Они продолжали встречаться и в том возрасте, когда слабнут обычно товарищеские узы. Наверно, им было интересно друг с другом: все-таки разные миры, разные сферы общения, приложения труда. И притом - тщательный, скрытый, не совсем чистый интерес к успеху другого: не обогнал ли, случаем, не добился ли большего успеха? Несмотря на свои удачи, Локотков иногда завидовал Эдику: какая у него веселая и боевая, на самых бурных перекрестках времени, полная встреч и впечатлений, жизнь! Он любил бывать и в компании чертомовских сослуживцев, они казались ему живее, умнее, и уж во всяком случае интереснее вузовских коллег, иные из которых годами не читали ничего художественного, а "культурные" разговоры вели только насчет телепередач. Однако в последние два года пребывания на свободе Валерий Львович отметил в личности Гастона изменения, не очень-то приятные. Употреблявший раньше только для веселья и немного, Эдик два раза напился на глазах у Локоткова абсолютно пьяным, и был в таком виде подозрителен, прилипчив и нехорош. Стал циничен в разговорах, выглядел устало и раздраженно. Однажды они случайно встретились на улице, и Чертомов сразу потащил Локоткова в ближайшую пивную. Тот сначала обрадовался возможности снова оказаться вдвоем, поговорить не спеша о разных делах. Но Гастон за пивом разговаривал неохотно, смотрел все время на часы; выпив же свое, бросил: "Ну, мне пора, извини, старик", - и сразу ушел. Валерий Львович остался один, и чувствовал себя одиноким, брошенным, словно бы несправедливо обиженным.
Больше они не виделись. И вот теперь Локотков собрался звонить Эдику. Звонок этот имел одну цель: через Чертомова Валерий Львович собирался найти себе работу. Если есть какие-то возможности, то только у него. Правда, что он может ему предложить? Газету, только газету, притом не самую лучшую. Ничего, Локотков согласен и на это, ведь сейчас главное - зацепиться, руку он набъет быстро, а там - станем посмотреть…
Он долго не мог дозвониться - в трубке все звучали короткие, короткие, короткие гудки. Вдруг в одну из попыток - Локотков даже вздрогнул - аппарат щелкнул, монетка провалилась в щель, и знакомый голос на другом конце провода сказал:
- Редакция. Чертомов слушает.
- Здорово, Эдик, - тихо произнес Валерий Львович. - Это я, Валерка Локотков.
- О… Валерка?! Валерка, ты, что ли? Откуда?
- А ты не понял? Разве не слыхал, что со мной произошло?
- Как не слыхал! Значит, ты уже оттуда? Ну и что? Как твои дела?
- Хреново. Надо встретиться.
- Думаешь, есть смысл?
- Даже если нет - что ж такого? Ведь сколько не виделись, ты подумай!
- Не виделись, не виделись, да… - по чертомовскому тону можно было понять, что он сильно растерян - и внезапным появлением друга, и его предложением. - Что ты предлагаешь? Только давай конкретно, без крутежа, а то запарка. Некогда. Может быть, подъедешь вечером ко мне, в редакцию?
- Не очень хочется, знаешь. У вас там милиционеры стоят, а я со своей справкой… Есть такое предложение: давай встретимся на одной хате.
Сказал - и насторожился: взыскательный к таким вещам Гастон мог и отказаться; тогда пришлось бы идти в ресторан, на люди, обращать на себя внимание не отросшими еще после заключения волосами, орать важные для обоих слова, продираясь сквозь бухающую музыку, под чужими взглядами, с приставучими соседями по столику. Однако, к удивлению, Чертомов не отказался.
- Ладно, - проворчал он. - Договорились. Скажи куда, каким транспортом добираться. Встретишь меня на остановке. В девять. До этого времени я занят. И вот что еще: я на мели сейчас, старик…
- Ну что ты, Эдька, какой разговор! - вскричал Локотков. - И не думай об этом! У меня есть, я все куплю. Ведь я же приглашаю - ты что, забыл? - и стал диктовать ему маршрут и место встречи.
Придя на квартиру конвульсивного телефоновладельца Ивана, Локотков предложил такое условие: вечером он выдает ему литр водки, и тот уходит. Квартира нужна для деловой встречи. Услыхав это, "гордый чуваш" поглядел на него с уважением: подумал, видно, что жилец затеял крупную аферу. И согласился.
