- Нет. Они набирают раковину воды, льют туда мыло. Представляешь, вместе купаются остатки пищи, хрустальные бокалы, а потом все это даже не полощется, а вытирается полотенцем. Есть даже такая поговорка: "полотенце съедает мыло". Дорогая, брось посуду, едем смотреть ночной Лондон. Это чудо!
Очень хочется завалиться спать и дать глазам отдохнуть от прелестей капитализма. Английские домики, такие разные сначала, за день становятся изнурительно одинаковыми, от витрин и реклам тошнит, Петя жалуется на руку, последние силы уходят на то, чтобы надеть на лицо благодарную улыбку и запихнуться в машину. Пнина и Рональд на эзоповом языке ругаются о том, что мальчика надо немедленно показать врачу и что себе думают родители, которые об этом не думают. Мы, родители, растерянно переглядываемся. С одной стороны, ничего страшного, уж как только не падали дети за двенадцать лет и ничего не ломали, с другой стороны, непонятна финансовая сторона обращения к врачу.
Вообще-то меня приглашали одну, однако кто не рискует, тот шампанского не пьет. Получив приглашение без штампа муниципалитета, я отправилась в московское посольство Англии ставить печать и, увидев, какая это бесхитростная операция, решила ее растиражировать. На красивой американской бумажке я написала французским фломастером приглашение Саше, Пете и Паше, а чтоб писулька выглядела в ОВИРе поиностранней, я изложила текст с развеселенькими орфографическими ошибками. Сотрудникам посольства же наша система виз казалась людоедской, и они спокойно ставили вам за шесть рублей штамп не только на любой бумажке, но и на лбу. Видимо, не одна я оказалась такой сообразительной, теперь этот фокус с посольством не получается. Итак, в Лондоне мы оказались вчетвером, к вежливому изумлению дяди и тети, да еще и нуждающимися в услугах платной медицины.
Ночной Лондон, светящийся, пестрый, тесный, чуточку неотесанный, открытый и чопорный одновременно. Дворец королевы - мрачная такая домина. Парламент, напыжившиеся памятники. Все на местах и напоминает пионерскую линейку.
- А это наш самый главный универмаг. Смотрите, он весь освещен. Эта стерва Тэтчер продала его арабам. Ее спросили в парламенте, сколько ей дали за это арабы, а она ответила, что боится утомить уважаемую публику, потому что на перечисление подарков уйдет целый день.
- Пнина ненавидит Тэтчер.
- Неужели она так разговаривает?
- Тэтчер разговаривает еще не так! Мы ее называем "торговка". Она взяла несколько уроков хороших манер, но когда забывает об этом, она визжит в парламенте, как торговка. Тэтчер - это наш Сталин, она закрыла все больницы и школы для бедных, - добавляет Рональд.
- А кто Маргарет Тэтчер по гороскопу? Вы не знаете даты ее рождения?
- Нет, - отвечает Рональд, не обидевший в жизни мухи. - Нас интересует только дата ее смерти.
- Если ее застрелят, я испеку самый большой пирог в своей жизни, - добавляет Пнина. Они весьма обеспеченные люди и личных счетов с премьер-министром не имеют.
Вечером все смотрят снукер и пьют черный чай.
- Дорогая, ты должна обязательно понять правила игры, это такая прелесть! Евгений Светланов так влюбился в снукер, что, когда приезжал в прошлый раз, торопился к началу снукера и дирижировал концерт в два раза быстрее, а наша критика писала, что это новое прочтение! - Пнина окончила консерваторию, но от карьеры пианистки отказалась ради семьи и теперь работает с советской музыкальной элитой.
В отличие от Светланова я одинаково умираю от снукера и от черного чая, а потому сил моих хватает только на ванну. Израсходовав весь вечерний запас горячей воды на втором этаже - как-то, видимо, его можно пополнить, но как - спросить неудобно, да и слухи о том, что это дорого, подтверждаются, - я вынуждаю Сашу и детей лечь спать неумытыми. Ах, наши советские привычки, когда час распеваешь песни под душем или с телефоном валяешься в ванне, мало задумываясь о том, во сколько бы это обошлось. Кстати, минута телефона до шести вечера стоит столько же, сколько джинсы в благотворительном магазине. Англичане по телефону только договариваются о встрече.
