Коля Белошицкий до посадки шофером работал в городском парке. Раз в день приехал, листья нагрузил - и на свалку. А машина без дела не стояла, работала. Вот и заработал Коля на ней пять лет. Но Коля себе цену знал и приговора не испугался: уверен был, что выйдет "по половинке". Рассказывал, у него и в лагере полная свобода была. Ни подъема, ни отбоя. И приехал в зону пересуд. И надо же, узнала Колю баба-судья, та, что его в Одессе судила. Припомнила ему, как он, под следствием, в тюрьме брагу в огнетушителях изготовлял. Так и отсидел Коля пять лет. От звонка до звонка. Правда, после этого на государство уже ни дня не работал. И здесь, в армии, - тьфу, в стройбате, - не работает. Числится киномехаником, а так и не найдешь: то в роте ночует, то в кинобудке, то в поселке у бабы… Кино за него молодой крутит. На вечерних поверках Колю уже и выкликать перестали.
…Со стен бытовки круглоглазые, стриженные под довоенный полубокс солдатики учили Костю шить, штопать, латать и гладить обмундирование, показывали, как надо оборачивать на ночь сапог портянкой для просушки последней. Раньше Костя недоумевал: зачем белую портянку на голенище наматывать, оно же в гуталине? Ан нет, прав был довоенный солдатик: начищенный сапог не марался. А вот мазь в жестяной посудине перед их ротой маралась. Поначалу жаловались на нее Буряту (он мазью заведовал): мол, и не мажется, к сапогу шмотками цепляется, и щетка в колтун. А Бурят свое талдычил: "Мазя утвержден в моськовский институт". И все дела.
А как сам Бурят, младший лейтенант Шамшиев, оказался в армии - одному Богу известно. Приперся он сюда с женой, перекошенной какой-то, с четырьмя детьми мал мала меньше. За неимением другой жилплощади Быков поселил его в санчасти. Перед санчастью теперь на веревках все семейство сушится: лифчики голубые, трусы Бурята, детское… Хорошо хоть старших двоих на пятидневку взяли, при нем только грудной да еще рахит лет двух. В дни получки Бурят старался носу из санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков и Лысодор его ни в копейку не ставят - уж больно не любят недоделанных. Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на морде прыщи, штаны на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер - недоразумение.
Короче, у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым, как Нуцо, или таким дедам, как Фиша, им красота без надобности. Фише бы только учиться, а Нуцо - песни петь. Он их и пел всю дорогу, пока его на губе не "расстреляли". Теперь редко поет. А вот кто его персонально стрелял, не рассказывает. Заклинило цыгана. Только Фише сказал. А мог бы и Косте сказать, Костя не из трепливых, даже по обкурке. Контролирует себя. За это мужики и уважают.
За дверью загалдели. Значит, народ с работы возвращается. Сейчас погалдят - и в клуб, на суд… Костя закончил второй погон и надел готовую гимнастерку. Выходить на народ не хотелось. Его и на гражданке не особо на люди тянуло - лучше книжечку почитать, музыку послушать. Кстати, насчет музыки - не потерял ли схему высокочастотного генератора для подогрева резца? Коллеги местной студии презентовали.
Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал из кармана конверт. Нет, не то. Письмо какое-то. От Таньки?..
Костя с отвращением взглянул на конверт и вспомнил: когда он спал, молодой с КПП принес письмо - Танька привезла. Посомневался: может, выкинуть?.. Вскрыл конверт.
"Здравствуйте, Константин!
Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел уже поддатый, Евгения с собой зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему. Я ж не виновата, что Женя ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А в прошлый раз ты меня к нерусскому приревновал, к болгарину, который в общежитие пельмени принес для реализации…"
- К цыгану, дура, - проворчал Костя, кинув разорванное письмо в корзину.
Нуцо раньше в холодильнике работал - грузчиком.
- Строиться! - раздался за дверью голос командира первого взвода Артура Брестеля. Когда начальства в роте не было, он был за старшего. - Командиры взводов - в канцелярию! - орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
Только когда Дощинин вызывал взводных в канцелярию, он им чего-нибудь да говорил там, а Артур Брестель орал так, для порядка. Брестель не только говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму никто не выполнял, и гонял их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя. А после отбоя без песен гонял. Брестель был как все: норму не выполнял, водку пил, вместо работы купался. И вдруг Дощинина осенило: поставил Брестеля командиром отделения. И на следующий же день картина изменилась. Артур пахал, как пчелка, и других шугал. Попервости на него не обратили внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов.
