Противники Веры скажут, конечно, что таких людей не существует. Слушать смешно! Да, их очень мало, но так, чтоб совсем не было – неправда это. А самым добрым-предобрым, человечным и замечательным был Папа Пий XIX. Настолько добрым, что каждый раз, встречая на ватиканских улицах оборванных и голодных пацанят, приводил их во дворец, кормил до отвала и дарил всякие блестящие, красивые штуки. Но это если не пост, конечно. В пост он читал не успевшим увернуться ребятам молитвы. Не в пост он тоже молитву творил, конечно, но именно в дни смирения и чистоты был он всегда бодр и свеж, смиренно обращаясь к Господу от восхода до заката. А в другие дни – ничего ему было не жалко. Хочешь часы с двигающимися фигурками волхвов? Держи! Хочешь на троне посидеть? Конечно, что за вопрос! Говорят, что Пий даже как-то подарил одному мальчугану свою тиару. (Но то врут, наверно. Ведь Пап без тиары не существует, это любой вам скажет. (
Был, правда, случай, когда Папа оказался без своей тиары, но ненадолго. Вот как это произошло.
Во дни всеобщего благоденствия, когда грозные львы охотились рядом с трепетными ланями, когда торговцы дружили с мытарями, а разбойники – с чиновниками, когда даже бубонная чума косила только неверных, когда сам диск земной крутился в правильную, ватиканскую сторону, из пределов Борея (пришла напасть. В приграничных деревнях северных земель Ватикана поползли слухи, что объявился антипапа. Толком никто ничего сказать не мог: одни утверждали, что ростом он был с дюжину Пап, и обещал огнём из уст своих спалить Ватиканский музей Естественной истории; другие рассказывали, что своими щупальцами он грозился изломать ватиканский нефтяной терминал. И потянулись с севера нескончаемой вереницей беженцы, оставляя за собой поднимавшиеся к небу столбы дыма – сжигали всё, что не могли унести с собой. Видя и слыша всё это, Пий весьма кручинился и переживал, думу думал, как урезонить антипапу, убедить в неправоте его. К тому же, и не с кем было перевоспитывать нечестивца: вся швейцарская гвардия в ту пору находилась в противоположном конце государства, увещевая альбигойцев не упорствовать в своих заблуждениях. И поскакали гонцы к швейцарским полкам, стоявшим на коленях вокруг альбигойских крепостей и умолявшим упрямых, как все южане, альбигойцев отступиться от ереси и вновь прибегнуть под длань кроткого Папы Пия XIX. Сам Папа в постоянных молитвах и посте призывал себе в помощь необоримую небесную рать, а пока та не прибыла, сочинял хитроумные прожекты по превращению антипапы в добропорядочного католика. Уж Пий и посольство викариев засылал к антипапе с буллой о даровании последнему должности премьер-кардинала и наипочётнейшего титула "раб раба рабов Божьих" (ведь всем известно, что у самого Папы титул – "раб рабов Божьих" ). И делегацию инквизиторов с подарками отправлял. Но всё оказалось втуне. На вопрос, что же, всё-таки, ему нужно, антипапа ответил: "Тиару с головы Папы". Требование было совершенно немыслимое, и поначалу все, от распоследнего привратника до самого Папы Ватиканского, его отвергли с негодованием. "Ну, это уж ни в какие ватиканские ворота!" – возмущались ватиканцы, – "Папа без тиары – всё равно, что…" – и не могли найти сравнения, так несовместимо с реальностью было это требование!
Положение спас тиар-менеджер Папы. Он предложил смастерить другую тиару, специально для антипапы, – с нарушением всех канонов – и выдать её за настоящую. Папе, конечно же, пришлось бы какое-то время походить без тиары, пока антипапа не удалился бы восвояси, но дело того стоило.
Замысел был блестяще претворён в жизнь: довольный и обманутый антипапа вернулся во неведомое свояси, а Папа вновь возложил на свою главу истинную тиару – католичество в очередной раз восторжествовало.