- Ты очень много занимаешься своими мальчиками. Здесь так не принято. В восемь они должны лежать в постелях, чтобы родители могли запереть их и пойти куда-нибудь поразвлечься. Давай сделаем чаю, - говорит Пнина. Самое интересное во всей Англии - это, когда в гостиной на первом этаже Рональд попыхивает трубкой, Пнина мельтешит спицами, оба прихлебывают адский чифирь и рассказывают:
- Как ты, конечно, знаешь, дорогая, когда мне было четыре года, мои родители уехали из России в Палестину. Папа был одержим идеей построения прекрасного Израиля, он был известный человек, окончил два факультета Сорбонны, был профессором юриспруденции, писал конституцию Израиля. Он был членом Совета мира ООН, призывал жить в любви с арабами и поднимать их культурный уровень. Он был романтик, тогда в Израиль ехали только романтики. Это теперь понаехало быдло, которое, услышав звон денег, сразу вспомнило о еврейской крови. Уже моя мама говорила: "Они сделали из Израиля Тишинский рынок". Какое счастье, что папа не дожил и не увидел этого. Я росла в русской среде в Израиле. Жизнь была непростая, папа писал книжки, но мы всегда были бедными. А потом все время стреляли. В Израиле несколько поколений людей выросли при стрельбе, я не могу считать этих людей нормальными. Представляешь, например, какой-нибудь богатый еврей празднует свадьбу единственного сына, сажает гостей и слуг в самолет, летит в пустыню, накрываются столы, и тут появляются арабы. Я только один раз посмотрела на невесту в окровавленном платье, и мне уже больше ничего не захотелось. Я не чувствую себя дома в Израиле и в Англии тоже. А Россия - вообще страна сумасшедших, которые все время изыскивают способ сделать жизнь похуже. Однажды в Израиле я возвращалась с подругой с вечеринки последним автобусом, остановка была около дома, но почему-то захотелось выйти на следующей, захотелось, и все, и мы поехали дальше. Я пришла домой, мама встретила меня наполовину седая. Когда автобус отъехал от остановки, арабы из кустов уложили всех, кто приехал, автоматной очередью. Мама знала, что я еду этим автобусом, она видела силуэты падающих людей из окна и собиралась идти искать мой труп. В Израиле все живут сегодняшним мигом, они знают, завтра может не быть.
- Где вы познакомились с Рональдом?
- Как где? Он же приехал нас завоевывать! - аж подпрыгивает Пнина. - Он же англичанин! Колонизатор!
- Пусть все колонизатор будут такие колонизатор, как англичане! - обижается Рональд. - Я окончил университет, я был лингвист, я хотел иметь работа с иностранными языками. Я стал обыкновенный офицер британской разведки.
- Он в меня влюбился, дорогая, но моя мама и слышать об этом не хотела, - далее следует английское выяснение отношений по поводу того, кто в кого первый влюбился, и, конечно, про маму. - Рональд был коммунист, но кого интересуют твои убеждения, если на тебе форма офицера британской разведки. Папа относился к этому демократично, но мама, она была главная, она все время хотела вывести Рональда на чистую воду. Но Рон тогда еще не говорил ни по-русски, ни по-еврейски, а мама не знала больше никаких языков. Потом Рон, конечно, ради мамы выучил и русский, и еврейский, но сначала они выясняли отношения на пальцах. Тут приезжает младший брат Рона, простой солдат, к нему у мамы было больше доверия, и она решила выяснить истинные убеждения Рональда. Она собрала все свое знание английского и спросила: "Рональд коммунист? Ноу?", что означало "Ну, признайся же мне, наконец, коммунист ли Рональд". А младший брат не знал, какой именно ответ может навредить нашему браку, и он, как истинный англичанин, ответил: "Рональд коммунист? Ноу?", что означало "Вы спрашиваете, коммунист ли Рональд? А разве нет? Впрочем, может быть, и нет. Но почему вы с вашей проницательностью спрашиваете меня?" Мама обиделась и махнула рукой. Чтобы жениться на мне, Рон сразу перешел из отдела разведки в отдел образования, они начали открывать в Израиле школы европейского типа. Но у него был огромный комплекс вины перед евреями, ведь англичане в них стреляли, и тогда он решил принять еврейство. Да, да, он совершил все необходимые ритуальные процедуры. Рон вообще не такой, как все, он святой человек. Мы поженились и сразу уехали в Лондон. Мои родители были такие заботливые, что они никогда не дали бы нам жить, будь они рядом. Сначала мне было невыносимо в Англии, меня как будто достали из сладкого компота и сунули головой в мороженое. Да, да. Постепенно я привыкла, но знаешь, за пятьдесят лет я не приобрела в Лондоне ни одной подруги. Они вообще не понимают слова "подруга", - грустно вздыхает Пнина.