Вечером злостные, в том числе и Костя, до ночи стучали сапогами по плацу, а потом до утра чистили картошку. Такая же картина повторилась и на следующий день. Через неделю, когда Брестель стал младшим сержантом, Женька Богданов и Миша Попов начали думать, как быть. Миша Попов пошел в первую роту и привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и возник - в плавках, слегка торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем, намотанным на кулак. Брестеля вызвали из роты, и прямо под окнами санчасти Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за штакетник - жена Бурята спешно задернула занавеску.
На следующий день Брестель, заклеенный пластырем, снова заложил неработающих, а вечером снова улетел за штакетник. А на третий день Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля в командиры взвода. Не ихнего, а первого, в другой даже половине казармы. И что интересно, отношения с Брестелем и у Женьки, и у Мишки Попова, и у Кости снова наладились.
* * *
На двери клуба с утра висело объявление: "Спецсуд-40. Слушание уголовного дела о самовольном оставлении части военными строителями, рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна".
Из их роты ребята. Пошли в увольнение, а поймали их через неделю в Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели…
На суд Косте не хотелось идти. А не идти нельзя: подошла его очередь выступать общественным обвинителем.
У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
Володька Соболев стоял в оркестровой яме, опираясь на декоративный плюшевый парапетик, и глядел в зал. Бритая серая голова его лениво и незаинтересовано поворачивалась, озирая клуб. Время от времени Володька слегка наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще…
Володька сплюнул, плевок лег возле ноги конвойного, тот рявкнул. Володька харкнул еще раз, в сторону. Костя удивился: не Вовкино поведение. Волнуется, вот и расплевался для понта.
На сцену солдаты таскали столы: один - для членов суда, другой - для прокурора, третий - для адвоката.
Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой - высматривал его по рядам. Костя пригибался от его взгляда.
Из правых кулис вышла шумная группа улыбающихся людей в форменных черных мундирах.
- Встать! Суд идет! - проорал Бурят.
На рукаве у Бурята была красная повязка дежурного по части.
Толстый, брюхатый прокурор засел за левый стол, пару раз привстал и наконец утвердился обстоятельно. Маленькая, легонькая адвокатесса порхнула за правый стол. И за центральным столом уселись. Все свои - спецсуд-40, вот они, голубчики! А еще говорят: стройбат - армия. Какая же это, на хрен, армия, если даже судят по-граждански.
Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью развернулся к суду, а не полубоком стоял.
- Маму твою, пэтух комнатный! - громко сказал Амиран Георгадзе, заступаясь за неблатного своего подельника.
Конвойный лениво огрызнулся.
Костя пошарил глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет. У Люсеньки, наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
Пока главный судья говорил свое, адвокатесса достала из сумочки косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
Костя теребил в руках листок с текстом обвинения, которым пользовались все общественные обвинители для ориентации. Текст Дощинин напечатал на машинке.
Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать на комбинате. У Володьки тогда деньги водились - товарищи по фарцовке из Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего стал выручать Костю, ни разу не отказал. Нравилось ему, что Костя из Москвы, звукооператором работал - центровой, короче. Или просто от широты души. Потом Костя и с Амираном познакомился. Амиран - Первый кавалер Города. Костя его специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины, тело обычное, не волосатое. Но как только Амиран снял плавки, стало очевидно: репутация эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела.
Брюхатый прокурор попросил у суда пять лет для Амирана, судившегося повторно, и три - для Володьки.
- Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?!
- Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку.
- На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как бы оплошки не вышло.
Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя мимо оркестровой ямы, услышал:
- Привет, Констанц! - Володькин голос.
Костя кивнул и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле кулис, чтоб особо не отсвечивать.
Глядя в бумажку, он пробубнил положенное. Последнюю фразу: "Прошу строго наказать подсудимых, порочащих честь Советской Армии", - он пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить:
- Громче!
Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему:
- Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт.
Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молодые, а матери их ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками наказания. Личико адвокатессы было маленькое и морщинистое. Садясь на место, она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу.
В последнем слове Амиран попросил себе лагерь, а Володька в последний момент решил не портить биографию, и если можно, то лучше дисбат. Дисбат не судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы.
Амиран знал, что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь ему в Сибири, а не у себя в Кутаиси, как в прошлый раз, где он весь срок машины швейные налаживал в женской зоне.
