Я решил поэкспериментировать на партии джинсов. Разделил цену лота на количество входящих в него джинсов. Еще раньше, во время наших бесед, я обратил внимание на то, что он предпочитает вести счет в старых франках. И вслух объявил:
– Одна пара джинсов идет по две тысячи шестьсот старых франков. Что вы об этом думаете?
Он прикинул в уме и сказал:
– Я мог бы продать их в квартале Барбес или Клиньянкур…
Если бы он ориентировался на общую стоимость партии, догадался я, то не стал бы ее приобретать, сочтя слишком дорогой. Я повторил свой прием еще несколько раз. Шибани купил пять партий товара.
– Ну все, на сегодня хватит! – сказал он и добавил: – Надеюсь, ты принесешь мне удачу.
Мне его слова не понравились. При чем тут удача? Уж не собирается ли он меня надуть?
– Месье Шибани, – веско произнес я. – Не надо думать, что я действовал наугад. Я все просчитал. Если вы сумеете реализовать товар по самым выгодным ценам, то получите четыре миллиона старых франков. Если вы захотите продать его поскорей, пусть даже дешевле, то выручите два миллиона. Какую долю вы планируете заплатить мне?
Я не случайно задал ему этот вопрос. У меня уже родилась одна идейка. В списке продаваемых лотов я обнаружил партию пластинок на 33 оборота с рок-музыкой, эстрадной музыкой и тому подобным. Стоил он совсем недорого: по моим подсчетам, одна пластинка обходилась в три франка пятьдесят сантимов. Если бы мне удалось приобрести партию, я бы смог перепродать пластинки обитателям общежития примерно по 20 франков за штуку.
Мой вопрос смутил Шибани.
Я поспешил его успокоить:
– Месье Шибани, не волнуйтесь, я спрашиваю вас об этом только потому, что хочу предложить вам сделку. Скажите все-таки, какую сумму вы планируете выделить мне?
– Если все волей Аллаха пройдет хорошо, – наконец выдавил он из себя, – я заплачу тебе сто тысяч старых франков.
То есть тысячу новых франков. А партия пластинок стоила 600.
– Тогда купите для меня лот пластинок. Вам выйдет почти в два раза дешевле.
Он широко улыбнулся.
Я читал его мысли как в открытой книге: "Э, малыш, я сэкономлю на твоей комиссии целых сорок тысяч!"
Шибани помог мне перетащить коробки с пластинками в машину. Я чувствовал его растерянность. Наверное, он мучился вопросом, что я собираюсь делать с этой кучей пластинок.
– Ты же слепой, – не выдержал он. – Как ты будешь торговать пластинками? Это вообще трудное дело. Я знаю многих зрячих, которые на этом прогорели.
Мне не хотелось углубляться в эту тему.
– Понимаете, я люблю решать задачки. К сожалению, больше я ничего не умею делать. А что такое математическая задача? В первую очередь – поиск решения!
С помощью приятеля, прочитавшего мне имена исполнителей и названия групп, я составил список пластинок шрифтом Брайля.
И принялся разрабатывать свою систему торговли. На уроке машинописи я перепечатал список на обычной машинке, составив нечто вроде каталога. А потом пошел с этим листком по всему общежитию, предлагая желающим выбрать себе любую пластинку. Мне не пришлось таскать с собой тяжелые коробки, опасаясь, что часть товара у меня просто украдут. За три дня я распродал весь свой запас и положил в карман три тысячи франков.
Гордый собой, я явился к Шибани. Он, как всегда, сидел в своем любимым кафе и читал газету.
– Я продал всю партию! – объявил я. – Вот деньги, три тысячи франков! То есть триста тысяч… Поэтому сегодня я вас угощаю. Выбирайте, что будете пить, только, пожалуйста, что-нибудь не очень дорогое! Я не такой богач, как вы!
Он обрадовался:
– Молодец, мой мальчик! Я тобой доволен. Ты ведь в каком-то смысле мой ученик. Честно тебе скажу, ты должен заняться бизнесом. У тебя к нему талант.
