- А разве она не зиждется на уверенности, что ваше техническое превосходство - на веки вечные? Разве отдельным вашим ученым не кажется, что вы недооцениваете русских? Они ведь недооценивают, не так ли, Льюис?
А Роджер хорошо осведомлен, подумал я, ибо и Фрэнсис Гетлифф, и Уолтер Люк, и их коллеги именно на этот пункт и напирают.
- Насчет недооценки русских нам ничего не известно, - сказал Рубин.
В целом он был небеспристрастен. И все же я видел, что к Роджеру он испытывает уважение как к человеку умному и проницательному. В вопросах чужого ума Рубину можно доверять; за внешней обходительностью стоит критичность, уважает Рубин немногих.
- Ну-с, - подытожил Роджер, - будем считать - и это нам на руку в соображениях безопасности, - что Запад (под Западом я разумею вас) и Советский Союз вступят в гонку вооружений практически на равных условиях. В таком случае сколько времени нам потребуется, чтобы был результат?
- Явно меньше, чем мне бы хотелось.
- Сколько лет?
- Лет десять.
Повисла пауза. Гости, не участвующие в разговоре, слушали спокойно и поучаствовать не стремились.
- У кого какие соображения? - спросил Роджер.
В сарказме слышалось предложение прекратить дискуссию. Роджер отодвинулся со стулом в знак того, что пора возвращаться в гостиную.
Роджер еще придерживал дверь, когда наверху, на галерее и в комнате, откуда мы выходили, раздался звон колокольчиков. Так звонят на корабле перед учениями на спасательных шлюпках. Внезапно Роджер, еще минуту назад казавшийся величественным и, более того, грозным, заулыбался глупо и жалко.
- Парламентский звонок, - пояснил он Дэвиду Рубину все с той же улыбкой, до странности мальчишеской, виноватой и одновременно довольной - такая улыбка бывает у человека, задействованного в тайном обряде. - Уже идем! - Заднескамеечники высыпали как школьники, что боятся опоздать. Одни мы с Дэвидом поднялись по лестнице.
- Ушли, да? То-то они, должно быть, вас обоих утомили, - громко и без обиняков заявила Каро. - Ну, чьи репутации вы пытались погубить? Наверняка на мелкую сошку не разменивались…
Я покачал головой и сказал, что мы обсуждали специализацию Дэвида и будущее планеты. Маргарет посмотрела на меня. Однако парламентский звонок не только сбил эсхатологический настрой, но и уничтожил чувство ответственности. Напротив, в ярко освещенной гостиной будущее казалось ровным, словно все уже произошло, и несколько комичным.
Дамы как раз подняли тему, которая в последнее время стала невероятно популярной в гостиных такого типа, - тему престижных школ, точнее, способов устроить туда ребенка. Молодая жена, гордая как материнством, так и собственной образовательной дальновидностью, поведала, что в течение часа после рождения ее сын, ныне трехмесячный, был "записан" не только в Итон, но и в первую свою закрытую школу.
- Мы бы его и в Баллиол записали, - говорила она, - да сейчас это нельзя.
А что Каро уготовила своим детям? Что Маргарет предпринимает для наших детей? Дэвид Рубин со своей восхитительной, осторожной, деликатной учтивостью внимал планам покупки мест за тринадцать лет вперед для детей, которых в глаза не видел, живущих при государственном строе, для него экзотическом. Лишь раз он упомянул, что, хотя ему всего сорок один, его "старшенький" уже на втором курсе Гарвардского университета. Остальное время Дэвид, печальный и внимательный, слушал. Мне захотелось уколоть миссис Хеннекер, сидевшую подле, и я сообщил, что у американцев манеры лучшие в мире.
- Что еще за новости? - вскричала миссис Хеннекер.
- У русских тоже очень хорошие манеры, - добавил я, словно припоминая. - А наши - одни из худших.