Вот так однажды Папа был без тиары. (
X
Сказочника весьма удивляла крайняя нелюбознательность вепсов. К примеру, в ватиканской харчевне его бы уже давно окружили хозяин с толпой своих прислужников и принялись бы наперебой расспрашивать о здоровье всех его десяти тысяч родственников, и как он находит погоду, и нравится ли ему пища (пусть даже он ещё и притронуться к ней не успел из-за их любознательности), и где щедрые чаевые, и ещё множество вопросов. В вепсячьих же трактирах ему приходилось вкушать свою трапезу в нелепом одиночестве.
А ночью в каком-нибудь тёмном ватиканском переулке у него бы обязательно поинтересовались, сколько сейчас времени и нет ли у него нюхательного табаку. Не то, что здесь!
Ладно трактиры с переулками! Но ведь равнодушие вепсов заходило уж слишком далеко – им совершенно не было любопытно, является ли колдуньей какая-нибудь излишне красивая или не в меру пожилая женщина, живущая по соседству. А ведь могла бы и оказаться! Слишком уж спокойно жили вепсы. Но стоило бы им провести у себя пару сотен процессов о колдовстве, так жить стало бы лучше и веселее. Да и обстановку бы в обществе оздоровило.
Но, наконец, настало время сказочнику крепко задуматься над возвращением в Ватикан. К тому его крепко понуждали просроченные визы в тридевятые царства, окрестные государства и земли за семью морями. Всё из-за той же тотальной просроченности своего пребывания на чужбине не было никакой возможности возвращаться через вепсячью таможню, строгость коей не вызывала никаких сомнений. За такие вольности с визовым режимом могли даже ввергнуть в темницу, нисколько не позарясь на сулимые вознаграждения.
Из расспросов тёмных личностей и туристических агентов сказочник узнал, что можно было свободно выехать из Вепсланда только в страну феаков, которую вепсы не признавали, считая её сказочной.
Через несколько дней сказочник был на заветной границе. Феаки же, охочие до всяких историй о диковинных странах и не слышавшие ничего нового со времён Одиссея, охотно впустили сказочника в свои пределы. Лишь спустя несколько дней феаки вполне удовлетворили своё любопытство (а сказочник, не будь он сказочником, присочинил к своему рассказу то, чего не видел, но услышал из достоверных источников). Не без сожаления согласились они отпустить настранствовавшегося гостя в Ватикан.
Во дворце конунга (феаков было устроено прощальное пиршество, где благовония щедрою рукою кидались в огонь охапками, в бокалах весело шипели экзотические порошки, а к столу подавались забавные плоды, имевшие шляпы, словно какие-нибудь благородные синьоры. После пира, или, может, даже во время его сказочник оказался на феако-ватиканской границе. Там он увидел старый полуразрушенный дом. Неуверенной стопою взошёл он в него и двинулся вперёд, пробираясь через кучи щебня и кирпича и осторожно минуя свисавшую клочьями с потолка штукатурку. Он проходил одну комнату этого странного здания за другой. Комнаты видоизменялись, буйство красок сменялось унылой монотонностью, её в свою очередь вновь взрывали ослепительные цвета, углы и плоскости менялись местами… Очередная дверь обрушилась под его далеко не настойчивым натиском, и сказочник оказался посреди пиршественной залы, где в тот момент происходил торжественный обед в честь избрания I кардиналессы – Ангелы Саксонской. И там, сидя средь представителей клерикального бомонда, он рассказал сказку, которая, как он считал, наиболее подходила для данного момента.