Чуть подумав, он добавил:
– Но вообще-то я советую тебе продолжить учебу. С твоими мозгами ты далеко пойдешь.
Но старик ошибался. Я думал не об учебе. Я думал о том, как завоевать сердце прекрасной шахматистки.
Глава 18
Мысль о том, чтобы увлечь собой Шарлину, и радовала, и мучила меня.
В минуты воодушевления я представлял себе, как мы с ней играем в шахматы, как я слушаю звук ее голоса и мою душу наполняет счастье, заставляющее меня забыть о своей слепоте.
В минуты сомнений я задумывался над более конкретными вещами. Как, будучи незрячим, я научусь играть в шахматы? Тем более сяду играть со зрячим? Мне казалось, что это попросту невозможно. Я снова погружался в отчаяние, из которого меня в очередной раз вытаскивал инстинкт выживания.
Но шахматы оставались единственным способом ближе познакомиться с Шарлиной, и я решил, что попробую.
Я бросился в эту авантюру, не веря в ее успех.
Первым делом я направился в магазин Ассоциации слепых, продавщицей в котором работала очень любезная дама.
Просьба показать мне шахматную доску для слепых ввергла ее в изумление.
– Мальчик мой! – воскликнула она. – К нам так редко обращаются за подобным товаром, что мы его даже не держим. Мне придется специально заказывать его за границей!
– А демонстрационной модели у вас, случайно, нет?
– Должна быть… Но я даже не представляю, куда ее могли засунуть…
Я обратил внимание на то, что продавщица была настроена ко мне очень дружелюбно, но в то же время не мог не заметить, что по характеру она человек достаточно ограниченный и к тому же властный. Она удалилась и через несколько минут вернулась с шахматной доской, тут же пустившись в длинные рассуждения о том, что шахматы – это очень трудная игра, с огромным количеством сложных правил, в которых, по ее мнению, "невозможно разобраться". Я слушал ее пояснения краем уха, стараясь понять, как же действует эта штуковина.
Она представляла собой доску, разделенную на клетки, причем одни клетки располагались выше, чем другие. В центре каждой клетки имелось отверстие, в которое можно было вставить фигуру, снабженную специальным штырьком.
Различать белые и черные фигуры было просто – на одних имелась окантовка, на других – нет. Мне страшно захотелось унести эти шахматы с собой, но я понимал, что вряд ли любезная дама согласится расстаться с демонстрационным экземпляром.
И все-таки попытаться стоило. Я пустил в ход самую дешевую лесть. "Как же мне повезло, что я попал на вас, – заявил я даме. – Если бы не такие, как вы, наша жизнь стала бы невыносимой. Вы приносите нам свет!"
Она явно таяла на глазах. Я поспешил развить успех:
– Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне попросить вас об одном одолжении?
С этими словами я достал из кармана купюру в 500 франков и выложил ее на прилавок.
– Мне срочно нужны шахматы и прилагающееся к ним пособие. По ряду причин личного характера я больше не смогу прийти в ваш магазин. Поэтому я прошу вас продать мне этот набор. Поверьте, для меня это очень важно.
– О, не стоит так волноваться, – ответила она. – Забирайте! Я вам дарю эти шахматы. Вы же сами видели, где они у нас тут валялись. Мне все равно никогда их не продать.
Она пожелала мне успехов в освоении шахматной науки, и я гордо удалился, унося с собой доску и фигуры.
Обучение игре оказалось куда труднее, чем я предполагал. Я потратил не одну бессонную ночь, чтобы запомнить расположение клеток и фигур. Играл я одновременно и за себя, и за своего воображаемого противника.
Несколько дней спустя я предложил своему соседу, увлекавшемуся шахматами, сыграть со мной. Он разгромил меня примерно за полчаса.
– Голова у тебя работает как надо, – под конец сказал он, – но тебе надо больше тренироваться. Учи комбинации! Без этого хорошим шахматистом не станешь.
Его слова вселили в меня надежду. Я был готов к встрече с Шарлиной.