Дети, дерущиеся на втором этаже подушками, прерывают этот рассказ.
- Петя, Паша, вам нравится здесь?
- Ничего, только все время хочется есть. И рука болит.
Решено, утром идем к врачу. Запихиваемся в машину, едем в Бромли, ближайший травматологический пункт - не ближний свет, я вам скажу. Ободранная поликлиничка, автомат в фойе дает кофе, сок, жвачку. Куча журналов, невключенное видео, потому что лень включать. Медкарту заполняют на компьютере, ну, сейчас нам окажут капиталистическую помощь.
Заходим и столбенеем: народу больше, чем у нас в травмпункте. Очередь тиха и статична. Возле нас молодой парень сидит, закинув голову вверх, из носу у него не то чтобы хлещет, но все-таки льется кровь. На полу лужица крови. Ее периодически вытирает девица в черных колготках и свитере с сердобольным, густонакрашенным взором, нянечка по-нашему. Рядом еще один, видимо, после аварии, на ногах лоскуты кожи и пятна ожогов. Сидит тихо, как коммунист под пыткой. Приносят на руках девочку с переломанной ногой, тихо, как индейцы на охоте, садятся в очередь. Проходи час. Сидят по-прежнему, как в палате лордов, ни одного страдальческого взгляда.
Наконец нас вызывают. Кабинет до потолка оклеен развлекушными обоями, в кресле сидит плюшевый медведь с меня ростом. Медсестра крутит Петину руку.
- О, здесь что-то серьезное! Это необходимо показать врачу. Сядьте в очередь, вас вызовут.
Еще час в очереди. Вызывают. Врач, пэтэушного вида девочка в тертых джинсах, крутит Петину руку.
- О, кажется, здесь что-то серьезное. Необходимо сделать рентген. Сядьте в очередь на рентген, вас вызовут.
Еще час. Вызывают. Рентгенолог печально смотрит на Петю.
- О, это очень серьезно. Сядьте, подождите, пока снимок высохнет. Вам его принесут.
Садимся. Ждем. Приносят снимок.
- Сядьте, пожалуйста, снова в очередь к врачу, о должен посмотреть снимок.
Садимся в очередь. Ждем. Вызывают.
- О, я так огорчена! Это действительно очень серьезно, это похоже на перелом ключицы. Сядьте, пожалуйста, в очередь к медсестре, она окажет вам помощь.
Садимся, ждем, вызывают. Сейчас бедного Петю загипсуют от щиколоток до ушей. Медсестра снимает с Петиной руки шарфик и подвязывает вместо него полотняную повязку с фирменным знаком. Ослепительная улыбка.
- Мы так рады, что смогли вам помочь. Я с трудом сдерживаю матерные выражения,
Пнина говорит совершенно серьезно:
- Ну вот, ты видишь, какие они милые и заботливые. Теперь все будет хорошо.
Я понимаю, что мы просто попали на другую сторону планеты, где живут, как говорила Алиса, "антиподы".
Кстати, прилетев в Москву, отводим Петю в районный травмпункт, пьяный травматолог с порога орет:
- Типичный перелом ключицы! Почему сразу не загипсовали? Скажите спасибо, что он растет, иначе одно плечо стало бы выше другого! Какие козлы лечили ребенка?