В перерыве подсудимым разрешили покурить прямо здесь, в оркестровой яме. Подошли Сашка Куник, Миша Попов. Поболтали. Отошли. Володька Соболев высмотрел Костю и поманил:
- Констанц, выручи денежкой.
Костя набух краснотой, вывернул карманы.
- Нету денег. Понимаешь? Нет.
Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему.
Амиран удивленно покачал головой:
- Эх, Масква, Масква… Нэ успел я тэбэ галаву разбить.
После перерыва Амирану дали три года лагеря, а Володьке, как просил, два года дисбата.
* * *
У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся.
- Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки, протянул Косте руку. - Кто же так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь?
- Ну, салол… - поежился Костя.
- Понял? - Валерка поднял указательный палец вверх. - Салол. В КПЗ! - кивнул он караульному.
Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав.
- Валер, отпусти, - пробасил "ванильный".
- Не Валер, а товарищ старший сержант. Нажрались, суки, а зажрать толком не научились. В КПЗ.
- За "суку" отвечаешь.
- Чего? - Валерка приставил ладонь к уху, подался к "ванильному". - Повтори.
Тот молчал.
Валерка дружески потрепал его по плечу.
- Ссышь, когда страшно, значит, уважаешь. В КПЗ. Фамилию пометь, - кивнул он подручному. - Его губа полечит.
К воротам подкатил "воронок". Валерка забежал на КПП - натужно заурчал мотор, ворота разъехались.
- Повезли ребят на отдых, - сказал Валерка и спрыгнул с крыльца. - Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель?
- Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае.
- Ишь ты. - Валерка сочувственно поцокал. - Под самый занавес… Следующий! Чья очередь, бухари?
Валерка занялся следующим пьяным.
- Вторая - все наколотые, я те дам! - базлал Валерка, не переставая обнюхивать солдата. - Я ж в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез. Быков пасть открыл, когда их увидел. Сто рыл - и все разрисованы. Струной колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую.
К воротам подошел Бурят. Фуражка у него, как обычно, была натянута глубоко - уши оттопыривались.
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив Бурята на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании.
- Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже, а стержень шариковый. Все не как у людей.
- Пока трое, - пожал плечами Валерка. - Четыре подпишите на всякий случай.
- Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток?
- По десять, как обычно. Нормалек.
- Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят. - Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать… Я проверю.
- Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать.
Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.
Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.
- Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
* * *
- А не надо воровать, - стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. - Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству?
- Триста восемьдесят, - ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт.
- Ну вот. А туда же - домой собрался, - развел руками Лыс - Ты сперва с казной рассчитайся… На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодору.
- Ишь как ты пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще раз увижу - на губу… Понятно говорю?
- Так точно! - отчеканил Рехт.
- Ну, золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду - на месте ли пилотка.
- Костя, я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай! - Он запоздало сунул руку, здороваясь.
Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку.
Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел.
К штабу подошел Валерка.
- Записок не хватило, бухих полно.
- Запиши на себя пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом! Ведь на полгода тормознут… Запиши, а!..
Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку "Опала", вытянул сигарету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
- Ну, три простынки…
- Ты человеческий язык понимаешь, да? - полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
- Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев?
Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
- А великий русский язык понимаешь?..
Рехт заволновался, побледнел…
- Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?
Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.
- Падла, - сквозь зубы процедил Рехт.
- А ты чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.
Рехт зашагал прочь по бетонке.
- Кусок паскудный! - вдогонку ему крикнул Валерка. - Чеши репу - и скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил на другую тему, - ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
- Спрошу, - с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. - Куда ты их вешать-то будешь?
Валерка с трудом нагнул голову - мешал жирный подбородок - и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: "Воин-спортсмен", "Первый класс", "Мастер спорта", "Отличник Советской Армии", комсомольский значок на пластмассовой подкладке, "Ударник коммунистического Труда".
- Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли?
- Приняли! - Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. - По уставу гоняли - я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. - Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. - Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.
- Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи!
Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
- Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
Костя ошалело уставился на него.
- Иди, чего встал?
Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.
- Ну, все закончили?
Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
- А бабий?.. Бабий-то гальюн забыли.
- Вы не говорили, - оторопел Костя.
- Сейчас говорю, - посерьезнел Лысодор, - Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
- Послезавтра хотим.
- Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе.
Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
- Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
Лысодор встал, надел фуражку.
- Ну так, Константин Михайлович. Держи! - Он протянул Косте пакет. - С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
- Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
- Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.