Приятно было всполошить миссис Хеннекер. Для всякого, знакомого со сравнительной социологией, продолжал я, очевидно, что манеры представителей низших слоев английского общества весьма недурны - по крайней мере заметно лучше американских, - однако стоит миновать экватор социальной лестницы, как англичане начинают все увереннее проигрывать американцам. Манеры американских бизнесменов, ученых, людей искусства и аристократов буквально вне конкуренции. Я пошел дальше - стал строить догадки относительно этиологии таких "ножниц".
Меня не отпускало подозрение, что миссис Хеннекер не находит мою умственную работу ни целесообразной, ни результативной.
Мужчины шумно поднимались по лестнице, Роджер в качестве замыкающего. Очередной проект принят большинством голосов, что и требовалось доказать. Вечер пошел на спад; не было и половины одиннадцатого, когда мы с Маргарет увезли Дэвида Рубина. Такси мчалось по набережной в направлении Челси, где Дэвид остановился. Он говорил с Маргарет о вечере, я же смотрел в окно и только изредка ронял ремарки. Я будто грезил наяву.
Мы пожелали Дэвиду доброй ночи. Маргарет взяла меня за руку и спросила:
- О чем ты думаешь?
О чем я думал? Я просто смотрел на город, знакомый, уютный. Переулки Челси, где мне доводилось бродить; огни Фулхем-роуд; скверы Кенсингтона; Квинс-гейт, Гайд-парк. Самая беспорядочная, тенистая, "деревенская", если можно так сказать; самая нестоличная из мировых столиц. Не то чтобы я вспоминал - скорее скользил мыслью по многочисленным воспоминаниям; меня преследовало чувство, отнюдь не из разряда мистических, что нынче город выпустил радости любви и брака, разочарования и восторги, прежде тщательно скрываемые. Разговор о ядерном оружии совершенно улетучился из памяти - таких разговоров я достаточно наслушался, привык к ним, не мог не привыкнуть, - и все-таки меня потряхивало от ощущения уязвимости города, от нежности к городу как таковому, хотя в обычном состоянии я не слишком его жалую.
Темная дорога через парк, сверкание Серпентайна, бледные фонари Бейсуотер-роуд… Эмоции, не могущие быть спрятанными от себя самого, едва не выплескивались. Эмоции эти столь моветонны, что в них ни за что не признаешься, а вот похвалит иностранец вашу родину фразой из разговорника - и слезы наворачиваются, это после ироничной-то критичности, всю сознательную жизнь культивируемой.
Глава 2
Старый Герой
Выборы прошли согласно плану - точнее, согласно плану друзей Роджера. Их партия вернулась с перевесом в шестьдесят голосов; как и предсказывала миссис Хеннекер перед ужином на Лорд-Норт-стрит, сам Роджер в должное время получил пост в правительстве.
Едва объявили о его назначении, как среди моих сослуживцев начали распространяться домыслы. В Уайтхолле Роджера называли амбициозным. Говорили не зло; заявление было на редкость объективное, на редкость точное, учитывая, что принадлежало людям, лично Роджера не знавшим, и ставило точку в официальной характеристике его персоны.
Летним вечером вскоре после выборов, когда я сидел в кабинете моего босса, сэра Гектора Роуза (Сент-Джеймс-парк утопал в зелени, по столешнице крался солнечный луч), мне устроили ненавязчивый допрос. Под началом сэра Гектора я работал на тот момент уже шестнадцать лет. Наши деловые отношения всегда строились на взаимном доверии, однако тет-а-тет мы испытываем те же трудности в общении, что и в начале знакомства. Нет, сказал я, Роджера Квейфа я почти не знаю (кстати, нисколько не преувеличил). У меня было ощущение, ничем не подкрепленное, что Роджер - этакая вещь в себе.
Строить догадки Роуз не любит. Его занимают факты. Он допустил, что Квейф амбициозен. В его глазах амбициозность сама по себе не порок. Однако должность, Квейфом полученная, для многих амбициозных людей стала потолком. В этом-то и штука. Короче, если Роджеру было из чего выбирать, выбор он сделал неправильный.