В Англии все время говорят о погоде. Ее заклинают, как злого духа. Она глумливо меняется каждые пять минут. Житель нашего глобального материка чувствует себя одураченным в островной энергетике: солнце, дождь, снег, град, ураганный ветер и тут же опять солнце. Переодеваться надо каждые пять минут. Дети побежали по солнышку в магазин тропических рыб, вернулись под градом. Более измученный Петя через пару часов выдал температуру сорок. Сбиваю лекарствами, слава богу, с собой привезла, - не сбивается.
- Я бы хотела вызвать "Скорую помощь", они вколят анальгин, - прошу я Пнину.
- Дорогая, у нас не вызывают в таких случая "Скорую помощь". Сажай его в машину, поедем к врачу.
- С такой температурой?
- Ну и что?
- Для чего тогда вообще ваша "Скорая помощь"?
- Ну, если она приезжает, а человек недостаточно болен, приходится очень дорого платить. Вообще здесь болеть непопулярно. И скажи, зачем ты ему так часто ставишь термометр?
- Чтобы проследить динамику.
- Зачем тебе динамика? В Англии вообще нет термометров.
- Как это нет? Я сама видела в магазине для животных.
- Ну, так это же для животных.
Я осталась бы с впечатлением, что надо мной издеваются, если бы не история, поведанная мне одной знакомой, водившей Пнину к престижному домашнему врачу. В Лондоне мокро, как в бане. У них даже есть понятие "горячий шкаф" - кладовка с отоплением, чтобы не портились от сырости белье и одежда. Итак, в эдакой мокроте семидесятилетная леди с пневмонией приходит к врачу.
- Знаете, сэр, кажется, у меня снова пневмония.
- Да, мэм, это прослушивается. Вы правы. У вас снова пневмония - это очень неприятно. Хотите кофе?
- Благодарю вас, сэр, я не хочу кофе. Что же мне делать?
- Главное, не огорчаться. Это обязательно пройдет. Как поживают ваши прелестные внуки?
- Благодарю вас, сэр, они здоровы. Может быть, мне поставить банки?
Банки? Русские банки? Это варварство. А как поживает Рональд? Он по-прежнему активный лейборист?
- Да, сэр. А можно я...
- Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Вот счет. Рад был вас повидать.
Утро. Все ушли, я вдвоем с Петей и телефоном, по которому никого нельзя вызвать. Температура опять сорок, меня трясет от ужаса и беспомощности, кормлю его лошадиными дозами таблеток. Он засыпает. Слоняюсь по дому, выхожу на улицу, у дома напротив два молодых парня кладут бетонную плиту к порогу дома, смотрят на меня английскими глазами, улыбаются. Хочется словом перемолвиться. Ну да где там! Я знаю, что они мне скажут, они скажут: "Какое солнце, не правда ли? Но скоро может быть дождь или ветер". Роботы! Больше на всей улице ни души. Как будто бросили нейтронную бомбу. Хоть бы одно русское слово! Нахожу в библиотеке книгу Марины Влади о Высоцком, от которой шарахалась в Москве, как от воплощенной пошлости. Читаю описание первой встречи в ресторане ВТО. ресторан ВТО... Улица Горького... Замечаю, что уже давно не читаю, а плачу и начинаю рыдать. Тут приходят все, в ужасе кидаются ко мне.
- Что с Петей?
- Ему лучше, он спит.
- Что же тогда случилось?
- Хочу домой.
- Дорогая, ты должна взять себя в руки.
- Не могу.
Режу ананасы в салат, шмыгаю носом.
- Дорогая, я тебя прекрасно понимаю, - говорит Пнина. - Я вырастила в этом доме Алана и Питера. Рональд приходил поздно. Он был директором колледжа и активным коммунистом. О нем каждый день писали газеты. С нами никто не разговаривал, мы были для них коммунистами. Даже одноклассники мальчиков сторонились их. Всю цену английской терпимости я узнала на собственной шкуре. Выскочишь иногда на улицу, а там ни души, не с кем словом перекинуться. Хоть волком вой. Я и сейчас, чтоб поделиться, езжу летом в Израиль. Здесь выслушают, сделают понимающее лицо, но это только лицо, потому что здесь не принято делиться. Понимаешь, здесь принято о погоде, о собаке, о бизнесе.
