Накануне отъезда проститься с беглецами пришла чета Леалей. Закрывшись на несколько часов в кухне, Марио колдовал над ужином, не позволяя никому вмешиваться. Как мог, он старался приглушить разразившуюся трагедию, украсил стол цветами и фруктами и постелил лучшую скатерть. Он выбрал ненавязчивую музыку, зажег свечи, поставил вино охлаждаться, изображая праздничное настроение, от которого на самом деле был весьма далек. Но было невозможно не коснуться темы близкого расставания и тех опасностей, которые подстерегают молодую пару, стоит им только переступить порог своего убежища.
- Когда перейдете границу, дети, поезжайте в наш дом в Теруэле, - всем на удивление заявила Хильда Леаль: ведь все думали, что воспоминание о доме, как и многое другое, амнезия стерла из ее памяти.
Но она ничего не забыла. Она рассказала о горном массиве Альбаррасин, нависающем в сумерках громадной тенью, похожем на горы, у подножия которых простиралась их приемная родина; об оголенной и скорбной извивающейся лозе виноградников в зимнюю пору, берегущих соки для бурного созревания летом; о небогатых растительностью крутых склонах холмов, огороженных горами, о доме, который она оставила, чтобы уйти с мужем на войну: добротной постройке из необработанного камня, дерева и черепицы, с маленькими, забранными железными решетками окнами, высокой трубой, которую украшали два замурованных в камень блюда мавританской керамики, словно глаза, что глядят через годы. Она четко помнила, как пахли дрова, когда по вечерам разводили огонь, помнила аромат жасмина и мяты под окном, свежесть колодезной воды, сундук с постельным бельем, шерстяные одеяла на кроватях. Потом она надолго умолкла, словно ее душа переселилась в тот старый дом.
- Дом все еще наш. Он ждет вас, - заключила она, стерев своими словами прошедшее время и расстояние.
Франсиско задумался о причудливой судьбе, заставившей его родителей покинуть родные места и отправиться в изгнание, а теперь, через столько лет, та же самая судьба настигает и его. Он представил себе, как открывает двери дома, который его мать почти полвека назад точно так же закрыла, и ему показалось, что они ходят по кругу. Отец угадал его мысли и заговорил о том, что означало для них тогда бросить родину и уехать в поисках новой жизни: сколько мужества им потребовалось для того, чтобы переносить страдания, падать и, собрав все силы, снова подниматься, еще раз, и еще тысячу раз, чтобы приспособиться и выжить среди чужих. Где бы Леали ни оказались, они всегда устраивались прочно и основательно, даже если это было на неделю или на месяц: ничто так не подрывает силу духа, как что-либо временное.
- У вас будет только настоящее. Не тратьте силы на оплакивание вчерашнего дня или на мечты о завтрашнем. Ностальгия опустошает и уничтожает, это порок изгнанников. Вы должны устраиваться словно навсегда, нужно иметь чувство постоянства, - заключил профессор Леаль, и его сын вспомнил, что то же самое ему говорила старая актриса.
Профессор отвел Франсиско в сторону. Взволнованно обнял сына: глаза его погрустнели, он дрожал. Вынув из кармана какой-то небольшой предмет, он смущенно протянул его сыну: это была логарифмическая линейка, его единственное сокровище, - знак его беззащитности и горечи расставания.
- Это только на память, сынок. В жизненных расчетах она не годится, - хрипло сказал он.
Он на самом деле чувствовал, что это так. В конце долгого жизненного пути профессор понял никчемность своих расчетов. Он никогда не думал, что однажды один его сын окажется в могиле другой - в изгнании, внуки - в забытом Богом селе, а Хосе, оставшийся рядом с ними, подвергнется опасности, попав на примету Политической полиции. Вспомнив стариков, обитающих в "Божьей воле", Франсиско наклонился и поцеловал отца в лоб, чтобы горячим сыновним поцелуем приглушить роковое предчувствие, что родители умрут в одиночестве.
Заметив, что все пали духом, Марио решил подать ужин. Они стояли вокруг стола с повлажневшими глазами, крепко сжимая в руках бокалы.
- Пью за Ирэне и Франсиско. Пусть вам сопутствует удача Дети мои, - сказал профессор Леаль.
- А я поднимаю тост за вашу любовь: пусть она растет изо дня в день, - добавила Хильда не глядя на них, чтобы не показать, как болит у нее душа.
Какое-то время они казались веселыми, хвалили изысканное жаркое и благодарили своего благородного друга за внимание, но вскоре уныние накрыло их черной тенью. Слышалось только звяканье вилок и ножей и звон бокалов.