О злокозненности Клары и смекалке Карла
Однажды, проснувшись поутру, Папа Карл XII обнаружил пропажу своего любимого кларнета. Нелюбимый кларнет, как назло, лежал на месте и всем своим видом показывал, что в ближайшие пятьсот лет никуда пропадать не собирается. Тяжкое подозрение в краже, граничившее с полной уверенностью, пало на Клару, соседскую девчонку – больно она уж часто говорила, что Карлов кларнет её вовсе не интересует. А вчера так вовсе засобиралась домой слишком уж на полчаса раньше. И принялся тогда всяким мыслям аудиенцию давать Папа Карл XII. Хотя, нет! Тогда он ещё не был XII. Да и Папой пока ещё не знал, что станет. А был он в ту пору маленьким мальчиком, ровесником той самой соседской девчонки Клары. Только много позже, достаточно повзрослев, он стал Папой Карлом XII. Хотя некоторые в своём тщеславном невежестве утверждают, что вовсе не Папой он стал, а шведским королём. Но такие идеи появляются всё больше от разнузданности ума вследствие порчи нравов, наблюдаемой в последнее время.
Но вернёмся к прерванному повествованию. Итак, надо было как-то забрать кларнет у Клары, которая и обратиться с ним вполне не умела. Но поскольку мы столь несвоевременно отметили, что Карл ещё не являлся Папой, то посему он не мог предать коварную Клару анафеме и свершить над нею аутодафе. (Но ум он уже тогда имел подвижный и недюжинный, а посему прозревал бесперспективность прямых действий, как то: закатывание скандала, мольбы и угрозы et cetera. (И он придумал, а вослед и осуществил изящный план: воспользовавшись любезным приглашением ничего не подозревавшей Клары, Карл пришёл к ней в гости. Вернулся же от неё с коралловым ожерельем, которое он похитил, отвлёкши внимание хозяйки в другую сторону.
Кларе ничего не оставалось, как пойти на обмен.
Если же кто, в силу всё того же наблюдаемого ныне падения нравов, будет утверждать, что будущий Папа Карл, мол, первый украл у Клары кораллы, то следует предать осмеянию сего невежду; ибо мы в своих исследованиях использовали папские хроники – кто будет сомневаться в их правдивости. А скороговоркам, между прочим, причинно-следственная связь, в принципе, не важна.
XI
И вот, когда путешествие счастливо завершилось, на смену ординарным мыслям странника о дне грядущем в голову сказочника вдруг, без спроса, без стука, начали вторгаться мысли совсем уж абстрактные. Ведь во дни скитаний думы думались всё больше конкретные: а что если в наступающем дне не услышит он новой сказки и будет потом угрызаться, что вот, мол, и день прошёл втуне, и ведь не вернуть его.
Теперь же среди прочих заняла его одна мысль: если Бог настолько круче людей, что непознаваем, то вполне может статься, что всё, что люди напридумывали насчёт Него, может оказаться не вполне соответствующим Истине. От этой мысли у него даже разболелось чувство уверенности в себе. И больше IV минут в сутки он её думать уже не мог. Не будь у нашего героя склонности к сказочничеству и имей он иной склад характера, возможно, он нашёл бы выход для своих размышлений: сошёл бы с ума или написал философско-богословский трактат. Но сказочник был таким, каким он был задуман, а посему ничего такого не сделал.
Как-то раз сказочник пошёл в баню. А надо сказать, это было одно из любимых мест времяпрепровождения ватиканцев. И в то время как сказочник сидел там у бассейна и читал газету "Babylonian times", к нему подсел некий старец, не замедливший тут же заговорить. Хитро прищурившись, он указал в сторону игравших поодаль в шахматы и молвил сказочнику: "Расскажу я тебе сказку про шахматы. Глядишь, и день для тебя даром не пройдёт". И он прищурился ещё хитрее.