Утро в Лондоне чуть-чуть призрачное, светлое, акварельное. Туманы остались для нас таким же мифом, как бекон с яйцами и овсянка. Проснуться невозможно, если б не Пнинино: "Приехать в Англию и спать до десяти! Ужас!", спали бы до двенадцати. Выйдя из спальни, натыкаюсь на глубоко декольтированную леди в бархатном комбинезоне, густой косметике и босиком. Она натирает бархатными бумажками витражи у лестницы
- Гуд монин! - кричит она, потом что-то чрезмерно быстро тараторит, показывает мне часы, бумажку для натирания витражей и фотографию каких-то молодых людей. Не успев понять ни слова, я изо всех сил улыбаюсь и смываюсь в спальню. На разведку идет Паша как наиболее англоговорящий.
Она спрашивает, как Петина рука, говорит, что скоро придут Пнина и Рональд, и показывает фотографию своих детей, - сообщает он, вернувшись.
- А кто она?
- Не знаю. По крайней мере, у дома стоит "Мерседес". Она приехала на "Мерседесе".
- Паша, а что лучше, "Форд" или "Мерседес"? Сыновья окидывают меня презрительным взглядом.
- Конечно, "Мерседес".
Помня, что о жизненных успехах англичанина можно судить только по его району на визитке и марке его машины, начинаю строить уравнение. Значит, это важная птица. Видимо, приехала по делу. И эта птица протирает витраж? Впрочем, в Англии все возможно, видимо, у нее мания чистоплотности. Значит, я должна подать ей чай или кофе. Или что у них подают в это время? Вообще-то пора завтракать, но неудобно лезть в холодильник в отсутствие Пнины. И потом, у них ведь в Лондоне кормят только приглашенных. Вчера зашла семидесятилетняя соседка, мы пили чай с пирожными. Ей не предложили ни пирожных, ни чаю. Ей даже не предложили сесть, она щебетала, примостившись на неудобном краешке дивана. Когда она ушла, Пнина сказала, что это ее лучшая соседка и приятельница.
Придется допросить даму в комбинезоне, приглашена ли она. Почему она босиком? Впрочем, множество англичан свихнуто на оздоровлении, одна богатая приятельница Пнины и Рональда сто дней голодала под наблюдением дорогого врача дома, после чего умерла под наблюдением дорогого врача в больнице. Так что босые ноги в феврале сами по себе еще не показатель ничего, кроме богатого безделья. Представляю, как она |сидит босиком в своем "Мерседесе"!
Чтоб не сделать неучтивости, я отсиживаюсь до прихода Пнины в спальне. Пете уже лучше, он напихал рот жвачкой, а постель - альбомами по искусству, которые стоят здесь астрономические деньги, и потому все состоятельные дома забиты ими. Кроме воспоминаний о Высоцком, в доме всего одна книга на русском: ЖЗЛовская биография Оливера Кромвеля с автографом автора. В первые дни дети прочитали ее трижды.
За русскими книгами надо ехать в центр Лондона, да они и не по карману. В букинистической лавке на меня смотрят так, как будто я попросила живую змею, а потом предлагают книгу на французском о Болгарии. Понимаю, что у них смутные представления о разнице между Россией и Болгарией, но все равно обидно. Рональд рассказал о гастролях узбекского танцевального коллектива, проехавшего через всю Англию с афишей "Русские танцы". Для них русские - все, которые там и еще до вчерашнего дня грозили бомбой.
Два милых парня в пабе обиженно спрашивали у нас с Сашей, почему мы тратим столько денег на вооружение. В ответ на попытки объяснить суть тоталитарного режима они возмущенно требовали, чтоб мы передали их мнение лично Горбачеву. Если любой русский знает, что Шерлок Холмс и лорд Байрон принадлежат английской культуре, то для основной массы англичан Россия - это бутылка водки и автомат Калашникова.
- О! Как можно приехать в Англию и спать до двенадцати! - наконец раздается на первом этаже.
Я кубарем скатываюсь по лестнице. Пнина разгружает сумки на кухне. Дама возится в столовой.
- Где?
- Кто это? - недоумеваю я, потому что Пнина не спешит нас знакомить.
теперь уже недоумевает она.
- Леди в столовой.
- Это? Это же Ингрид!
- Кто такая Ингрид?
- Ну, как это сказать, она мне помогает.
- В каком смысле?