На следующее утро, зайдя в столовую, я обнаружил за столиком Шарлину. Она завтракала в компании трех моих знакомых, и я к ним присоединился. Ребята обсуждали книгу, которую Шарлина предлагала почитать на очередном вечере. Мне очень хотелось принять участие в разговоре, но я напрасно напрягал мозги – в голове не было ни единой связной мысли. И тогда я просто спросил, можно ли мне записаться в шахматный кружок.
– Конечно, – удивленно ответила Шарлина. – Но как вы будете играть? Вы ведь незрячий.
Я объяснил ей, что существуют специальные шахматы для слепых и что у меня как раз есть подходящий комплект. Я даже растолковал, чем эти шахматы отличаются от обычных. Мои слова ее не убедили, но хотя бы вызвали интерес. Окрыленный, я продолжил:
– Мне хотелось бы поделиться с вами своими соображениями по поводу фигур и правил игры. Я давно заметил, что пешки похожи на некоторых людей, ограниченных не только в свободе передвижения, но и в собственных способностях. А вот слон ходит по диагонали, как бы бросая вызов прямолинейности. Конь ходит буквой Г – так поступает человек образованный, но вынужденный держать себя в узде. Единственная по-настоящему свободная фигура – это ферзь. Он может двигаться в любом направлении и на любые расстояния. Зато король… Вроде бы он имеет возможность пойти куда угодно – вперед и назад, направо и налево, но всего на одну клетку. Он одновременно и свободен, и беспомощен…
– Шахматы, – ответила Шарлина, – отражают реальную действительность. И ваши наблюдения очень точны. – Она чуть помолчала и добавила: – Теперь я буду звать вас нашим доморощенным социологом!
Тогда я еще не знал, что такое социолог, но ее ответ мне понравился.
Мы договорились встретиться на следующий день. Это был невероятный день – легкий, многообещающий и в то же время безмятежный.
Первая же партия, сыгранная с Шарлиной, заставила меня серьезно усомниться в собственных умственных способностях. Конечно, я ведь и понятия не имел, что существует целая наука шахматной стратегии и тактики! И пятнадцати минут не прошло, как она объявила мне мат.
Я испытал жестокое разочарование. От стыда я не знал куда деваться. Шарлина догадалась по моему лицу, что я чувствую, и предложила дать мне несколько базовых уроков. Мы разыграли еще одну партию, в которой она объясняла каждый ход. Признаюсь, я почти не вникал в смысл ее слов, завороженный звуком ее голоса.
Под конец она сказала:
– Вы первый незрячий, готовый сражаться за шахматной доской со зрячим противником. Для этого нужна большая смелость. Но если вы и в самом деле хотите научиться хорошо играть, вам надо записаться в клуб.
– Но я не знаю, где его найти, – с притворной грустью произнес я, надеясь, что она предложит мне свой.
Так и случилось. Шарлина пообещала записать меня в свой клуб любителей шахмат. Забыв про свой позорный провал, я купался в счастье – теперь я смогу видеться с ней регулярно.
Прошло несколько месяцев.
Занятия в шахматном клубе подвергли мою память суровому испытанию. Но у меня имелся мощный стимул к успеху. Я не только мечтал добиться расположения Шарлины; я хотел стать своим среди серьезных шахматистов. Теперь я больше не проигрывал новичкам, а иногда мне даже удавалось закончить вничью матч с закаленным противником.
Постепенно моя новая жизнь – жизнь слепого – приобретала более упорядоченные формы. Я научился пользоваться белой палкой. У меня развилось чувство направления. Для человека, способного видеть, передвижение в темноте – непосильная задача, но для меня оно стало частью повседневности.
Я один ходил по улицам, один ездил в метро. Чтобы не пропустить нужную станцию, я считал остановки.
Однажды я решил, что пора расширить список маршрутов, и предпринял поездку на поезде.
