Самый известный роман цикла "Чужаки и братья".
Драматическая история человека, наивно полагавшего, что, даже достигнув высших сфер власти, можно сохранить честь и порядочность. Роджер Квейф - один из самых молодых и самых амбициозных политиков послевоенной Британии. Поначалу кажется, что судьба благоволит ему и его ждет блестящее будущее в парламенте. Но однажды все меняется. Квейф понимает - его несогласие с сильными мира сего может стоить ему слишком дорого, а ради успешной карьеры придется многим пожертвовать.
"Коридоры власти" - роман, название которого стало нарицательным, а его сюжет нередко повторяется в реальной жизни до сих пор!
Содержание:
От автора 1
Часть I. Первым делом 1
Часть II. У меня все под контролем 17
Часть III. Личная жизнь 32
Часть IV. Перед выбором 46
Часть V. Вотум 59
Примечания 76
Чарлз Перси Сноу
КОРИДОРЫ ВЛАСТИ
Посвящается Хамфри Хейру
От автора
По чистой случайности выражение, взятое мною в качестве названия настоящей книги, кажется, вошло в обиход именно в то время, что книга была в процессе. Я наблюдал это явление с некоторым ужасом. Насколько мне известно, впервые фраза появилась в "Возвращении домой" (1956). Фразу выцепил Райнер Хеппенстолл и использовал для заголовка статьи о моей работе. Не сделай мистер Хеппенстолл этого, сомневаюсь, что фраза вообще отложилась бы в моей памяти; однако, увидев фразу, так сказать, в руках мистера Хеппенстолла, я счел ее идеальным названием для настоящего романа, каковой роман уже формировался у меня в голове. Я заявил именно это название, и его придерживался, оно же попадалось мне на глаза в прессе дважды в течение рабочей недели и четырежды по воскресеньям, и, по сути, превратилось в клише. Я и сам его постоянно употреблял - это было удобно. Утешался я только одним соображением, а именно: если у человека нет права на собственное клише, у кого тогда такое право есть?
На что еще хочу обратить внимание. Данный роман - о "высокой" политике; как со всеми романами на эту тему, с ним не обошлось без осложнений. Действие разворачивается в период с 1955 по 1958 год, причем в 1957 году вступает в должность новый премьер-министр. На самом деле новый премьер у нас уже был - Гарольд Макмиллан. Мой премьер-министр совершенно не похож на Гарольда Макмиллана - до тех пределов, до которых непохожесть не противоречит правде жизни. Что делать - надо ведь где-то брать персонажей, а с реальными лицами не разгуляешься. Ни один из моих выдуманных министров никоим образом не связан ни с кем из членов кабинета министров - ни в правительстве Идена, ни в правительстве Макмиллана. Одного министра (он играет у меня ведущую роль) я умышленно "перетащил" из другого времени - в описываемый мною период этот человек не светился на политической сцене.
Поскольку мне пришлось упомянуть мистера Гарольда Макмиллана, я, сказавши "а", хочу, исключительно из благодарности, сказать и "бэ". Если бы Макмиллан не вмешался (уже в тот период, когда не привлекал внимания общественности), моя книга не вышла бы в настоящем виде.
За время работы над этой книгой я наделал долгов благодарности. Политики обеих партий палаты общин не жалели на меня времени и сил; если перечислять здесь их всех, предисловие будет походить на список для переклички. Однако я не прощу себе, если особо не упомяну двух человек. Первый - Морис Макмиллан, с которым я обсуждал книгу задолго до того, как вывел первое слово. Второй - Морис Эдельман , который, будучи одновременно романистом и членом парламента, любезно пригласил меня на свою территорию, где проявил неописуемое великодушие и оказал неоценимую поддержку.