О неочевидности явного
Однажды с далёкого юга, который окружает Ватикан, прибыл состав с колониальными товарами. Среди прочих диковинных вещиц там были и шахматы. А поскольку вследствие неразберихи, творившейся после очередного нашествия варваров, состав был отправлен на запасные пути и поспешно там забыт, то шахматам, как и всем остальным их сотоварищам по заточению, при внезапно появившемся обилии свободного времени делать было совершенно нечего. Шахматы пытались развлечься всеми доступными им в их положении способами, как то: лежанием в состоянии покоя, неистовыми плясками на шахматной доске, попыткой переворота доски, подсчитыванием численности зёрнышек при условии, что на каждую последующую клетку доски класть оных в II раза больше предыдущей. Пресытившись всем этим, шахматы вдруг вспомнили своё прямое назначение, и вслед за этим пришло осознание, что правил игры в себя они не знают. "Если даже правил нет, их следует придумать!" – решила самая мудрая фигура. Тем шахматы и занялись. Как и в любой игре, здесь должно было присутствовать противостояние, посему половина чёрных фигур, объединившись с половиной белых, оппонировала противнику схожего состава. Обе армии отделяло два ряда клеток, у каждой в тылу было по одному ряду – для большей маневренности и тактических отступлений. Затем каждая фигура принялась придумывать, как ей ходить. Лошади, по аналогии со своим первоисточником в природе, вполне логично предположили, что пред ними открыта вся гамма тактических действий, позволявшая в стремительной атаке скакать по всему полю, куда им вздумается, нападать на открытые фланги и преследовать бегущего противника. Тяжеловесные ладьи решили, что будут падать на неосторожно приблизившегося противника и тем самым уничтожать его. Единственными, против кого ладьи не могли проводить сей приём, были слоны, обладавшие слишком острыми шлемами. Конструкция их шлемов подсказала слонам и остроумное решение относительно способа сражения: подобно рудокопам, будут они пробуравливаться сквозь доску, и, передвигаясь под нею, неожиданно представать перед обескураженным противником. Пешки, обладая утлым фигуросложением, предпочли сбиваться в тесную фалангу и, укрепив фланги, стойко отбивать атаки. Как явствовало из их наименований, король или королева (тут уж всё зависело от темперамента) управляли войском, и время от времени предавались амурным переживаниям. Впоследствии даже случались драмы, когда какой-нибудь слабохарактерный король безоглядно влюблялся в неприятельскую королеву. Понятно, что ничего хорошего ждать от этого не приходилось.
Жизнь вроде бы наладилась и не казалась такой рутинной. Но однажды дверь в вагон отворилась и шахматы, а вместе с ними и все остальные колониальные товары, зажмурились от ворвавшихся солнца и ветра…
Шахматы попали в лавку спорттоваров. Прочитав на внутренней стороне доски правила игры, ватиканцы начали играть в шахматы и вскоре зело полюбили сию игру.
Только к концу повествования сказочник заметил, что таинственного старца уже давно нет рядом.
XII
В Ватикане за время отсутствия сказочника случился Прогресс. Приезд сказочника пришёлся на завершающую стадию грандиозных преобразований, в результате коих стремительно исчезала старая добрая одноэтажная столица, и на смену ей выплывал дымящий мартеновскими трубами и ощетинившийся башенными кранами Левиафан. Изменения были столь радикальны, что люди суетные и склонные ко всякого рода переменам предлагали даже переименовать столицу в Новый Ватикан. Сказочник, будучи человеком передовых воззрений, не мог не отразить сих процессов в своих сказках. И конечно, отразил.
Ватиканский синематограф
Однажды, во дни торжества всеобщего прогресса, ватиканская наука явила общественности своё очередное изобретение – кинематограф. Изобретение было столь удачным и вызвало такой резонанс в обществе, что первый же фильм – "Прогулка Папы Бенедикта XVII по Ватиканскому саду" – занял I место в киночартах. Папа Бенедикт XVII, выждав для солидности несколько фильмов, высочайше изъявил желание посетить сеанс кинематографии. Специально для взора столь высокопоставленной особы решили создать фильм яркий и зрелищный, такой, какие снимали индейцы на своих кинематографических студиях "СвяЩЩенный лес" и "XX Century Wolf". Совместными усилиями студий "Ватиканфильм" и "Монблан pictures" был явлен суперблокбастер "Диавол разбушевался и возвращается".