- Данное обстоятельство, дорогой мой Льюис, - проговорил Гектор Роуз, - дает нам право счесть, что выбора у него не было. В таком случае, полагаю, наше начальство не будет единодушно в пожелании ему успеха. К счастью, от нас не требуется вникать в эти замечательные и, без сомнения, вдохновленные благими намерениями предположения. Говорят, мистер Квейф хороший человек. Что ж, временное утешение, по крайней мере для его министерства.
Гектор Роуз поднял тему назначения не от скуки. После войны деятельность, которую мы между собой называли "координацией обороны", была разделена, и львиная ее доля делегирована новоиспеченному министерству. Тому самому, где Роджера только что назначили парламентским секретарем. В процессе Роуз потерял толику влияния и полномочий. Что крайне несправедливо, как я не устаю отмечать. Когда мы познакомились, Роуз был самым молодым непременным секретарем. Теперь ему три года до пенсии, а он все в том же чине и на той же должности, всех коллег долгосрочностью пребывания перещеголял. Роузу пожалован титул рыцаря Большого Креста ордена Бани - награда, которую он и его друзья ценят, но все прочие не замечают. Он по-прежнему работаете аккуратностью вычислительной машины. Продуманная корректность Роуза, некогда столь же надежная, сколь и его компетентность, в последнее время стала протираться на локтях. Роуз по-прежнему с виду сильный, у него широкие плечи и здоровый цвет лица, но моложавость, затянувшуюся до глубокой зрелости, он окончательно утратил. Волосы поседели, на лбу залегла морщина. Насколько глубоко его разочарование? Во всяком случае, со мной Роуз ограничивался легкими намеками. В отношении нового министерства, которое ему логично было бы теперь возглавлять, Роуз исполняет свои обязанности и часто выходит за их рамки.
Новое министерство было чиновникам как бельмо на глазу. Роуз сказал правду: самое место, куда врага заслать. Не то чтобы чиновники ссорились с правительством относительно генеральной политики. Роуз и едва ли не все его коллеги принадлежат к консерваторам, и результаты выборов обрадовали их ничуть не меньше, чем людей из окружения самого Квейфа.
А дело было в том, что новое министерство, как всякое учреждение, связанное с современной войной, тратило деньги, однако, выражаясь административным языком, не имело что предъявить. Роуз и другие управленцы терзались чувством, будто власть ускользает у них из рук. Все министры были им нехороши. Нынешний министр, босс Роджера лорд Гилби, казался хуже всех. Чиновники привыкли к министрам, которых надо подводить к решению уговорами или запугиванием. А с министром, который ни сам решение не принимает, ни на них его не оставляет, да все с обезоруживающей сердечностью, чиновники не знали, что делать.
Я это замешательство сразу отметил. У наших министерств имелись общие дела, и Роузу часто требовался агент, причем агент с определенным весом, вот он и выбрал меня. В отдельных вопросах я благодаря многолетней практике разбирался лучше всех. А еще у меня было моральное преимущество. Я дал понять, что хочу уйти из Уайтхолла, и это странным образом увеличило мою полезность. Ну, если не полезность, то по крайней мере процент уделяемого мне внимания, вроде суеверного почтения, с которым здоровый человек выслушивает того, про кого известно: не жилец.
Таким образом, я постоянно мелькал у них в министерстве - оно, кстати, располагалось всего в нескольких сотнях ярдов от нашего, в крыле, выходящем окнами на Сент-Джеймс-парк. Подобно прочим я был прикреплен к лорду Гилби. Подводить лорда Гилби к решениям у меня получалось не лучше, а в некоторых аспектах хуже, чем у других. Через несколько дней после разговора с Роузом я, сообща с личным непременным секретарем лорда Гилби, предпринял очередную попытку.
Непременный секретарь был мой старый сослуживец, Дуглас Осболдистон; о нем говорили ровно то же самое, что двадцать лет назад о Роузе. Дугласу, этой сверхновой яркой звезде, прочили карьеру главы государственной гражданской службы, точь-в-точь как некогда Роузу.