Сидя рядом со своим любимцем, Хильда не отрывала от него глаз, стараясь навсегда запомнить черты его лица, взгляд, тонкие морщинки в уголках глаз, продолговатые и сильные ладони. Он держал в руках нож и вилку, но еда оставалась нетронутой. Спрятав свою боль, Хильда с трудом сдерживала слезы, однако не могла скрыть, как ей тяжело. Чувствуя то же, что и она, Франсиско обнял мать за плечи и поцеловал в висок.
- Если с тобой что-нибудь случиться, сынок, я этого не выдержу, - прошептала Хильда ему на ухо.
- Успокойся, мама, ничего со мной не случится.
- Когда же мы увидимся снова?
- Уверен, что скоро. А до тех пор будем вместе душой, как были всегда…
Ужин закончился тихо. Они еще посидели немного за столом, грустно улыбаясь друг другу, пока приближение комендантского часа не заставило их проститься. Франсиско проводил их до двери. В это время улицы были пусты и безмолвны, засовы - задвинуты, из соседних окон не пробивалось ни единого лучика, и звуку их шагов и голосов вторило гулкое эхо, которое витало в этом пустынном пространстве, как недоброе предвестие. Нужно было спешить, чтобы прийти домой вовремя. Стараясь владеть собой, они молча обнялись в последний раз. Отец и сын соединились в долгом и крепком объятии, полном невысказанных обещаний и напутствий. Потом Франсиско обнял мать: маленькая, хрупкая, она прятала лицо у него на груди; рыдания наконец вырвались наружу, и она судорожно вцепилась в его пиджак, похожая на отчаявшегося ребенка.
Хосе оторвал ее от Франсиско и увел, не давая оглянуться. Франсиско смотрел, как по сумрачной улице удаляются нетвердой походкой его родители, маленькие и беззащитные. Его брат, напротив, казался сильным и решительным: это был человек, четко осознающий, какой опасности он подвергается, и принимающий свою судьбу. Когда они скрылись за углом, у Франсиско вырвалось глухое рыдание, и все сдерживаемые в этот последний вечер слезы хлынули из глаз.
Спрятав лицо в ладони, он опустился на пол у порога, сжавшись в приступе глубокой тоски. Ирэне подошла к нему и молча села рядом.
Франсиско Леаль никогда не подсчитывал числа тех, кому за последние годы оказал помощь; сначала он действовал один, но мало-помалу вокруг него образовалась группа друзей-единомышленников, объединенных одним и тем же стремлением прятать преследуемых, предоставлять им убежище, если это было возможно, или переправлять их через границу различными путями. Вначале он рассматривал такую помощь как выполнение некой гуманной задачи, в какой-то степени неизбежной, но со временем это превратилось в страсть. Он уходил от опасности со смешанным чувством гнева и неистовой радости. От постоянного вызова судьбе у него кружилась голова как у азартного игрока но даже в мгновения величайшей отваги он не терял осмотрительности: он понимал, что любой порыв мог стоить ему жизни. Каждую акцию он тщательно планировал и старался проводить ее без каких бы то ни было сюрпризов, что позволяло уцелеть, балансируя на краю пропасти, и ему удалось намного пережить других Политическая полиция не подозревала о существовании его небольшой организации. Нередко с ним работали Марио и его брат Хосе. В тех случаях, когда задерживали священника допрос вели только по поводу его деятельности в канцелярии викарии и в рабочем городке, где его требования справедливости и мужество в борьбе с властями приобрели широкую известность. С другой стороны, мастер-парикмахер обладал прекрасной "крышей". Его салон красоты посещали жены полковников, зачастую за ним присылали бронированный автомобиль и отвозили в подземный дворец, где его принимала в роскошных и безвкусных апартаментах первая дама страны. Он давал ей рекомендации по выбору нарядов и драгоценностей, создавал новые прически, подчеркивающие высокомерие власти, и высказывал свое мнение по поводу римской пальмы, египетского мрамора и хрустальных светильников, привезенных из-за границы для украшения жилища. На приемах, которые устраивал Марио, появлялись выдающиеся деятели режима, а у себя в антикварной лавке, за индейской ширмой, он обделывал дела с юношами, падкими до запрещенных удовольствий. Политическая полиция, выполняя приказ оказывать ему протекцию во всех его делах - контрабанде, торговле и защите тайных пороков, - и вообразить себе не могла, что выдающийся законодатель мод водит ее за нос.