Та самая девушка, которая устроила сбор денег мне на пишущую машинку, на Рождество пригласила меня в гости. Она жила в городе на востоке Франции. Готовясь к путешествию, я попросил одного приятеля рассказать мне, как добраться до вокзала.
– Садись в метро. На станции "Монпарнас" сделай пересадку на Четвертую линию. Проедешь двенадцать остановок, и ты на Восточном вокзале. Там есть выход прямо из метро.
Я еще никогда не выходил на улицу с палкой в одной руке и чемоданом в другой. Шел я медленно, чтобы ни на что не наткнуться, и часто останавливался, спрашивая у прохожих дорогу. Примерно каждый третий охотно давал мне нужные разъяснения, и вот так, двигаясь с черепашьей скоростью, я в конце концов добрался до нужной платформы.
Шагая по перрону, я вдруг почувствовал справа от себя некое массивное тело, а слева – пустоту.
Следовательно, поезд стоит с правой стороны, рассудил я. Мне надо дойти до края платформы и найти дверь любого вагона. Я пошел вперед, постукивая палкой, но не сделал и шага, как палка провалилась в пустоту. Я замер на месте, окоченев от страха. Еще бы чуть-чуть, и я шагнул бы в пролет между вагоном и платформой. Я стоял и стоял, не в силах шевельнуть ногой. Вспомнилось, как я упал на рельсы метро… Воображение дорисовало эту картину, расцветив ее ужасными деталями. Меня окатило холодным потом.
Я заставил себя собраться с духом и отдал себе мысленный приказ: "Успокойся! Сядь на чемодан. Отдохни". Я так и сделал. Затем сказал себе: "Ты сидишь на платформе, значит, на рельсы точно не упадешь. К тому же поезд стоит. Тебе осталось совсем немного – найти дверь вагона".
Я поднялся и пошел вдоль перрона, обшаривая палкой стены вагонов в поисках отверстия. Через несколько метров палка провалилась в пустое пространство. "Ну вот, – обрадовался я, – это дверь". И я принялся водить вокруг себя палкой в надежде обнаружить ступеньку. Но палка уходила вниз, не встречая препятствия. Никакой ступеньки не было и в помине! Меня снова окатило волной страха, но я сумел взять себя в руки, сообразив, что стою напротив места стыка двух вагонов. И страх мгновенно обернулся злостью на себя и на целый мир.
Я чувствовал себя беспомощным, никчемным существом. Мне вдруг захотелось прямо тут, не сходя с места, умереть. Я стоял и не двигался, поддавшись отчаянию, поднимавшемуся из глубин сознания. Я уже был готов развернуться и вернуться в общежитие, махнув рукой на поездку.
В это время рядом со мной раздался шум раздвигаемой двери и зазвучали детские голоса. Очевидно, дети садились в поезд. Я сосредоточился, стараясь определить направление звуков. Дети перекрикивались достаточно громко, и я, шагая на эти звуки, благополучно добрался до вагонной двери и сел в поезд. Я ощущал себя в полной безопасности, но был совершенно деморализован.
Пять часов спустя поезд прибыл на вокзал Мюлуза. Выйти из поезда оказалось намного легче, чем в него сесть, и вскоре я стоял на платформе, держа в правой руке белую палку, а в левой – чемодан. Какая-то женщина, видимо приехавшая тем же поездом, что и я, неожиданно остановилась напротив меня и с немного смущенным удивлением спросила:
– Откуда вы едете?
– Из Парижа, – ответил я, не понимая, в чем ее интерес.
– Но как же вы?.. – Она не договорила, но я понял вопрос.
"Еще одна дура, – мелькнуло у меня. – Я буду не я, если ее упущу".
– Видите ли, мадам, это очень просто, – любезно ответил я. – Я сел на свой чемодан, и он домчал меня сюда!
До нее дошло, что я над ней потешаюсь, и она отправилась по своим делам.
А я… Я только что совершил свое первое самостоятельное путешествие в темноте. Несмотря на все трудности и страхи, я ликовал. Эта поездка принесла мне чувство освобождения. Значит, я могу передвигаться один! Я одержал еще одну победу в своей ежедневной войне против слепоты. Надежды на будущее счастье вспыхнули во мне с новой силой.
