- Почему? - не понял я.
- Он опьяняет, - она поднесла ладони к вискам, плотно прижала их, зажмурилась, - он опьяняет, но и дает силы. Все подчиняется бубну. Это ритм. Он заставляет двигаться. Облака, реки, птицы, рыбы, растения - все подчиняются бубну. И люди. Даже то большинство, которое не слышит. Они собираются в толпы и танцуют под жалкие подделки бубна. Только некоторые тонут в нем. Но вскоре они понимают, что не могут без него обойтись. И начинают искать бубен.
- Вы же сказали, что некоторые слышат его всегда?
- Слишком тихо. Приходится постоянно прислушиваться. Это мучительно. Но звук усиливается, когда кто-то вываливается из жизни. Ветер слабеет, и звук бубна становится особенно отчетливым.
- Ветер?
Сумасшедшая. Точно сумасшедшая. Я смотрел на нее и думал, что она сумасшедшая. И еще о том, смог ли бы я быть с этой женщиной. Впрочем, так я думал почти о каждой.
- Ветер?
- Да, ветер, - она глубоко вздохнула, повторила, - ветер. Его видят и слышат все, но немногие понимают это.
- И я вижу?
Я огляделся. Она напряженно усмехнулась, кивнула в сторону ковыляющей с палкой древней старухи.
- Посмотрите, как обветрено лицо. Ветер посеребрил волосы, почти ослепил ее. Она уже еле идет. Чтобы преодолевать ветер, ей пришлось согнуться. Но как только она перестанет двигаться против ветра, он стихнет, и бубен будет особенно хорошо слышен. Это главное. Больше нет ничего. Только ветер и бубен.
- Подождите, - я замотал головой. - А как же моя дочь?
- Не беспокойтесь, - женщина подняла глаза. - Если она слышит, обязательно придет сюда. Сейчас здесь бубен очень хорошо слышен. Здесь он почти всегда хорошо слышен. Сегодня умрут трое. Один уже почти мертв.
Я вздрогнул. Встал. Огляделся. Люди, прогуливающиеся вокруг и поглядывающие на здание хирургии, повернулись в мою сторону. Женщина коснулась руки.
- Успокойтесь. Еще не время. Не бойтесь.
- Папка?
Машка шла мне навстречу. Высокая, легкая, красивая!
- Папка! Что ты тут делаешь?
Резко ударило в затылок. В глазах потемнело. Скрутило желудок и закололо тупой иглой в спину возле лопатки. Влажные от июньских дождей больничные ели воткнулись в мокрое небо. И небо немедленно отозвалось. Глухими ударами. Низкими тонами. Беспрерывным размеренным ритмом. Который пронзил тело. Завибрировал в затылке и кончиках пальцев.
Вот он ветер. И не думает затихать. Усилился, потащил в закручивающуюся воронку навстречу десяткам умиротворенных поглощающих уст. И лицо Машки среди них. Родное, милое, единственное лицо. И она тоже выпивала меня.
Телефон.
Телефон.
Телефон!
- Да. Кто это?
- Послушай! Ты специально подговариваешь ее не приходить ко мне? Так ты отплачиваешь мне за то, что я вырастила ее, стирала пеленки, не спала ночами? Так? Ты всегда был эгоистом, думал только…..
Жара. Мой отпуск закончился, и началось лето.
Прямая и безусловная причинно-следственная связь.
Я снял себе отдельную квартиру.
Соврал Машке, что Она мне все-таки позвонила.
Живу.
Иногда мне кажется, что смотрю сон.
2003 год
Гость
Он пришел после полудня. Вызвонил меня в домофон, назвал мое имя, кашлял и морщился в загаженном подъезде, пока я рассматривал его через глазок. Вошел внутрь, тщательно вытер стоптанные остроносые сапоги о коврик, сел на галошницу в прихожей. Прикрыл глаза. Коричневый плащ разошелся на коленях, открывая залатанные штаны. Поля шляпы сломались о настенное зеркало за спиной. Пальцы застыли на отполированном яблоневом суку. В бороде запутались лепестки шиповника. Какой шиповник в октябре?