Франсиско руководил своей подпольной группой при выполнении сложнейших заданий, но никогда он не думал, что однажды будет использовать ее для спасения своей жизни и жизни Ирэне.
Было восемь утра, когда к дому Марио подкатил грузовичок, нагруженный экзотическими растениями и карликовыми деревьями для высадки на террасах. Облаченные в комбинезоны, каски и защитные маски для окуривания, трое рабочих выгрузили тропические филодендроны, цветущие камелии и китайские апельсиновые деревья, затем, подключив шланги к резервуарам с инсектицидами, приступили к дезинсекции растений, закрыв лица масками. Пока один из них наблюдал за переулком, двое других, по знаку хозяина, сняли рабочую одежду, а Ирэне и Франсиско облачились в нее и не спеша спустились к машине; затем, не привлекая внимания окружающих, спокойно уехали. Некоторое время они кружили по городу, пересаживаясь из одного такси в другое, пока не встретились на углу с безобидного вида старушкой, которая вручила им ключи от малолитражки и водительские права.
- Пока все в норме. Как ты себя чувствуешь? - спросил Франсиско, устраиваясь за рулем.
- Очень хорошо! - отозвалась бледная, как мел, Ирэне.
Они выехали из города и поехали по шоссе на юг. Они планировали найти перевал и перейти через границу прежде, чем кольцо преследования непоправимо сомкнется. Фамилия и приметы Ирэне Бельтран были властям известны и разосланы по всей территории страны, кроме того, Ирэне и Франсиско отдавали себе отчет в том, что и в соседних странах, где правят диктаторы, они в безопасности не будут: диктаторские режимы обменивались между собой информацией, заключенными и трупами. В этом обмене иной раз с одной стороны было больше трупов, чем удостоверений личности с другой, и при опознании это приводило к конфузу. Например, арестованных в одной стране находили убитыми в другой, но под чужими именами, и родственники получали для погребения тело чужого человека Франсиско понимал: им нужно или спешно выехать в любую страну континента с демократическим режимом, или добиться главной цели: попасть на родину-мать, - так называли Испанию бежавшие в Америку.
Дорогу до границы они поделили на две части: Ирэне была еще очень слаба и не вынесла бы столько времени, сидя в машине без движения, страдая от головокружения и болей; бедная моя любовь, за последние недели ты так исхудала, твои золотые веснушки поблекли на солнце, но ты красива, как всегда, хотя твои длинные, как у принцессы, волосы, подстрижены. Я не знаю, как тебе помочь, я хотел бы принять все твои страдания на себя, развеять твою неуверенность; будь проклята эта судьба, что осыпает нас ударами, от которых панический страх пронзает все наше существо. О, Ирэне, как бы мне хотелось вернуть тебя в беззаботные времена, когда мы гуляли с Клео по горам, садились под деревом и смотрели на лежавший у ног город и на вершины мира и пили вино, чувствуя себя свободными и вечными; тогда я и представить себе не мог, что повезу тебя по этой дороге кошмаров, когда нервы натянуты до предела, когда чутко реагируешь на малейший шум, когда ты постоянно начеку, подозревая все и вся. С тех пор как эта автоматная очередь чуть было не переломила тебя пополам, нет мне ни сна, ни покоя. Ирэне, я должен быть сильным, огромным, непобедимым, чтобы никто не мог причинить тебе вреда и чтобы я мог защитить тебя от боли и насилия. Когда я вижу, как ты, сломленная усталостью, закрыв глаза, сидишь, откинувшись на спинку сиденья, и молча переносишь тряску, мучительное беспокойство сжимает мне грудь, и я чувствую неистовое стремление оберегать тебя, боюсь потерять тебя, хочу быть всегда рядом с тобой, чтобы ограждать тебя от любого зла, стеречь твой сон, одарять тебя счастливыми днями…
Когда наступила ночь, они остановились в небольшой провинциальной гостинице. Слабость девушки, ее неуверенная поступь и полубессознательное состояние произвели на администратора неизгладимое впечатление, и он, проводив их до самого номера, настоятельно порекомендовал им что-нибудь поесть. Франсиско помог Ирэне снять одежду, поправил повязки и уложил ее в постель.