12
Вечером Иван получил свою водку и ушел, а Валерий Львович, с трудом дождавшись половины девятого, выскочил из дома.
На улице было морозно, чуть ветрено. Наверно, скоро выпадет первый снег, и сразу стает, образовав вязкую слякоть. В предзимнем воздухе гулко и далеко разносились команды репродукторов с близкой станции. Шли в разных направлениях люди, поодиночке и небольшими группами - вдвоем, втроем. Пьяные тихо или громко разговаривали, стоя возле стен домов, сидя на подъездных скамейках. Окон горело - больше половины. Где-то копошились в постелях ранние любовники, где-то звенели станки и гудели турбины, тренировались фигуристы, космонавты спали на орбите, визжали свиньи в грузовиках у мясокомбината, пылкие юноши, пишущие стихи, вскрикивали от боли, найдя хорошую строку… Среди этой круговерти двигался по улицам автобус, строго по своему маршруту, и в автобусе ехал газетный сотрудник Эдик Чертомов на свидание к бывшему закадычному другу. А друг в то же время шел к остановке, встречать его. И оба тоже принадлежали Истории, крохотными песчинками крутясь в ее ненасытной, бездонной воронке. Суждено ли попасть в луч и взблеснуть хоть на мгновение?.. Локотков остановился на дороге, словно споткнулся, и замер, ошеломленный: к нему снова вернулась способность мыслить отвлеченно, независимо от конкретного окружающего! За три долгих года он успел смириться с тем, что утратил ее напрочь. Там, сколько он ни пытался настроить свой мозг, ему ни разу не удалось подняться над беспокойством о жратве, нудной работе, бане, кино в выходной день, отоварке в ларьке, будущей жизни с Лилей… Удивление прошло, снова быстро сменилось конкретным: каким-то теперь стал Гастон, что-то он скажет, поможет ли с работой?..
Друг мало изменился: берет, шарф вокруг шеи, пальто, дорогое и модное когда-то, длинные волосы сзади, выпуклые глаза, чуть вислый нос. Он цапнул Локоткова за руку, обнял, - тот почувствовал, что объятие было искренним, и у него запершило в горле.
- Валерка, гад! - закричал Чертомов. - Ну-ка к свету, огляжу я тебя!
От него попахивало: видно, успел уже где-то клюкнуть.
Прекрасное студенческое прошлое, сдружившее их, проплыло мимо и окутало теплым пологом воспоминаний; в нем, том прошлом, тоже мог случиться такой октябрьский вечер, морозный, чуть ветреный, и совсем не обязательно радостный: одинокий, несытый, с долгими, сердечными неудачами. И все равно он был бы счастливый, тот вечер, потому что впереди у каждого маячила светлая жизнь.
- Ты куда меня ведешь… такую молодую? - настороженно спросил Эдик, когда они, уже приглядевшись друг к другу, пошли по дороге.
- Есть одно место. Я пока там остановился.
- С Иркой, значит - полный капец?
- Да. Полный.
- Поня-атно… Об алиментах был уже разговор?
- Пока нет.
- Будет, не обольщайся. Бабы - они народ деловой, только в постели ничего не помнят, а коснись денежных дел - разом обжучат, слопают!
- Что, были и у тебя случаи?
- Ну, зачем? Постигаю опыт других, и учусь на нем избегать своих ошибок. Как это… ille optimus gui minimis urgetur … помнишь?
- Дай тебе Бог!
Войдя в квартиру Ивана, Гастон поморщился от запаха, внимательно оглядел ее.
- Да, чертоги! Как тебя угораздило в них оказаться?
Вдруг заметил телефон на табуретке в углу ("гордый чуваш", уходя, освободил его от тряпья на случай, если аферистам понадобится с кем-нибудь связаться):
- Послушай, так ты даже с телефоном! А мне показалось утром, что ты звонил из автомата…
- И не ошибся: из автомата, точно.
- Что так?
- Как тебе ответить? Нечистое здесь место, Эдька, нехорошее.
- Что, следят? - встревожился друг.
