СЫН, РАСТИРАЮЩИЙ ЯД
TER ABDICATUS VENENUM TERENS
Некий отец возненавидел своего сына. Трижды он выгонял его из дома.
И трижды суд заставлял отца восстанавливать сына в правах. Однажды отец застиг сына за растиранием ядовитого порошка.
- Что ты делаешь? - спросил отец.
По взгляду сына он догадался, что тот намерен его убить, и понял, какая причина толкнула юношу на это злодейство. Одной рукой он схватил ступку из желтого мрамора, другой вцепился в плечо сына. Плечо сына дрожало под его пальцами. Не выпуская ступки и сына, он тут же доставил их к судье.
- В четвертый раз я отрекаюсь от своего сына, - объявил отец. - Он толок яд в желтой мраморной ступке. Вот эта ступка.
Судья допросил сына. Сын признал, что готовил яд, однако сказал:
- Mori volui (Я хотел умереть). Трижды отец выгонял меня из дома. Похоже, во мне есть нечто ужасающее. Нечто внушающее ненависть моему отцу. Я не достоин жить. Я устал переносить эту ненависть. Мне захотелось скорее покончить с собой. И я приготовил яд.
Отец:
- Нет. Он замышлял убийство.
Сын:
- Нет. Я растирал в порошок отраву для самоубийства. Если родной отец не желает меня видеть, значит, я должен стать невидимым для всех.
В этом месте Альбуций повышал голос и произносил, подражая хриплому басу отца:
- Cum se mori velle dicat vitam rogat! (Он говорит, что хочет умереть, а сам молит о жизни!)
С этими словами отец взмахнул желтой мраморной ступкой, обрушил ее на связанного сына и раздробил ему голову. Кровь и мозг сына брызнули отцу на руку. Он сказал:
- Он ведь жаждал смерти. Отцовскую любовь нужно заслужить.
Отца оправдали, признав за ним право на самозащиту. Он поместил прах сына в желтую мраморную ступку, сказавши при этом: "Вот оно - лекарство".
ДВА БРАТА
FRATRES PANCRATIASTAE
В одном провинциальном городе некий человек подготовил двух своих сыновей к атлетическим состязаниям в Олимпии. Он выставил их как борцов. Им выпал жребий бороться друг с другом. Когда братья перед началом боя умащали друг друга маслом, отец подошел к ним и сказал:
- Abdico eum qui victus erit (Я выгоню из дома того из вас, кто потерпит поражение).
В полдень, когда жара достигла апогея, оба юноши, истекая кровью и потом в ожесточенной борьбе, испустили дух. Но, даже умирая, не разомкнули тесного объятия. Было решено оказать им божественные почести (sic: divini honores). Их мать, встав с места, обвинила своего супруга в бессердечной жестокости:
- Бой был неравным. В нем было двое сражавшихся, но трое участников - твое слово и их руки.
- Значит, не три, а пять.
- Даже в преддверии смерти над ними довлела твоя угроза.
- Я не собирался ее осуществлять. Я сказал это, чтобы они стремились к славе.
- Они не могли ни победить, ни проиграть. Каждый из них мог стать либо братоубийцей, либо изгнанником.
- Жена, почему ты обрушиваешь на меня свою ненависть? Ведь нас постигло общее ужасное горе.
- Умирая, они слышали твой голос. Он неумолчно звучал в их ушах: "Abdico eum qui victus erit." (Я выгоню из дома того из вас, кто потерпит поражение).
ПРЕДАТЕЛЬСТВО ОТЦА
CAVETE PRODITIONEM
Некий отец и его сын оспаривают друг у друга должность командующего армией. Сын получает этот пост, ведет армию в бой, побеждает. Но неожиданно его захватывают в плен; враги выкалывают несчастному глаза, отрезают уши, а потом казнят. Один из солдат, поверженных на поле битвы, произносит, едва дыша и захлебываясь кровью, два слова:
- Cavete proditionem! (Берегись предательства!).
Отца находят живым в нескольких милях от места сражения. Приподняв его тунику, обнаруживают подвешенный меж ног мешочек с золотом. От этого романа Цестий сохранил всего два коротеньких отрывка. Вот первый из них: "Наличие денег свидетельствует о предательстве". Второй же широко известен: "Tristiorem istum vidimus cum filius imperator renuntiatus est quam cum captus" (Мы увидели, что он с большей печалью принял назначение своего сына, нежели весть о его плене).