Принесли суп и стакан подогретого вина с сахаром и корицей, но она так обессилела, что даже не взглянула на еду. Франсиско лег рядом с ней, и она, обняв его, положила голову ему на плечо, вздохнула и сразу же погрузилась в сон. Счастливый, как всегда, когда они были вместе, он лежал, боясь пошевелиться, и улыбался в темноте. Уже несколько недель, как между ними возникла эта, по-прежнему казавшаяся чудом, близость. Он знал ее самые интимные тайны; и ее дымчатые глаза, которые становились безумными от страсти и влажными от благодарности за его любовь, больше не были для него загадкой; он столько раз заботливо осматривал ее тело, что мог бы нарисовать его по памяти, и был уверен, что до конца своей жизни будет помнить каждую его клеточку; но всякий раз, когда он чувствовал ее в своих объятиях, его охватывало такое же горячее волнение, что и в первую встречу.
Утром следующего дня Ирэне проснулась в таком хорошем настроении, словно всю ночь провела в играх и шалостях, но, как она ни старалась, скрыть восковой цвет кожи и нездоровые круги под глазами ей было не под силу. Франсиско приготовил ей плотный завтрак: ей следовало подкрепить свои силы, - но девушка почти не дотронулась до него. Она смотрела в окно и видела, что весна уже кончилась. После того как она провела в царстве смерти столько времени, жизнь для нее обрела иную ценность. Как чудо, она воспринимала все, что ее окружало, и была благодарна каждому дню за его незаметные радости.
Рано утром они сели в машину и двинулись в путь: предстояла многочасовая поездка Проехали залитый солнцем городок, наводненный тележками с зеленью, продавцами всяких мелочей, велосипедами и полуразвалившимися, набитыми до отказа автобусами. Зазвонил колокол приходской церкви, на улице появились две одетые в черное старухи, которые несли заупокойные свечи и вдовьи молитвенники. Прошла группа школьников с учителем; они шли в сторону площади и пели: "Белый мой конек, увези меня отсюда, привези меня туда, где родился я". В воздухе приятно пахло свежеиспеченным хлебом, слышался хор цикад и дроздов. Все вокруг выглядело чистым, прибранным, спокойным; люди мирно занимались повседневным трудом. На мгновение Ирэне и Франциско вздрогнули: быть может, им все это показалось, у них бред, больная фантазия и на самом деле им ничего не угрожает. Они спрашивали себя, не убегают ли они от собственной тени. Но когда они вспомнили, что их карманы прожигают поддельные документы, когда взглянули на свои загримированные лица и вспомнили все, что им довелось перенести в последнее время, то поняли: они не безумцы. Это мир стал безумным.
Они так долго ехали по этой бесконечной дороге, что к концу дня уже не воспринимали открывавшиеся перед ними пейзажи - им все казалось одинаковым. Они чувствовали себя астронавтами, спасшимися после крушения звездолета. Их путешествие прерывали лишь полицейские проверки у пунктов уплаты дорожной пошлины на шоссейных дорогах. Всякий раз, когда Франсиско и Ирэне вручали полицейским документы, их словно током пронзало от страха, они покрывались потом и замирали. Гвардейцы рассеянно раскрывали документы там, где была приклеена фотография, и делали знак продолжать путь. Но на одном пункте им велели выйти из машины, десять минут их держали, жестко задавая вопросы, осмотрели автомобиль со всех сторон, и когда Ирэне, в уверенности, что их все-таки схватили, готова была закричать - сержант разрешил им ехать дальше.
- Будьте осторожны, в этом районе полно террористов, - предупредил он их. Еще долго они не могли произнести ни слова. Опасность была так неизбежна и так близка, как никогда.
- Паника сильнее любви и ненависти, - произнесла с удивлением Ирэне.
После этого случая они стали относиться к страху насмешливо, постоянно подшучивали друг над другом, не растрачивая себя на бесполезные волнения. Франсиско догадался, что именно чувство страха было слабым местом Ирэне. Она не знала, что такое робость или стеснительность, и отдавалась любви открыто и свободно. Но она была способна на мучительный стыд. Она заливалась румянцем, если допускала слабость, которую не терпела ни в других, ни в себе. Этот страх, который она обнаружила в себе, был оскорбителен для нее, и она старалась скрыть его даже от Франсиско. Это был страх глубинный, всеобъемлющий, непохожий на обычный испуг, с которым она сталкивалась и от которого всегда защищалась смехом. Она не стремилась казаться смелой, когда ей было просто не по себе, как при забое кабана или скрипе двери в доме, где жили духи, однако это новое чувство - чувство страха, прочно сжившееся с нею, заполнившее все ее существо, заставлявшее ее кричать во сне и дрожать в ознобе наяву, вызывало в ней стыд. Временами впечатление кошмарного сна было настолько сильным, что было непонятно, живет ли она грезой или грезит, что живет. В такие мгновения, когда она обнаруживала свой стыд и страх, Франсиско любил ее еще больше.