- Да ну, глупости! Кому надо - следить за этим вертепом? Впрочем, может быть… Не в том дело. Говорю - нечисто здесь, неприятно, смрадно.
- Действитеьно… - Гастон понюхал воздух. - Не озон… Может, стоило пойти в кабак?
- Думаю, что нет. Во-первых, вид у меня… - он коснулся коротких волос, - во-вторых, чем там лучше - грохот, духота… В-третьих, мне надо решить с тобой один вопрос.
За разговором Валерий Львович накрыл стол: постелил газету, взрезал банку с консервами, принес стаканы.
- Напрашиваться к тебе в гости тоже не хотелось, - продолжал Локотков. - Что же, ведь неудобно: приехал, со своими проблемами, и - пожалуйста: не угодно ли меня принять? Все-таки, я считаю, здесь лучший вариант…
- Ладно! - прервал его Чертомов. - Перестань метаться, и садись.
Он разлил водку, поднял стакан:
- Со встречей, что ли! Забегался я, всех позабыл… Давай, Валерка!
Потом был разговор: кто где? Двое из их студенческого круга уже успели умереть, большинство сгинуло, исчезло с горизонта, и лишь некоторые, считанные единицы, еще промелькивали небольшими эпизодами в чертомовской жизни.
Гастон быстро опьянел, и сразу озлился. Это с ним бывало и раньше: сидит парень, выпивает, поддерживает нормальный разговор, - и вот уже кипит, бесится, хватает за грудки. Тот его обошел, этот, бездарь, еще куда-то пролез, а ему никто не дает дороги. Если бы не завистники и сволочи, он давно работал бы в столичной газете. Друзья-газетчики умели с ним справляться, и довольно небрежно, без усилий, а вот Валерий Львович растерялся: какого черта?! Сказал, тоже озлившись:
- Слушай, Гастон, ты бы поимел маленько совесть! Как у тебя поворачивается язык при мне называть себя неудачником?! Кто же тогда я?
- Пока ты - зек! Хотя и бывший, - ответил, словно выплюнул, Эдик.
- И гад же ты! Наш-шел тоже кого унизить!
Они сидели напротив, вцепившись в край стола, готовые кинуться друг на друга. Первым, как ни странно, отошел Гастон. Усмехнулся:
- До чего докатились, поздравляю… Да ты не сердись, Валерка, я совсем не желаю тебе плохого, и не хотел унизить, не думай. Просто сорвался, и понесло… Давай держи, прозит!
- Так что же за дело у тебя ко мне, мой милый? - спросил он через некоторое время.
- Ты не поможешь мне с работой? Со старой ничего не выходит, в вузе уже дали полный отлуп.
- А на что ты рассчитывал? Все верно, все правильно.
- Опять?!
- Да нет, не опять, успокойся. Что ж, дело серьезное. Лгать и ходит кругами не в моем характере, ты знаешь, - так вот: помогать в этом деле я тебе не стану. Не брыкайся и не обижайся, а слушай: шансы мои не так уж велики, как раньше. Я укатался, борзой конек. Однако сохранились еще люди, для которых мое мнение небезразлично. Их немного, но они есть. Потерять их уважение - значит, просто исчезнуть, самоуничтожиться. И вот этим людям (а я только к ним могу обратиться!) я должен порекомендовать тебя - человека мне уже чуждого, и, прости, непонятного. Да я сам за себя поручиться не могу! Где у меня, к примеру, гарантии, что ты справишься? В газетном деле, старик, есть свои тонкости, и немалые, - закончил он с важностью.
- Что ж; спасибо, Гастон.
- Пустяки, не стоит благодарности. Что ты так на меня смотришь? Выгнать хочешь, что ли? Имей в виду - не пойду никуда. На улице темень, милиция - зачем мне рисковать? И район этот я плохо знаю. Так что спать - хочешь не хочешь - буду здесь. И, прошу - не сердись на меня, Валерка! Такая жизнь плохая, и ты еще сердишься, ко всему! Давай лучше выпьем, и забудем всякие глупости, вроде работы!
- Для тебя - глупости, конечно. А мне вот ты сказал, что не хочешь помочь, и - куда теперь деваться, скажи?