- Одно желание, - проговорил он глухо.
- Какое желание? - не понял я. - Кто вы?
- Одно, - пальцы чуть дрогнули. - Только одно и для себя. У меня мало времени.
- Подождите! - я начал волноваться. - О чем вы говорите?
- Одно желание, - повторил гость.
- Любое? - мне было смешно и страшно одновременно.
- Желание! - повторил он громче. Пальцы скользнули по дереву.
- Вы ко всем приходите? - растерялся я.
- Ко всем, - он приготовился встать.
- Так почему же… - я неопределенно повел головой в сторону подъезда, обернулся к окну, пожал плечами.
- Не все слышат звонок, - он по-прежнему не смотрел на меня. - Не все открывают. Не все видят.
- Подождите! - я начал лихорадочно соображать.
- Никакой платы, - он сделал ударение на слове "никакой". - Одно желание!
- Но… - в голове замелькали дети, жена, мама, соседка с больным ребенком.
- Только для себя! - поднялся гость.
- Кто вы?
- Одно желание!
- Вы все можете? - спросил я. - Тогда определите сами, чего я хочу.
У него были желтые глаза. Как у тигра. Он посмотрел на меня, кивнул и ушел. И ничего не изменилось. Ни тогда. Ни через год. Ни теперь. Но я о нем помню.
2009 год
Настояно на спирту:
Томик
- Тамара!
Чуть вздернутый подбородок, чуть прикрытые глаза. Ресницы удлиненны чем-то черным и шероховатым, покрыты как крылья бабочки пыльцой, не тронь, а то не полетит. За ними тьмою блестят зрачки. Колькин приятель подбирает живот, хлопает по карману, где лежит расческа, которая славно фыркает и визжит, когда он продувает ее после безуспешной попытки пригладить волнистые вихры.
- Василий, - хрипло заменяет он всегдашнее "Вася" и смотрит на протянутую руку. Тонкие пальцы девушки вытянуты и чуть расслаблены, словно между черной кожанкой Васьки и белой вязаной кофточкой Тамары вот-вот должна материализоваться арфа.
- Лопух, - коротко шипит Колька и, не дав парню опомниться, подхватывает Тамару под локоть. - Сюда, Томик. Васька! За руль! Или я твою машину поведу?
Колькина Машка ждет компанию в ресторане. Васька пару раз едва не проезжает на красный цвет, держится скованно, то и дело зыркает в зеркало и без нужды хватается за рычаг коробки передач.
- Спокойно! - уже на парковке щекочет ему ухо усами Колька. - Обычная телка, только с выкидоном. Подыграй!
- Я что, руку ей должен целовать? - все-таки достает расческу Васька.
- А что? - щурится Колька. - И не только руку.
Тамара стоит в светлом проеме входа. Ждет. Черная юбка - белая кофта. Черные сапоги - белая сумочка. Черные волосы - белое лицо. Только губы красные. И где-то там зрачки между ресниц.
- Красиво стоит, - причмокивает Колька.
Васька прячет расческу в карман и прокашливается.
- Ну? - рядом с Тамарой появляется цветной шарик толстушки Машки. - И долго я должна ждать?
- Пошли! - хлопает по спине Ваську Колька.
Уже ночью Колька инструктирует приятеля:
- Всегда открывай ей двери. Дверь машины, подъезда, квартиры. Не откроешь, будет стоять, как дура, и ждать. А в остальном - нормальная баба, насчет фигуры моей Машке так вообще сто очков форы даст! А руку целовать не обязательно, ты не подтормаживай, главное. Будь проще! Понял?
- Куда уж проще? - тоскливо бормочет Васька. За темным стеклом девятки сидит стройная девушка в черно-белой одежде. Она смотрит ровно перед собой и вообще похожа на механическое существо.
