То, что Анна-старшая в пенсионном своем возрасте нашла работу, да еще на частной птицеводческой ферме, было по здешним меркам большой удачей. Тем более что никаких других ферм, кроме этой, в обозримой округе не наблюдалось, и на работу остатки местного, еще не разбежавшегося трудоспособного населения ездили либо в город, либо в соседние села. А с другой стороны, где бы еще хозяин фермы нашел в этой дыре такого бухгалтера со стажем?
- Не волнуйся, мама, они за тебя руками и ногами держатся.
Губы Анны-старшей чуть дрогнули в довольной улыбке. Она и не волновалась насчет работы. Просто лишний раз давала понять, как нелегко приходится ей с непоседой Анюткой.
Лариса перекинула через плечо сумку:
- Ну, все, мои дорогие! Что на ужин - знаете. Живите мирно!
И пока Лариса шла через палисадник к калитке, обе Анны, обнявшись, стояли возле окна, и две пары глаз, одни - поблекшие и усталые, другие - горящие и обожающие, неотрывно следили за ней.
* * *
Егор стоял во дворе, наблюдая, как Маринка ловко выводит из-под навеса машину. Старенькая узкоглазая "фелиция" сверкнула начищенным синим боком. "Фелиция" предназначалась для поездок на работу и в город. На рынок же ездили обычно на еще более старой, но вполне ходкой серой "волге".
Марина кивнула отцу и так же ловко, за один прием, вырулила со двора на дорогу.
Отвесное вечернее солнце брызнуло в глаза, и Марина опустила щиток. Впрочем, дорогу она давно выучила наизусть, могла бы ехать и с закрытыми глазами, тем паче что давить на субботней вечерней улице было некого.
Сначала она подобрала Любу, которая, по-девчоночьи нетерпеливо подпрыгивая, уже махала ей рукой от калитки. Любаша едва успела плюхнуться на заднее сиденье, как Марина нажала на газ, и они с хохотом рванули дальше, лихо притормозив уже возле Вериного подъезда. Села и Вера, махнув на прощанье торчащему в окне Ильюшке. Последней в очереди была Лариса. Вскоре и она элегантно впорхнула на свое привычное место рядом с Мариной, и через минуту машина, подскакивая на ухабах и пыля, выехала за поселок.
Они ехали молча, наслаждаясь июльским вечерним солнцем, движением и ветром, врывавшимся в открытые окна машины. По обеим сторонам дороги плыли холмы, перелески, поля - пейзаж, давно выученный до мельчайших подробностей, так же как и все рытвины на этой сельской дороге. И, казалось, конца и края нет этому простору, раз и навсегда вобравшему в себя и поля, и деревни, и леса… И все они четверо - и рассеянно глядящая на дорогу Марина, и Лариса, подставившая красивое лицо ветру, и улыбающаяся чему-то Вера, и Люба, смешно скосившая глаза на пузырик жвачки, - думали, похоже, об одном: захоти они вырваться из этого, точно круги по воде, расходящегося вокруг них простора - ничего уже, наверно, не получится, удержит он их, затянет в себя, точно омут.
Марина в зеркало заднего вида глянула на притихших подруг и, качнув головой, включила на полную громкость радиоприемник, - благо, настроен он был всегда на одну и ту же веселую музыкальную волну.
* * *
Чем дальше отъезжали девушки от дома, тем более рабочим делалось у них настроение. Марина убавила звук радио и прислушалась к тому, о чем тихо переговаривались на заднем сиденье Люба и Вера.
- Как там дедок из восьмой палаты?
- А так, что надо им серьезно заниматься. Урологу хорошему показать. Что мы-то в санатории можем? Его в город надо везти. Деньги платить. А родственникам его всё по фигу, - в голосе Веры слышалось неподдельное возмущение.
- Да уж… Не санаторий у нас, а чистая богадельня. Ни одного объекта, на который можно глаз положить, - вздохнула Люба.
- Так уж и ни одного? - весело откликнулась Марина и покосилась на Ларису. - Может, один все же нашелся?
Это был прозрачный намек на прошлогоднего капитана дальнего плавания, которого невесть какими судьбами занесло в их захолустный санаторий. Капитан этот, кажется, не на шутку в Ларису влюбился, год писал письма, и вот не сегодня-завтра должен был приехать. И на этот приезд были у Ларисы большие надежды.
- Исключение только подтверждает правило, - подвела черту под полемикой Люба.