В день премьеры зал был более чем полон. Этому весьма поспособствовало такое нововведение, как массированная реклама в проповедях с амвонов всех церквей Города. Итак, в первых рядах сидел сам Папа и высокопоставленные кардиналы; за ними следовали епископы попроще и прочие аббаты; далее уже располагались всякие там певчии, викарии и нунции. И галёрку плотно оккупировали церковные сторожа и сельские священники.
И вот, действо началось. В кромешной темноте появилось название фильма и некий невидимый глазу человек возгласил: "От Создателя всего сущего! А также от создателей фильмов "Прибытие папского кортежа", "Прибытие папского кортежа II" и "Папский кортеж возвращается"". И начался фильм…
Никакие глаголы не в силах описать всего великолепия картины, оригинальность задумки и новизну сюжета! Но и нельзя вполне удержаться хотя бы от краткого пересказа сего шедевра. Итак.
В счастливые дни Ватиканской державы, когда никакого коварства не ожидалось, вновь восстал Диавол из глубин преисподней. И захотел сей враг рода ватиканского предать всё, созданное по благоволению Божьему, бессмысленному разрушению и мерзости запустения. На своём пути наверх – из преисподней на землю – он соблазнил ватиканских шахтёров. Те, находясь, по сравнению с иными ватиканцами, к аду ближе, оказались наименее устойчивыми к пропаганде и агитации лукавого. И обрушился адский сатана со своим воинством неисчислимым на Землю, и воевал ея три дня и три ночи, и слышался скрежет зубовный средь народов, Круг Земной населявших. Но на защиту всего человечества встал Ватикан. Ватиканский ГенПапШтаб посреди всеобщего хаоса искал пути сокрушения диктатора преисподней. И вот, посольство генерал-кардиналов и штабс-аббатов отправляется в тихую ватиканскую глубинку, где в глухом горном селении служит некий приходской священник. Но не простой то был священник – в прошлом был он наиславнейшим воином, служил некогда в отряде нунциев особого назначения, являлся обладателем всех ватиканских и некоторых неватиканских высших наград, с отличием закончил Сорбонскую Высшую Духовную академию и владел в совершенстве школой рукопашного боя клервосских (монахов. Но повздорил он некогда с начальством относительно трактовки XXI главы пророчеств Исайи и, осерчав, покинул службу. Но каждый вечер после проповеди достаёт он из сундука все свои награды, диплом Сорбонской Высшей Духовной академии, фотографическую карточку своего любимого ручного енотика, убитого фанатиками-язычниками, и некоторое время смотрит на всё это со значением.
Узнав от прибывшей высокопоставленной делегации о вселенской угрозе человечеству, герой, забыв прежние обиды и презрев грядущие опасности, в чём был отправляется сокрушать Зло. Уничтожив в рукопашной схватке армию рудокопов, изобличив и посрамив в религиозном диспуте их главарей, он, наконец, добирается до самого Диавола. Схватка была преисполнена драматизма: герой поначалу и избивался нещадно; и висел над пропастью, слушая оскорбительные речи сатаны, в коих он, между прочим, упомянул о способе своей аннигиляции (ведь считал, что ему уже ничего не грозит и герой доживает последние минуты); и пытался дотянуться до сорвавшегося с его груди нательного крестика, чему, безуспешно в итоге, пытался помешать лукавый. Но потом вспомнил герой свою великую миссию, возопил неватиканским голосом и собрал воедино все свои силы. Заблокировав защитной молитвой заклинания супостата, главный герой переходит в контратаку и первой молитвой вбивает дьявола в сыру землю по пояс, второй – по шею и третьей отправляет на постоянное место работы – в преисподнюю.
Завершается всё помпезным финалом: уцелевшие в этом Армагеддоне ликуют, шахты с остатками в них рудокопов засыпаны, Диавол посрамлён.
Успех фильма был несомненным. Исполнявший роль главного героя был удостоен звания заслуженного народного ватиканского артиста, съёмочная группа была одарена парчёй и златом, а кинематограф получил официальное благословение.