Многих моих знакомых изумляло мое отношение к опасностям. Они не понимали, что я воспринимаю любые препятствия на своем пути как способ расширить границы своих возможностей. Впрочем, разве у меня был выбор? Если я хочу жить полной жизнью, я обязан научиться преодолевать барьеры.
Наш роман с Шарлиной начался на новогодней вечеринке.
Я сидел за шахматной доской; напротив меня сидела та, о ком я мечтал. Все мои чувства были напряжены – я ловил каждую исходящую от нее волну. Реальную или воображаемую? Не знаю… Я представлял себе, что в один прекрасный день наши волны встретятся в пространстве, чтобы уже не разлучаться никогда. Нас разделял стол, но я не ощущал этой преграды. Мы сидели друг напротив друга в столовой общежития, где кроме нас было множество народу, но нам казалось, что мы одни. В зале было шумно, но я не слышал ничего, кроме звуков ее голоса. Он был окрашен в ярко-желтые тона, похожие на распустившиеся ветки мимозы, освещенные солнцем, но иногда вдруг менял цвет на густо-розовый с красными прожилками. Я до сих пор не знаю, почему в моем восприятии голоса одних и тех же людей порой меняли краски, – это до сих пор остается для меня тайной.
В те минуты окутывающая меня тьма казалась мне благословенной. Мы с ней были наедине посреди исполненной неги ночи. Я не задумывался над тем, соответствует ли мое видение действительности, – это меня не интересовало. Я грезил наяву, и этого мне хватало.
Образ Шарлины рисовался мне в виде весеннего солнечного лучика, согревающего вас после долгой зимы. Как она выглядит на самом деле, например брюнетка она или блондинка, мне было все равно.
Хотя мысли о будущем продолжали тревожить меня, я чувствовал в душе новую силу, позволявшую иначе смотреть на окружающий мир. Мой внутренний взор проникал за пределы так называемого реального мира. Если раньше я надеялся, что зрение когда-нибудь вернется ко мне, то теперь открыл для себя новое измерение мировосприятия: энергия чувства одарила меня проницательностью, о которой я прежде и не подозревал. По сравнению с этой способностью обычное зрение стало казаться мне убожеством.
Начиная с этого дня я перестал считать себя слепым. Мой дух прозрел. Слепота – это качество, присущее слабым духом.
Я освободился. Прекратил стыдиться своей белой палки. У меня даже мелькнула идея, что надо бы покрасить ее в какой-нибудь яркий цвет – красный, голубой, зеленый, розовый… Кое-кто смотрел на меня как на чудака, что только больше меня веселило.
Я охотно признавал свои слабости, что удивляло многих моих собеседников. На самом деле обретенная мною внутренняя свобода означала, что я могу с равной непредвзятостью рассуждать как о своих достоинствах, так и о своих недостатках.
Встречаясь с людьми, которых я полагал умными, я охотно делился с ними своим открытием – мне хотелось узнать, как они относятся к моим новым способностям. И напротив, общаясь с откровенными дураками, я напускал туману и намекал на загадочное "шестое чувство".
В ходе этих разговоров выяснилось, что на самом деле никто понятия не имеет о том, что это такое – шестое чувство. Хотя в древности, например во времена Гомера, никто не сомневался в его существовании. Сверхчувственное восприятие считалось формой мудрости, наполняющей смыслом философию жизни. Возможно, погрязший в материализме мир просто уничтожил в людях эту выдающуюся способность…
В тот день, когда Шарлина согласилась показаться со мной на людях, нимало не стесняясь моей белой палки, я почувствовал себя сильным и гордым. По мнению многих, молодая красивая девушка, появляющаяся в обществе слепого, – либо дурочка, либо сердобольная курица. Мало кто способен смотреть в суть вещей…
Не успел я появиться на пороге кафе, где мы обычно встречались с Шибани, как он окликнул меня из глубины зала: