужасный просчет! Сейчас он заметит, что она его ревнует, и начнет ее дразнить.
- Никаких девиц, - отпарировал он. - Тебе ли не знать, что меня с давних пор интересовали государства-республики. Помнишь, ты еще подбила меня написать книгу?
- Но ты ее не написал! - сказала она.