Часть I. Первым делом
Глава 1
Ужин в Лондоне
Я велел таксисту остановиться на углу Лорд-Норт-стрит. Мы с женой вообще пунктуальны до неприличия, и в тот вечер приехали, по обыкновению, раньше, чем следовало. Предстояло как-то убить четверть часа, вот мы и побрели по набережной. Вечер был приятный, как я выразился, примиряющий с историческим моментом. Воздух ласкал щеки; март только начался, а узловатые, коренастые деревья на набережной уже щеголяли клейкими листочками перед бледным неоновым небом. Заседал парламент, о чем свидетельствовала подсветка Биг-Бена, приглушенная облачком. Мы прошли несколько ярдов в сторону Уайтхолла. На противоположной стороне Парламент-сквер, на четвертом этаже казначейства, тоже горел свет. Кто-то заработался.
Ни для моей жены, ни для меня вечер не носил характер особенного. Нам уже случалось ужинать у Квейфов. Роджер Квейф, молодой член парламента от консерваторов, только-только начал заявлять о себе. Я пересекался с ним по службе и полагал его интересным человеком.
Наши семьи связывало обычное знакомство, из разряда положенных по статусу. Мы, служащие и политики обеих партий, встречаемся достаточно часто, чтобы не тушеваться на территории, порой именуемой "наш район Лондона".
Мы позвонили в дверь на Лорд-Норт-стрит, едва пробило восемь. Горничная провела нас наверх, в гостиную, где все сверкало - люстры, бокалы, манишки двух первых ласточек и ожерелье Каро Квейф; последнее усилило блеск, когда Каро принялась жать нам руки.
- Вы, конечно, тут со всеми знакомы, - промолвила Каро.
Каро высокая и миловидная; ей лет тридцать пять - тридцать семь, она только-только начала раздаваться в талии, хотя по-прежнему стройна. Голос у нее напевный и звучный подчас до замешательства собеседника. Каро производит впечатление женщины жизнерадостной и не в меру счастливой; кажется также, что избытка должно хватить на всех присутствующих.
За нами подтягивались остальные. Все были знакомы и укрепляли исповедуемый Каро принцип взаимовыгодной интимности тем, что обращались друг к другу по имени; когда же принципом поступились, я не знал, кто есть кто. По сути, только с одним из гостей я и Маргарет общались столь же часто, как с Квейфами, а именно с Монти Кейвом. Монти Кейв, если верить политическим наблюдателям, - восходящая звезда. У него пухлое лицо, глаза как у лемура, голос тихий, вкрадчивый, интонации продуманные.
Что касается остальных, явились три супружеские четы; все мужчины - тори-заднескамеечники, все моложе сорока, с соответствующими женами - молодыми и в теле, такие в четыре пополудни попадаются в Кенсингтоне, забирают детей из элитных детских садиков. Еще была пожилая женщина по имени миссис Хеннекер.
Роджер Квейф задерживался. Мы сели, взялись за аперитив. Говорили исключительно о политике, но так, что любому человеку не из круга (хоть и максимально приближенному к кругу, вроде меня) понадобился бы словарь политического сленга. То были сплетни палаты общин; подобно театральным сплетням они понятны лишь посвященным и лишь посвященным не приедаются. Кто нынче в фаворе, а кто нет. Кто на следующей неделе закроет дебаты. Как Арчи отбрил одного щелкопера.
Все знали: скоро выборы. Стояла весна 1955 года. Обменивались обещаниями замолвить словечко - один хвастал, что у него "в кармане" голоса двух главных министров. Кто-то сказал, Роджеру бояться нечего - он лично поможет. Интересно, какую должность припас для Роджера наш премьер на случай, "когда мы снова станем рулить", спросил Монти Кейв у Каро. Каро покачала головой: дескать, понятия не имею, - но явно была польщена, и украдкой постучала по деревянной столешнице.
Остальные мужчины говорили о Роджере так, будто его единственного в скором времени ждет успех или будто Роджер сильно от них отличается. Сплетни пошли по второму кругу. Эйфория росла. Явилась горничная.
- Леди Каролина, прибыл доктор Рубин.