- Интересно, получится что, или нет? - закуривает Колька, когда девятка скрывается за поворотом.
- Ты про кого сейчас? - спрашивает Машка, прижимаясь к другу.
- Про себя! - ржет Колька.
- Обычная баба, - бубнит Васька через месяц.
- Все они одинаковые, - с готовностью поддерживает разговор Колька.
- Двадцать два уже, преподает английский, стройная и ухватиться есть за что, - продолжает Васька.
- Наверное, - осторожно поддакивает Колька, который уже знает через Машку от ее подруги, что Васька сопит в постели, боится есть в присутствии Тамары, потому что не умеет управляться с ножом и вилкой, и пугается ее родителей.
- Предки нормальные, - добавляет Васька. - Батя - бывший мент, все время на даче. Мамка - детский врач. Ест все время, а не толстеет. Значит, и Тамара не потолстеет.
- Ага! - оживляется Колька. - Это тебе не моя Машка, по килограмму прибавляет на каждый укус! Ты чего скис? Боишься, что не прокормишь?
- Нет… - мнется Васька. - Не тот я, понимаешь?
- Нет пока, - хмурится Колька. - Двери что ли задолбался перед нею открывать?
- Да плевал я на двери! - машет рукой Васька. - Перед такой можно и пооткрывать, не переломился бы. Не тот я! Она смотрит на меня своими глазищами, а видит не меня!
- А кого же? - не понимает Колька. - У нее, правда, зрение так себе, очки раньше носила, но так она ж в линзах!
- А! - кривится Васька и хлопает дверью.
Через месяц он женится на другой подружке Машки, такой же округлой и веселой, прибавляющей по килограмму от каждого укуса.
Тамара выйдет замуж через пару лет. Очарует несуществующей арфой темноволосого красавца в дорогом костюме. Не говоря лишних слов, поблескивая зрачками, уведет его от жены и маленькой дочки. Да не просто так уведет, а вместе с квартирой, машиной и сытной должностью на государственной службе. Уведет, да не удержит. И сына ему родит, и улыбаться научится, и брови вскидывать на каждое его слово, а все одно - не удержит, словно выдала ему какой-то секрет, который знать тому не следовало никак. Потом снова найдет кого-то, опять потеряет, словно каждый следующий ее мужчина рано или поздно примется мстить за предыдущего. Так и будет сверкать зрачками, пока вдруг не столкнется у магазина с Васькой. Тот откроет дверь дорогой машины, сунет на заднее сиденье пакеты с покупками, оглянется и зажмурится, онемеет, примется ерошить ежик уже тронутых сединой волос. Она окажется все той же, не изменится нисколько, разве только не протянет ему руку, а просто подойдет, прильнет, прижмется, запустит руки под полы пиджака, втянет тонкими ноздрями запах дорогого одеколона, заплачет тихо и безнадежно.
Васька вывезет ее за город, остановит машину в березовом перелеске и, откинув сиденье, помолодев на пятнадцать лет, станет наслаждаться ее телом, на которое не действуют ни сладости, ни годы. Тамара будет улыбаться и с закрытыми глазами, и с открытыми, и даже позволит себе пискнуть несколько раз, и соединить на крепкой Васькиной спине не только руки, но и ноги. А когда он подъедет к ее дому, чтобы она смогла переодеться, и уже станет прикидывать, что жена вернется с юга только через неделю, сын у бабки, и что все у него как-то в жизни на самом деле наперекосяк, и может еще измениться к лучшему, потому как все Васькино нутро будет захлестывать какая-то то ли музыка, то ли почти уже забытый хмель, она остановится у дверей подъезда.
За секунды перед этим Васька выпустит ее из машины, чуть ли не возьмет на руки, поцелует и, прошептав на ухо, - давай быстрее, - будет поправлять разбросанные по салону пакеты, как вдруг она остановится у подъезда. Остановится и будет ждать. Ждать, что Васька метнется к ней и откроет дверь. Васька вытрет со лба пробивший его холодный пот, покачает головой, сядет за руль и уедет.