- Иди в трудовой коллектив. - На Эдика накатило состояние словесной эйфории, все ему казалось легко и просто, он мог болтать что угодно, не особенно задумываясь над смыслом. - Может быть, это именно то, что тебе сейчас необходимо! Очистишься от налипшей на тебя парши, обретешь место в рабочем строю! Что тебе газета? Труд наш грязный, неблагодарный, тяжкий. Иной раз сам себе становишься противен. Люди, колеса вечные… Или схватишься: вот сюжет, написать бы на досуге пьеску или повестушку! - да и не сядешь, заедят дела, а если сядешь - дальше первого абзаца не уйдешь: так и прет литературщина, студенческие зады. Так что, старик, иди в прямое производство, вот тебе мой верный совет! Я бы и сам ушел к станку с удовольствием, да завяз, знаешь, закрутился…
- Полно тебе врать-то, Гастон! - поморщился Локотков. - Какой станок, что ты, боговый? Кто тебя к нему пустит, кому ты там нужен? Несет тебя, сам не соображаешь.
В это время щелкнул замок, открылась дверь, и в комнате появился хозяин квартиры Иван.
- Здорово, аферисты! - крикнул он.
- Эт-то еще что за харя? - спросил Гастон, подняв на него свои осоловевшие глаза. - Откуда ты, простолюдин?
Иван страстно конвульсивно изогнулся, побежал к столу, словно таракан.
- Я же просил тебя не приходить! - укоризненно сказал Валерий Львович. - Знакомься, Эдик: Ваня, хозяин квартиры, божий человек с телефоном.
- Да! - внезапно обиделся Иван, хватив стопку и закусывая. - Вы, может быть, люди и большие, а хозяин тут всеж-ки я. Ты сказал - не приходить, а я взял и пришел. Потому что имею право. Что мне с вас толку - профессора вы, кандидаты! У меня в прошлом году грузин жил, на рынке торговал, так он мне мясо носил. Ты думал - я простой? А я непростой.
- Молча-ать! - гаркнул вдруг Гастон, ударив кулаком по столу, поднимаясь и сближая свое лицо с ивановым. - Молчать, грязь, гнида, плешь человеческая! Чтобы я тебя не встречал больше в своей жизни! Почему ты здесь? Зачем… вообще? - и стал хватать его за плечи.
Иван вырвался, испугался, уполз на кухню и больше не выходил оттуда. А Чертомов после этой вспышки скуксился, посидел немного, и обратился к Валерию Львовичу:
- Слушай, Валерка! Бог мне тебя послал. ("Что такое?" - насторожился Локотков.) Такие чертовы мысли в последнее время приходят в голову!
- Какие же?
- Живешь, живешь, пластаешься, ни о чем не думаешь, вдруг раз - стоп. Время "Ч". Даже не время. Другая история. Это, знаешь, я не так давно был в столице, и пошел в театр, на оперу. Я не большой любитель классики, но в создании ситуации участвовала одна женщина… в-общем, я не мог отказаться. Вот… Сижу, полудремлю. И когда пришло время некоему городу провалиться за грехи жителей в тартарары, выходит вдруг белобородый старец, весьма благостного вида - один из немногих праведников, как я понял, - да как запоет: "Время ко-ончило-ось! Вечный миг настал!!" Меня продрало до печенок. До сих пор вспоминаю. Так вот: живешь немножко как все, немножко по-своему, и вдруг это время раз! - и кончилось. Нет, я не имею в виду смерть. Я имею в виду случай вроде твоего. Когда вытаскивают с нагретого места, с уютного мнения о себе и собственном будущем. По пьянке, или еще как-нибудь. Но влип. И вот мне страшно, понимаешь? Как я там буду жить? Ведь совсем неприспособлен, и руки у меня - гляди! А народ там чужой, глухой, темный… Что ему до моих дел? Другие проблемы. И вот ты - оттуда. И что скажешь? Точно мне околевать там, или - ничего, выживу?
- Выживешь. И знаешь, почему? Ты - умный, грамотный, не всем чета, такие на виду, не пропадают. Тебя там ребята прикроют.
Локотков сказал так - и удивился сам себе. Ответ был и точен, и типичен для заключенного. Настоящего заключенного. Как он произнес: "Ребята прикроют"! Этих "ребят" он никогда не считал своими. И вот ведь вырвалось же!