Нет, Роджер Квейф титула не имеет; зато его жена - графская дочь и происходит из богатого аристократического семейства, которое в девятнадцатом веке произвело несколько видных вигов.
Я огляделся. Каро встала, слегка, по обыкновению, шокировала тональностью своего "Добро пожаловать". Я был ошеломлен. Конечно, я хорошо знаю Дэвида Рубина, американского физика. Он вошел осторожно, боком, в запонках жемчужины, смокинг новее и элегантнее, чем у прочих гостей. Дэвид Рубин, по словам моих приятелей из научных кругов, один из самых выдающихся ученых; в отличие от многих других, он еще и денди.
Каро Квейф усадила его рядом с моей женой. На тот момент гостиная была полна народу, Каро бросила диванную подушку на пол и села подле меня.
- Наверно, вы привыкли видеть женщин у своих ног? - спросила она.
Далее пошло в том духе, что она, Каро, не понимает, почему негодник Роджер так припозднился. Она говорила о муже весело и без намека на беспокойство, как женщина, привыкшая к счастью в браке. Обращаясь непосредственно ко мне, Каро брала тон одновременно бодрый, почтительный и агрессивный, тон женщины, готовой впечатлиться и привыкшей высказываться, не думая о формулировках.
- Есть хочу, - трубным басом объявила миссис Хеннекер.
У нее был мясистый нос в форме луковицы, пронзительные ярко-голубые глаза и привычка фиксировать взгляд на объекте.
- Ничем не могу помочь. Возьмите еще бокал, - сказала Каро, нимало не смутившись. Было всего-то восемь тридцать; впрочем, в пятьдесят пятом для ужина считалось довольно поздно.
Гости сменили тему. Одна из жен заговорила о друге семьи, у которого "проблемы сердечного характера". В первый раз за вечер отошли от палаты общин. Друг семьи был банкир; он "запутался"; его жена обеспокоена.
- Какова собой эта женщина? - почти возликовала Каро.
Печальное лицо Дэвида Рубина явило признаки оживления. Эта тема была ему больше по вкусу.
- Просто шикарная.
- В таком случае, - возгласила Каро, - Эльзе (так звали жену) не о чем волноваться. Когда муж выказывает признаки помешательства, бояться надо далеко не шикарных женщин. Бояться надо каждую серую мышь, что сидит себе в уголке да помалкивает. Вот если такая мышь запустит в мужа коготки, тогда остается только поблагодарить его за годы супружества и придумать объяснение для детей.
Жены засмеялись, Каро с ними. Не красавица, думал я, слишком для этого энергична. Тут глаза ее вспыхнули, она сгребла подушку.
- Вот и он! Наконец-то!
Роджер входил в гостиную неуклюже, немного смешно и вполне уверенно. Он крупный мужчина, тяжелый, сильный; впрочем, ни лицо его, ни тело не оставляют впечатления цельности. Голова маловата для человека такой комплекции, зато четко обрисована; внешние уголки глаз, серых, ярких, - опущены. Переносица сплющена, нижняя губа как бы втянута. Лицо не назовешь красивым - только приятным. Гости Роджера, кроме Кейва, сплошь с лоском, по-военному подтянутые; рядом с ними Роджер неуклюж, почти расхлябан и несогласован. Первое мое впечатление от него - Пьер Безухов из "Войны и мира". Впрочем, не в пример Пьеру, Роджер всегда знал, чего хочет.
- Прости, - сказал он жене, - телефонный разговор задержал…
Выяснилось, что звонил избиратель. Роджер сообщил об этом просто, словно о планах, в которые Каро давно посвящена.
Роджера сразу стало много в гостиной; впрочем, присутствие его отличалось органичностью и ничуть не отдавало актерством. Он пожал руки Рубину и мне. Все, что он делал и говорил, он делал и говорил просто и без подтекста.