На первый взгляд Дуглас - полная противоположность моему боссу. Простой в обращении, скромный, прямой, не в пример юлящему Роузу. Низкого происхождения, в то время как Роуз - сын архидиакона, Дуглас Осболдистон демонстрирует манеры чиновника старой закалки, сдобренные продуманным дилетантством. Дилетантом он никогда не был - не более, чем Роуз; умом же Роуза превосходит. В свое время, еще когда Дуглас работал под началом Роуза, я считал, что для занятия высшей должности у него кишка тонка. Я жестоко ошибался.
Осболдистон предусмотрительно навел справки о карьере Роуза с целью не продублировать ее. Он намеревался уйти с нынешнего своего поста, едва подчистит хвосты, - дескать, "нечего зря штаны протирать" (конец цитаты). Осболдистон стремился обратно в казначейство.
Высокий, узкокостный, со свежим цветом лица, отдающим первым курсом университета, Осболдистон остроумен и скор на реакции - иными словами, идеален в качестве делового партнера. Его также отличают восприимчивость и нежное сердце. Между нами возникла дружба, немыслимая с Гектором Роузом.
В то утро мы вдвоем собирались к Гилби. На разработку тактики хватило пяти минут. Во-первых - тут мы, конечно, упрощали - миллионы уже ушли на создание некой ядерной ракеты; это мотовство требовалось прекратить. Наша задача была - уломать Старого Героя (так чиновники называли лорда Гилби) подписать документ кабинета министров. Во-вторых, как раз начинали говорить о новой системе доставки ядерных боеголовок. Осболдистон, в случае опасности всегда полагавшийся на мою интуицию, согласился: не "отследим" сейчас - подвергнемся прессингу.
- Возьмемся за СГ, - сказал Осболдистон, - пусть новенькому даст порулить.
Под "новеньким" он разумел Роджера Квейфа.
Я спросил мнение Осболдистона о Роджере. Роджер Квейф, сказал Осболдистон, приспосабливается лучше, чем кто бы то ни было в этой сфере. Что утешает, если учесть, что Гилби работает в палате лордов, а Квейф будет вести дела министерства в палате общин.
Мы шли по коридору, безлюдному, если не считать посыльного. Потолки у нас в Уайтхолле высокие, под ними копится сумрак и влажная прохлада. Ничего удивительного - наше здание строилось в девятнадцатом веке. Миновали две двери. Из темноты замерцала табличка "Парламентский секретарь мистер Роджер Квейф". Осболдистон ткнул в нее пальцем, как бы возвращаясь к нашему разговору о Роджере, и заметил:
- Он по утрам сюда не торопится, что нам очень на руку.
Кабинет лорда Гилби располагался в конце коридора. Как и у Гектора Роуза, обосновавшегося также в угловом кабинете, только в другом крыле, у Гилби вид из окон на Сент-Джеймсский парк. Смутный свет подчеркивал белизну стеновых панелей. Лорд Гилби стоял между столом и окном и со спокойным неодобрением созерцал косой ливень, низкие тучи и деревья, лохматые от ветра.
- Ужас, - произнес он, будто наконец нашел подходящий эпитет для погоды. - Ужас.
Лицо лорда Гилби отличается приятностью, мелкими чертами и мнимой - впрочем, нередкой - открытостью. Для человека, которому хорошо за шестьдесят, лорд Гилби похвально подтянут. А также любезен и прост в общении. И все-таки наша просьба, в кабинете Осболдистона казавшаяся непритязательной, теперь почему-то приобретала оттенок сверхъестественности, с каждой секундой сгущавшийся.
- Господин министр, - начал Осболдистон, - в моем представлении, давно пора созвать кабинет и решить относительно А. - Осболдистон произнес кодовое название баллистической ракеты.
- Относительно А? - протянул лорд Гилби в раздумье, словно услышав предложение принципиально новое, оригинальное и, пожалуй, дурно пахнущее.