2009 год
Ничего
- Можно я тебя поцелую?
Валька смотрит на Серегу удивленно. Он знаком с ее мужем. Васька отличный парень. А Серега так себе. Точнее, он хороший, но непутевый. Не однажды она промывала ему косточки с Иринкой, женой его, своей лучшей подругой. Однако занес ее черт к нему в мастерскую, не могла сама, что ли сходить Иринка за шампурами. Вот они, в руке у Сереги. Он высокий, смотрит на нее сверху, и она не маленькая, но вынуждена поднимать голову, чтобы широко раскрытыми глазами изображать удивление и выдерживать паузу, которая ничего кроме - "Да! Да! Да! Да!" обозначать не может.
Неужели вино ударило в голову?
Ничего нет в Вальке особенного. Только губы. Еще года два назад, когда Васька позвал их с Иринкой на день рождения, и Валька суетилась в тесной прихожей, принимая куртки, раздавая стоптанные тапки и встречая каждого гостя торопливым чмоканьем, Серега столкнулся с уголком ее рта. С ее губами. Они оказались мягкими и податливыми. В уголке ее рта оказалось больше нежности, чем во всей пышущей страстью спортивной Иринке. Впрочем, он не сравнивал. Он не сравнивает. Он просто едва не захлебнулся. Сердце оторвалось и упало. Никакой любви. Никакого увлечения. Ничего. Только жажда. Голод. По этому уголку рта. По мягкости и беззащитности, смешанной со встречной жаждой. Поэтому так отчаянно и вдруг это: - Можно я тебя поцелую?
И пусть потом рука скользнула по груди и бедру, главным остались губы. Разве напьешься за три секунды? Голос Васьки в коридоре. Помада к губам. Серега к машине. Нырнул под днище, проглотил, запомнил вкус. Замер, задыхаясь.
- Ну, где вы там?
- Да здесь мы! Серега, ну ты найдешь шампуры или нет?
- Ну, вы даете, шампуры под машиной прячете!
Ушли. Надо вылезать, мыть руки, сбрасывать робу и в сад, где играет музыка, дымятся угли, и Васька не замечает, какие губы у его жены.
Ничего нет в Сереге особенного. Только голод в глазах. Обжигающее желание. Именно к ней, не к кому-то. За всю вечеринку один взгляд бросит - хватит. Васька так не смотрит. Куда она денется, вся своя, домашняя. Даже если он будет приходить поздно, еще позднее, когда не только сын, но сама она не выдерживает, клюет носом. И все у него проблемы, то спина болит, то вымотался на работе, то не до нее сейчас. И запахи витают в прихожей. Чужие запахи. То сладкие, то прозрачные, то терпкие. Убила бы, если бы не верила ему. Если бы не боялась одна остаться.
Года два прошло. Ничего не было. Только шепот горячий на шумной вечеринке в ответ на Серегино молчание; - "Да ты что, она подруга моя, понимаешь?" Потом как-то засиделись за полночь, не все Иринке по подружкам мотаться, надо и дома девичник устроить. Серега не успел масло с рук смыть, жена загрузила девчонок на заднее сиденье, попросила развезти. У Валькиного дома Серега остановился последним. Посмотрел молча. Не попросил разрешения. Ждал. Валька вдруг изменилась в лице. Хлопнула ресницами. Наклонилась. Подалась вперед. Плечами, руками, грудью, всем телом. Подставила губы. Чашей обратилась. Бездонной и мягкой. Выскочила из машины через минуту, смахнула что-то с лица и побежала домой.