- Спасибо, Валерка, успокоил ты меня. Совсем не отпустило, конечно, но - полегче все-таки… Давай песню споем, - ты не забыл еще ее, студенческую-то нашу?
Глаза у него стали круглыми и добрыми, как у того, старого Эдьки, друга пержних времен, одрябшее лицо разгладилось от морщин, и он запел, раскачиваясь на стуле:
- Круглы у радости глаза и велики у страха,
И пять морщинок на челе от празднеств и обид…
Но вышел тихий дирижер, и заиграли Баха,
И все затихло, улеглось и обрело свой вид.
- Все стало на свои места, едва сыграли Баха…
Когда бы не было надежд - на черта белый свет?..
Валерий Львович тихо подпевал ему из угла.
Закончив песню, Эдик устало сказал:
- Ладно, давай спать. Последнюю налей…
"Ах, Гастон, Гастон…" - подумал Локотков.
13
Утром Чертомов поднялся ни свет, ни заря, и разбудил Валерия Львовича. Тот проснулся быстро, с легкой, как ни странно, головой, и удивительным чувством облегчения, отстранения от того, что его полностью занимало и мучило в последние дни. Ну какой, черт возьми, вуз? Какая, к дьяволу, газета? В том ли сейчас дело? Он уже знал, что будет делать дальше, как строить жизнь. Он встал, и начал одеваться. Гастон предложил ему опохмелиться остатками водки, но Локотков отказался. Тогда и Эдик не стал пить, быстро собрался. Не будя храпящего на полу кухни Ивана, они вышли из дома.
- Пойдем в лес! - предложил Гастон. - Погуляем по утрянке.
Идти было совсем недалеко - прошагав всего лишь квартал, они вышли в пригородный, редкий лиственный лес. Кругом голые деревья, свистят и покрикивают собравшиеся уже зимовать птицы. Редкие, тонкие тропочки. Изморозь с травы мочит туфли, холодит ноги. Они остановились на маленькой поляночке и стали собирать костер: обдирать бересту, ломать с деревьев сухие сучки. Для разжигания Эдик использовал какую-то вынутую из блокнота бумагу, - и вот костерок уже задымил, а потом распылался. Локотков с Чертомовым присели, протянули руки к огню.
- Гляди, какое чистое небо! - сказал Эдик. - Если к полудню не заволокет - станет тепло, все растает…
И, спустя некоторое время:
- Ты не обижайся на меня, Валерка! Что я вчера сказал - все правда, не спьяну, без балды. Какой-то странный период настал для меня: всего боюсь. Вроде и не из-за чего, а вот поди же… Только насчет трудового перевоспитания я сглупил, пожалуй, - ну, это сам смотри. Ничего тебе не предлагаю, и предложить не могу. Пустой я стал, Валерка, поэтому ты меня лучше берегись: пустота пустоту рождает, а она - плохое дело, противное… Разведешь вот так костерок, присядешь - вроде тепло ненадолго, а после снова… Э, да хватит болтать!
- Может, вернуться, выпить тебе? - с участием спросил Локотков. Чертомов промолчал, только дернулся с отвращением.
- Ладно, погрелись - и хватит, давай прощаться, мне пора на работу. Да, вот еще: тебе не приходило в голову, в связи со всеми несчастьями, что есть один очень простой путь…
- Нет, не приходило. Это глупо, Гастон. Я думаю так: испытай все. Но - в жизни! Иначе - зачем она? Хрупкий, тончайший механизм познания, самое совершенное из созданного природой - самовольно отдавать той же природе, но в каком виде?! Вот что преступно, и не надо.
- Ну, ты полез в дебри! Взять хотя бы твоего хозяина - по нему не скажешь, что он - необходимое кому или чему бы то ни было.
- Сор тоже должен быть, иначе - нет гармонии.
- Вот и утешься этим! - Эдик встал, протянул руку. - Прощай, я бегу. Стану очень нужен - звони. Но лучше - без этого. Нет, не думай плохо о Гастоне, просто у меня свои проблемы, у тебя - свои, и их не соединить. Давай! Пусть будут с тобой счастье и удача!