Лариса рассмеялась, повернулась к девушкам:
- Любашка, так у тебя ж вроде бы есть этот самый объект, на который можно глаз положить…
- Именно что "положить". Лечь этот объект всегда готов, как пионер. А вот жениться… Серафима видеть его уже не может, трясется вся и шипит.
- Ишь чего захотела - жениться! - Марина хохотнула и резко прибавила газ. Машину под общие вопли и смех несколько раз мотануло на повороте, а впереди уже показалась пятидесятых годов, когда-то помпезная, а теперь вполне облупленная грязно-желтая арка с надписью: "Санаторий "Удельное"", намалеванной поверх старой - "Санаторий "Красные сосны"". И такую актуальную, животрепещущую, можно сказать, тему про замужество пришлось свернуть.
Через минуту-другую старый охранник дядя Степан поднял шлагбаум и шутливо козырнул улыбнувшейся Ларисе.
* * *
В комнате для медицинских сестер процесс переодевания шел теперь в обратном направлении: девушки, смеясь и прыгая то на одной, то на другой ноге, стягивали узкие джинсы, снимали кофточки, поправляли перед зеркалом прически. В трусиках и лифчиках, молодые, с прекрасными фигурами, они были похожи на сестер, принявших участие в конкурсе красоты. Вот сейчас наденут бальные платья, а еще лучше - белые платья невест и выйдут на сцену, под лучи прожекторов и восхищенные взгляды зрителей. Но вместо белых платьев девушки надели белые, туго накрахмаленные коротенькие халатики медсестер и выпорхнули в коридор. Правда, восхищенные взгляды им все же достались. Ведь пациенты, даже если они пожилые и не очень здоровые мужчины и женщины, - какая-никакая, а публика.
Лариса переодевалась в кабинете старшей медсестры. Сняла и аккуратно повесила в шкаф брючки и блузку, надела такой же, как у девушек, безукоризненно белый, разве что немного подлиннее, халат.
Возле процедурной выстроилась очередь: к Любе - на уколы, к Вере - на измерение давления, к Марине - за лекарствами. Когда в коридоре показалась Лариса, все внимание переключилось на нее. Пациенты одобрительно посматривали на молодую докторшу Ларису Петровну и почтительно здоровались. Но долго разглядывать Ларису у них не получилось, потому что их по очереди выкликали из процедурной.
Мужчины, даже если укол делали им в сотый раз, терялись, спускали штаны и зачем-то пытались взгромоздиться на процедурный стол. Люба терпеливо пресекала эти попытки и, прежде чем пациенты успевали что-либо понять, вкалывала шприц в их тощие, толстые, плоские, круглые - на любой вкус - зады. Даже охнуть не успев, старики благодарили Любочку и с облегчением покидали кабинет.
Вера, ловко закручивая манжеты и следя за стрелкой тонометра, почти механически произносила немудреные, в сущности, фразы, которые лечили стариков лучше всяких таблеток:
- Все хорошо! Можете жениться!
(Это старикам.)
И:
- Все хорошо! Можете замуж выходить!
(Это старушкам.)
Те довольно улыбались, опускали рукава халатов и рубах и шли к Марине: доброе слово, особенно про пошатнувшееся здоровье, оно, конечно, и кошке приятно, но отказываться от прописанных "хорошей докторшей Ларисой Петровной" лекарств никому бы и в голову не пришло.
Лариса обходила лежачих больных. Предварительно разогрев дыханием металлический холодный кружок фонендоскопа, она внимательно выслушивала сердце и хрипы в легких, измеряла пульс и давление, делала новые назначения, успокаивала, подбадривала.
За всеми этими привычными, повторяющимися из дежурства в дежурство делами незаметно прошло часа три. И так же незаметно сгустились сумерки. К десяти вечера в санатории наступило затишье. А в одиннадцать, после отбоя, коридор совсем опустел. И свет в палатах погас. Теперь можно было наконец-то расслабиться: пациенты обихожены, острых никого нет, впереди долгая теплая июльская ночь с одуряющим запахом цветущих лип за раскрытыми окнами.
Около двенадцати все собрались у Ларисы.
* * *
- Картошка-то нынче - как горох. - Люба дочистила последнюю картошину и включила электрическую плитку.
Марина хозяйским взглядом заглянула в кастрюлю:
- С чего ей быть крупной? Рано еще копать. Да и сухо все лето. Дождей почти не было, - она достала из холодильника малосольные огурчики, сыр, колбасу, подсоленное сало, а из тумбочки - хлеб, подсолнечное масло, тарелки, вилки и стаканы. - Эх, посидим сейчас!