На секунду Роджер и его коллеги отделились от остальных гостей; миссис Хеннекер опустила внушительную, унизанную кольцами кисть мне на рукав и произнесла:
- Кабинет.
Я нашел, что следить за ходом ее мысли весьма непросто.
- Что?
- Этому молодому человеку светит кабинет. - Миссис Хеннекер имела в виду, что Роджер станет министром, если его партия вернется к власти.
- Правда? - переспросил я.
- Вы идиот? - уточнила миссис Хеннекер.
Причем уточнила с однозначно уверенным прищуром, будто рассчитывая, что за грубость я к ней проникнусь.
- Не думаю, - сказал я.
- Я в греческом смысле, сэр Леонард, - пояснила миссис Хеннекер, отошла к Каро, выяснила, что мое имя Льюис Элиот, и крикнула, ничуть не сконфуженная: - Да, я в греческом смысле. Человек, который не интересуется политикой. Ну да вы в курсе.
Как она гордится своей эрудицией. Интересно, с какой частотностью она эти обрывки демонстрирует. Явно же по-гречески знает не больше, чем по-эскимосски. Есть в ее самодовольстве что-то детское. Уверена, что она - привилегированная. И что никто иначе думать не посмеет.
- Я интересуюсь политикой, - возразил я.
- Не верю, - победно заявила миссис Хеннекер.
Я не стал настаивать, потому что хотел послушать Роджера. Роджер говорит не так, как его друзья. Я не мог идентифицировать выговор. Точно не итонский и не гарвардский; остальные наверняка знают, а миссис Хеннекер, пожалуй, не преминула бы сказать, что Роджер "не из сливок общества". Действительно, отец Роджера - инженер-конструктор, иными словами, самый что ни на есть типичный представитель провинциального среднего класса. А Роджер вовсе не "молодой человек", миссис Хеннекер подобрала неправильное определение. Роджер всего пятью годами моложе меня - значит, ему сорок пять.
С самого начала знакомства Роджеру удалось вызвать мой интерес - один Бог ведает как; в тот вечер за ужином он меня разочаровал. Да, разговор его был живее, ум - острее, чем у прочих; прочие рядом с ним выглядели легковесами. Но Роджер, точь-в-точь как они, говорил о перестановках на парламентской шахматной доске, будто больше ничего под небом не существует. Мне казалось, в присутствии Дэвида Рубина это невежливо. Я занервничал. Политика этих людей мне чужда. Они не знают мира, в котором живут; еще хуже они представляют себе, каким этот мир может стать в недалеком будущем. Я взглянул на Маргарет, отметил подчеркнутое внимание и заинтересованность - она всегда так смотрит, если ей скучно и хочется домой.
Внезапно мое раздражение как ветром сдуло. Дамы ушли наверх, мужчины остались. Мерцали канделябры.
- Присядьте со мной, - сказал Роджер Рубину и прищелкнул пальцами, не в уничижительном смысле, а будто подавая сигнал. Меня он усадил по другую сторону и, налив Рубину бренди, произнес: - Боюсь, мы утомили вас своими разговорами. Видите ли, сейчас мы ни о чем, кроме выборов, думать не способны. - Роджер поднял взгляд и разразился саркастической усмешкой. - Впрочем, если вы слушали внимательно, вы и сами поняли.
Впервые за вечер Дэвид Рубин вступил в разговор:
- Мистер Квейф, хочу вас кое о чем спросить. Каково превалирующее мнение относительно результатов выборов? Или вам отвечать неудобно?
- Отчего же, - сказал Роджер. - Попробую наметить диапазон. С одной стороны, самый скверный исход для нас (он разумел партию консерваторов) - это пат, или мертвая точка. Хуже ничего не случится. С другой стороны, если повезет, можем победить с незначительным перевесом.
Рубин кивнул. Один из заднескамеечников заявил:
- Ставлю на большинство в сотню.
- Я бы так не размахивался, - заметил Роджер.