- Члены кабинета наверняка будут, как никогда, единодушны.
- Не стоит форсировать, - с укором ответил Гилби. - Или, по-вашему, стоит?
- На бумаге все решено полтора года назад.
- На бумаге, говорите? Друг мой, в данном вопросе лично я больше склонен полагаться на голоса живых людей.
- И мы о том же, господин министр, - произнес Осболдистон.
- Намекаете, что хорошенького понемножку? Вы ведь именно на это намекаете, а, сэр Дуглас?
"Сэр Дуглас" было показателем отеческого укора. Обычно Гилби называет Осболдистона просто по имени. Осболдистон покосился на меня как человек, которого бьют по голове очень мягкими подушками. В очередной раз он понял, что Старый Герой не только любезен, но упрям и тщеславен. Осболдистон слишком хорошо знал: едва за ним закроется дверь кабинета Гилби, как Гилби подвергнется "прессингу" промышленных магнатов вроде лорда Луфкина, которому остановка проекта с ракетой А грозит исчисляемыми в миллионах убытками, или же старых сослуживцев, уверенных, что с оружием, каково бы оно ни было, лучше, чем без оружия.
Кстати, последнее обстоятельство объясняет, почему Осболдистон при выборе членов комиссии обошел вниманием военных. И дело даже не в том, что Гилби в свое время так отличился на военной службе, что его и подвинуть нельзя. Старый Герой он отнюдь не в ироническом смысле - Гилби в обеих войнах проявил себя как чрезвычайно храбрый боевой офицер; в последней войне командовал дивизией. Это его потолок. Обладай Гилби хотя бы средними способностями, говаривали старые вояки в клубах, он бы уже до небес взлетел, ибо таких связей, как у него, поискать. Пэрство досталось Гилби по наследству, а не за военные заслуги. Иными словами, истинный английский аристократ.
- Господин министр, - продолжал Осболдистон, - если вы полагаете разумным проверить процент согласия, мы могли бы вместе провести межведомственное совещание, на вашем уровне. Или на моем. Или разом собрать министров и чиновников.
- А известно ли вам, - отвечал Гилби, - что я не являюсь поборником собраний и заседаний? Они нерезультативны, вот что я вам скажу.
Тут Дуглас Осболдистон впервые растерялся. Выдавил:
- Есть другой способ. Вы могли бы взять трех министров, ведающих вооруженными силами, и обсудить вопрос с премьер-министром. Мы сейчас быстро введем вас в курс дела, если позволите.
(Я не сомневался, что Осболдистон под этим разумеет также проследить, чтобы премьер-министр тоже был введен в курс дела и тоже нами.)
- Нет, полагаю, не стоит его беспокоить. У людей его уровня и без нас хватает забот. Боюсь, что не смогу воспользоваться вашим любезным предложением.
Гилби улыбнулся дружелюбнейшей, добрейшей улыбкой не слишком тщательно скрываемого триумфа и проговорил:
- Я скажу вам, что намерен делать.
- И что же, господин министр?
- Я еще раз внимательно просмотрю документы! Проследите, мой друг, чтобы мне их передали до выходных. И будьте добры, составьте для меня конспект объемом этак на страничку.
На сем лорд Гилби внезапно сменил тему:
- Что вы думаете о моем костюме?
Такого мы не ожидали. Нас с Дугласом Осболдистоном франтами даже злейший враг не назвал бы, зато лорд Гилби как раз франт - разумеется, в пределах, подобающих джентльмену. Вопрос о костюме прозвучал невинно, это да; лорд Гилби, возможно, и не умеет принимать решения - зато умеет их утаивать.
Красивый костюм, подумал я без малейшего интереса.
- Ни за что не догадаетесь, откуда он у меня.
"Где уж нам".
- На самом деле этот костюм… - Гилби произнес не фамилию модного портного, а название крупного лондонского универмага. - Звучит не слишком шикарно, но и не моветон.