- Неужели! Еще как посидим-то, девочки! - Вера развела в медицинской колбе спирт, вопросительно глянула на Ларису. Та кивнула, но показала пальцами: "Чуть-чуть". Марина достала из холодильника бутылку пива. Налила себе и Любе. Только собрались выпить и закусить, зазвонил телефон.
- Ну нет счастья на земле! - Лариса взяла трубку, и через секунду лицо ее сделалось сосредоточенно-строгим. Послушав недолго возбужденное бухтенье на другом конце провода, она прикрыла мембрану ладонью: - Участковый Зилев, по мобиле звонит, - и включила на телефоне кнопку громкой связи.
Теперь все смогли слышать взволнованный басок Витьки Зилева:
- …сам то приходит в сознание, то отключается. По документам московский. И номера на мерине московские. Присылайте Кольку, надо его к вам привезти и осмотреть, у него голова не по-хорошему скособочена, может, шейные позвонки сломаны.
Зилев говорил почти скороговоркой. Ясно было, что ему там, в ночи, с этим уже, может быть, трупом совсем не по себе, даром что милиционер и при оружии.
Лариса и хотела бы Зилева успокоить, но ничего кроме уверенного и спокойного тона предложить в это время суток не могла.
- Во-первых, у Кольки на "УАЗе" сцепление полетело. Во-вторых, суббота. И после бани он наверняка пьяный. Так что звони в район, пусть они свою "скорую" вышлют. Это самое быстрое.
Зилев с баса перешел на почти фальцет:
- Да ты чо, Лариса Петровна! Не слыхала, что ли? Вчера военные своей техникой мост просадили, в понедельник только дорожников обещали прислать. И никакая "скорая" из района не проедет. Бросайте там своих пенсионеров и дуйте сюда!
- Жди. Соображать будем. - Лариса опустила руку с трубкой и посмотрела на медсестер. - Ну, девочки, быстро принимаем решение.
- А "мерин" - это "мерседес"? - как бы не к месту поинтересовалась Вера.
- "Мерседес".
Вера взяла у Ларисы трубку.
- Вить, а "мерседес" сильно разбит?
- Правое крыло, бампер точно надо менять, и подвеску, и радиатор. Что вы про автомобиль? Это только железо, а водитель скрючен, и голова набок. Я его ножом кольнул, вроде дергается.
- Если дергается, значит, позвоночник не сломан, но ты с ножом-то поосторожнее, не проткни со страху лишнего. А то мы уже точно ничем помочь не сможем. Жди, в общем. Сейчас приедем.
Вера тут же набрала другой номер. Несколько секунд ждала, пока возьмут трубку, а потом голосом, не терпящим возражений, сказала:
- Это я. Перед Скордами "мерседес" московский перевернулся. Водителя надо к нам привезти, а потом ты на тракторе этот "мерседес" к себе в мастерскую привезешь. Подработаешь на ремонте. Никаких там людей нет, там милиционер Зилев. - Вера послушала неуверенные возражения на другом конце провода. - Ничего страшного. После бани все выпившие, не ты один. Выезжай к нам, я с тобой поеду, а Зилеву перезвоню, что едем.
Вера перевела дух и набрала номер Зилева.
- Вить, Мишка выпивши и говорит, что поедет, только если ты ему разрешишь официально.
Зилев обрадованно хохотнул в громкую связь:
- А как будто Мишка когда трезвый ездит! - И тут же испуганно добавил: - Девки, быстрее собирайтесь. Он опять отключился.
Пока Вера говорила с участковым, Лариса быстро собирала аптечку: ампулы с обезболивающими, сердечные, антисептики, бинты.
Марина, наблюдая, как Вера быстро скидывает халат и влезает в джинсы, заметила не то с укором, не то с одобрением:
- Ну, Верка, ты и даешь! Там, может, человек погибает, а ты думаешь, как бы Мишка подработал на ремонте. Он же на несчастьях других зарабатывает, и тебе он, кстати, ничего хорошего не сделал.
Вера, надев кофточку, поправляла перед зеркалом волосы.
- Во-первых, чтобы Мишку в этот час и в этом состоянии вытащить из дома, нужен веский довод. Для него перспектива подзаработать - это довод. И плохого он мне ничего особенного не сделал. А на счастье других мало кто зарабатывает, основной приработок на несчастьях. И мы с тобой, между прочим, нужны не молодым и здоровым, а старым и больным. Тоже, значит, на несчастьях других зарабатываем. Если то, что мы зарабатываем, можно назвать деньгами, конечно. - Вера высунулась в окно, посмотрела в ночную темень, прислушалась. - Все. Вроде Мишка подъехал. Давайте носилки и фиксаторы, его же придется из кювета тащить.