И еще год. Пробежал, как страница книжная прошелестел. Только окна в квартире заклеивали, и вот уже к новой зиме готовься. Никаких перемен в жизни, только за спиной все больше и больше, тяжелее тащить. И в душе ничего. Только дети, заботы, дети и заботы. Дружба, что любовью прикидывалась, дружбой и оказалась. И то хорошо. Радости невыдуманные лучше фальшивых. А уж угадывать, что там в уголках губ таится, себе дороже. Правда, она штука колючая. Пусть себе растет у забора. Обходить ее надо. С ней не уживешься. С мечтой проще. Она как фонарь у чужого крыльца. Не тебе повешен, а споткнуться и тебе не дает. Или наоборот. Если засмотришься. Кто бы знал, как можно сладостный кусочек жизни от поцелуя до первой близости на столько лет растянуть.
Холод на холод. Привычка на привычку. Взгляд на взгляд. Так жизнь и проходит.
2005 год
Его стекла черны
Старость притаилась в уголках ее глаз. Изогнулась в предчувствии прыжка. Оперлась перепончатыми лапками о скулы. Вздрогнула от улыбки, но не исчезла, удержалась, вцепившись в кожу мертвой хваткой. С каждым днем она будет становиться сильнее. Однажды ей уже не придется прыгать. Она зарубцуется однозначной клинописью по живому. Обратится каплею масла, что пропитывает страницы книги, не высыхая, пока не достигнет обложки. Однажды она победит.
- Ну, чего ты хотел?
Сашка смеется. Я смахиваю с ее лица старость как паутину, смеюсь в ответ.
- Может быть, кого?
- Кого?
Она продолжает улыбаться, но это не улыбка. Это эхо. Она отворачивается и смотрит в боковое стекло машины. Там за нашими спинами не уезжает автомобиль, на котором она приехала. Его стекла черны. Наши тоже.
Я наклоняюсь к ней, но Сашка отстраняется. На миллиметр. На чудовищно длинный миллиметр. Длиной в половину жизни, в которой я виделся с Сашкой каждый месяц, каждый сезон, каждый год или полгода, чтобы задыхаться от присутствия друг друга. Мне по-прежнему не хватает воздуха, а она смотрит на меня с интересом.
- Когда мы виделись в последний раз?
- Осенью. Или прошлой весной?
- Год прошел.
Смотрит. Улыбается.
- Как семья, муж?
- Все хорошо, - она действительно улыбается.
- Что случилось?
- Случилось.
Она опять улыбается. Мне не нравится ее улыбка. Но еще больше не нравятся следующие слова.
- Я влюбилась.
- В кого?
- В хорошего человека.
- А как же муж?
- А как же был ты?
Я - был. Теперь я понимаю. Она счастлива. Это кажется странным. Я никогда не видел ее счастливой. И источник ее счастья сидит за нашими спинами. В том автомобиле. Его стекла черны.
Я ищу в себе радость. Кажется, это удается. Моя радость холодная, но честная. Я говорю какие-то слова. О том, как я рад за нее. Она верит. О том, что мне всегда было хорошо с Сашкой. Она верит. Даже, когда я ее предавал. Она знает. На самом деле я предавал сам себя. О том, что когда я хотел вспомнить что-то хорошее, я вспоминал Сашку. О том, что не хватало мне всегда именно Сашки. Она наклоняется и шепчет:
- Я не что-то, а кто-то.
Я беру ее ладонь и начинаю целовать пальцы. Она ждет, когда я напьюсь. Потом уходит. Оставляет мне свою старость. Только той не находится места на лице и она пробирается в сердце. Я опускаю стекло и сплевываю на асфальт. Справимся, чего уж там. Сзади хлопает дверца, звучит мотор и мимо проезжает автомобиль. Его стекла черны.
Вот и все. Она права, конечно. Я действительно не имел право на это счастье. Я недостаточно хотел этого счастья. Я ничего не сделал, чтобы оно не ускользнуло от меня. Только одно оправдывает меня. Теперь я остался один. Тысячи раз расставался, но впервые остался один.
Ерунда какая.
Я копаю колодец. Вода все ближе. Но небо все дальше. Скоро оно исчезнет вовсе.
Отчего мне кажется, что ей больнее, чем мне?
2005 год