Говорит как профессионал, подумал я. Уже через секунду все мои чувства обострились. Сигарный дымок обвивал пламя свечи; посмотреть со стороны - обычный ужин в состоятельном лондонском семействе, получасовой отдых мужчин от дам и наоборот. Затем Роджер - он восседал в кресле как настоящий король - чуть повернулся вправо, к Дэвиду Рубину, и проговорил:
- Теперь, мистер Рубин, я бы хотел вас кое о чем спросить.
- Я вас внимательно слушаю, - ответил Рубин.
- Если ответ подразумевает сведения, о которых вы не уполномочены распространяться, заранее прошу меня извинить. Первым делом мне хотелось бы выяснить вот что: до каких пределов наши действия, связанные с ядерным оружием, вообще имеют смысл?
Рубин, напряженный, бледный, уже довольно морщинистый, невыгодно контрастировал с англичанами, традиционно здоровыми на вид; впечатление усиливали охристые мешки под глазами, более похожие на синяки. Ровесник большинству гостей, рядом с ними Рубин выглядел изможденным и поношенным, а еще ранимым. Казалось, он представляет некую разновидность двуногих, замечательную тем, что нервные окончания у нее не прикрыты кожей.
- Я вас не совсем понимаю, мистер Квейф, - сказал Рубин. - Вы имеете в виду действия Соединенного Королевства? Или действия Штатов? Или действия мировой общественности?
- Они все участвуют, не правда ли? - На Роджера смотрели так, будто он спрашивал о качестве сигар. - Как бы там ни было, начните, пожалуйста, с первого пункта, то есть с нас. Мы, видите ли, имеем тут свой интерес, причем весьма деликатного свойства. Ну что, скажете нам, разумно мы поступаем или нет?
Вопрос был для Рубина слишком прямой. На родине Рубин давал советы своему правительству, но главное, сам будучи ранимым, боялся ранить другого. Поэтому он принялся запираться, и запирался долго и умело. Что имеет в виду Роджер - собственно ядерное оружие или способы его доставки? Рубин и меня задействовал - по службе я много лет слушал обсуждения этой темы между американцами и нами.
Помимо научных соображений, помимо соображений военных существуют и другие соображения, почему Соединенное Королевство желает иметь собственное ядерное оружие, говорил Рубин уже на последней линии защиты.
- А это уже наша печаль, не так ли? - ввернул Роджер. - Скажите - впрочем, это всем известно не хуже вашего, - каким будет наш вклад в ядерный арсенал? В самых приблизительных цифрах.
- Если вы настаиваете, - протянул Рубин, пожав плечами, - вот вам приблизительные цифры: от силы два процента, как бы вы ни старались.
- Профессор Рубин, а вам не кажется, - пробасили сзади, - что вы этим заявлением нас буквально опускаете?
- Я бы и рад другие цифры привести.
Выяснилось, что басил зять миссис Хеннекер по имени Том Уиндхем. Он смотрел в лицо Рубину самоуверенно и прямо - такая прямота свойственна представителям исторически правящего класса, такая уверенность не то чтобы не учитывает изменений в распределении власти, а просто от них отмахивается. Рубин, этот скромнейший из людей, смущенно улыбнулся. Он родом из Бруклина, его отец и мать до сих пор считают английский язык иностранным. Однако и у него имеется своя разновидность уверенности - он ничуть не стушевался от сообщения, что в этом году признан фаворитом Нобелевской премии в области физики.
- Разумеется, - произнес Монти Кейв. - Цифр требовал Роджер. - Монти прищурился. - Роджер всегда получает то, чего требует.
Роджер изобразил улыбку, будто они с Монти не только союзники, но и друзья. Целых пять лет, с тех пор как попали в палату общин, они возглавляли группу заднескамеечников.
- Итак, Дэвид - если позволите так вас называть, - не возражаете против еще одного шажочка? Насчет Соединенных Штатов. Скажите, а ваша политика смысл имеет?
- Надеюсь.