* * *
Ночь была совсем черной, безлунной. Только крупные звезды усыпали небо. Даже огоньки домов не светились. Машина двигалась быстро, подпрыгивая на ухабах. Фары выхватывали то куст, то дерево вдоль дороги.
Сначала ехали молча. Когда машину очередной раз тряхнуло и Вера ткнулась плечом в плечо Михаила, тот спросил:
- Как жизнь-то?
Вера весело мотнула головой:
- Хорошо жизнь! А у тебя как?
Михаил помедлил с ответом, соображая на всякий случай, что означает Верин веселый тон, и как-то не к месту ответил:
- Валентину Ивановну вот часто вспоминаю. Жалко ее.
- А что это ты маму вспомнил?
Выражения Вериных глаз Мишка, к счастью своему, не видел, а в тоне ее разбираться так и не научился.
Валентина Ивановна, Верина мать, умерла три года назад. Умирала она нестарой совсем, пятидесятидвухлетней женщиной, тяжело, от запущенного рака легких. За раковыми больными без специальных навыков трудно ухаживать. Тогда Верино медсестринское образование особенно пригодилось. Правда, из Пскова, из своего медицинского училища, вернулась Вера за три года до смерти матери не только с образованием, но и двухмесячным сыном Илюшкой.
Валентина Ивановна внука у дочери с рук на руки приняла. Веру и словом не укорила. И даже когда два года спустя стал заруливать к Вере разбитной шофер Мишка Жихарев, тоже смолчала. Но, видно, перед смертью и собственная несложившаяся женская судьба, и судьба дочери особенно мучили ее. Она подзывала к себе Веру, гладила ее нежные руки своими морщинистыми, иссушенными болезнью руками и тихо, с сожалением и глухой обидой в голосе говорила, не замечая безостановочно катящихся слез:
- Не возьмет он тебя, доченька, с ребенком, не возьмет… Как же ты без меня будешь-то, милая…
Так что в тяжелое умирание Валентины Ивановны и Мишка внес свою лепту. И мог бы он сейчас ее не вспоминать и тем более вслух не жалеть.
Мишка на Верин вопрос про мать не ответил. Потому что и отвечать было, наверное, нечего. Ляпнул так, от балды. Чтобы посмотреть, зацепит или нет.
Мишка крутил баранку и время от времени косился в темноте на Веру. Но когда машину опять тряхнуло, его рука с переключателя скорости как-то невзначай оказалась на Верином колене. Вера, не поворачивая головы, Мишкину руку с колена стряхнула, отодвинулась подальше, к окну, и все так же весело опять спросила про жизнь:
- Ты-то как, Миша?
- А ничего тоже. Только у Катьки родить все никак не получается. Конечно, может, и я виноват.
- Это вряд ли. Я же от тебя два аборта сделала. Миш, слушай, - Вера развернулась, поглядела почти с интересом на скуластое, вытянутое, с нависающими надбровными дугами лицо Михаила, подумала: "И чего ж это я в тебе, дура, тогда нашла?", а вслух продолжила: - Слушай, так если Катька не может, давай я тебе рожу, а? - Вера почувствовала, как Мишка точно одеревенел. Выдержала паузу и добавила самым невинным тоном: - Жениться совсем не обязательно, будешь платить алименты, ты же хорошо зарабатываешь! Идет?
До Мишки только тут что-то дошло. Он обиженно засопел и всю остальную дорогу ехал уже молча.
* * *
Первое, что они увидели, подъехав к месту аварии, это участкового Зилева и зилевский мотоцикл на обочине. К Вере и Михаилу Зилев бросился, точно к родным. При свете фар его конопатое лицо выглядело совсем бледным.
Рассмотрев уткнувшуюся в кювет разбитую машину и скрюченную фигуру водителя в ней, Мишка присвистнул: "Эк его угораздило!"
Пока Зилев с Михаилом обсуждали траекторию полета московского гостя, Вера осторожно стянула с левого плеча пострадавшего пиджак, закатала рукав рубашки, наполнила шприц.
Почувствовав укол, мужчина дернулся. Вера осторожно повернула к себе его голову, хотела поднять веки, проверить зрачки. Но мужчина сам раскрыл глаза. Посмотрел на Веру. Удивленно поднял брови, улыбнулся и тут же опять выключился.
"А он ничего, симпатичный. Но головой приложился капитально", - подумала Вера и, повернувшись, крикнула в темноту:
- Мальчики, хватит трепаться! Быстро носилки!