БОЛЬНЫЕ БЛИЗНЕЦЫ
GEMINI LANGUENTES
Заболевают двое маленьких близнецов. Час от часу им становится все хуже и хуже. Мать, бледная, растрепанная, рыдает в триклинии. Отец призывает множество врачей, одного за другим. Все домашние в отчаянии ждут решения участи детей. Наконец некий лекарь обещает спасти одного из близнецов на следующих условиях: а) пусть ему дозволят убить другого, вскрыть ему живот и осмотреть внутренности, б) пусть ему перед этой операцией заплатят 200000 сестерциев, выдав половину суммы произведениями искусства.
Отец соглашается. Врач вскрывает одного из младенцев и вылечивает второго. Мать перед судьями обвиняет мужа в злодейском убийстве:
- Он убил.
- Но эта смерть спасла другую жизнь.
- Он отдал наследство своих предков знахарю за то, чтобы рассечь тело живого младенца. О мой погибший сын, ты блуждаешь ныне в царстве мертвых, призывая свою мать и сетуя на тех, кто подверг тебя надругательству, непростительному даже в глазах чудовищ и героев. Твои раны ждали моих губ, а меня не было рядом с тобою.
ДЯДЯ, ИЗГНАВШИЙ ПРИЕМНОГО СЫНА
PATRUUS ABDICANS
Дело происходит в Риме. Поссорились двое братьев, лет примерно пятидесяти от роду. Причина раздора осталась неизвестной, но само родство уже объясняет их взаимную ненависть. У одного из братьев был сын. Неожиданно дядя этого юноши разоряется после крушения своего корабля и впадает в нищету. Молодой человек дает ему деньги на пропитание. Позже он дарит ему ношеную тогу. Отец не разрешает ему помогать дяде, но юноша преступает этот запрет. Тогда отец выгоняет его из дома. Сын покоряется. Дядя усыновляет племянника. Одного из друзей дяди сбросила лошадь; он умирает, но перед тем завещает ему свое состояние. Теперь дядя богат и делится с племянником всем добром, полученным в наследство.
Зато родной отец юноши в результате упадка в делах ныне терпит нужду. От горя он забывает брить бороду, стричь волосы, свисающие космами на лицо. Его отвергнутый сын, невзирая на то что был в свое время изгнан отцом, доставляет ему пищу, приносит амфору с вином, запечатанную гипсом. Дядя приказывает ему не делать этого, но племянник преступает запрет. Тогда дядя обращается в суд, дабы отречься от приемного сына (вернув ему звание племянника).
Дядя:
- Твой отец первым запретил тебе кормить меня.
- Imitationem alienae culpae innocentiam vocas? (Повторять ошибку другого - это ли зовется невиновностью?)
Дядя:
- Ты признаешь того, кто изгнал тебя. Тем самым ты изгоняешь меня.
Племянник:
- Даже если ты выгонишь меня, я буду тебя кормить.
Дядя:
- Получив наследство, я прежде всего обрадовался тому, что смогу все оставить тебе и ничего не оставить ему. Ты лишил меня этой радости.
Племянник:
- У меня нет ни отца, ни дяди. Есть лишь двое мужчин, которые губят меня в своей обоюдной борьбе. Двое мужчин, которые проклинают меня, когда я подношу кусок к их старческим ртам.
Дядя:
- Я ненавижу тебя за то, что ты любишь этого бессердечного человека.
- Misericors sum. Non muto (Я милосердец и не могу измениться). Тебе не нравится во мне именно то, что нравилось вначале.
Галлион вкладывает в уста юноши следующие слова:
- Quid, si flere me vetes, cum vidi hominem calamitosum? (Как! Ты хочешь помешать мне плакать, когда я вижу обездоленного?) Affectus nostri in nos tra potestate non sunt (Но ведь наши чувства нам не подвластны).
Фраза, произнесенная Валлием Сириаком в своей декламации, заслужила горячее одобрение публики:
- Vos, judices, audite quam valde eguerim: fratrem rogavi! (О судьи, узнайте же, сколь безгранично мое отчаяние: я обратился к брату моему!)
Латрон же завершил свой роман иначе:
- Parcite, quaeso, patres: praesentes habemus deos (Пощадите меня, отцы мои, умоляю вас: ведь всемогущие боги следят за людьми).
Я восхищаюсь фразой Галлиона: "Наши чувства нам не подвластны". В ней заключена вся трагедия жизни. Вот еще два отголоска житейских бурь, более драматичные, чем другие. Некая женщина убивает свою дочь, чтобы помешать ей выйти замуж за ее любовника. Мать говорит: "Morietur antequam nubat" (Скорее моя дочь умрет, нежели сочетается с ним браком). Задушив дочь подушкой, она восклицает, в оправдание себе: "Я могла бы восхвалять зятя, чье тело любила более всего на свете, но никогда не смогла бы делить его с родной дочерью". У Артюра де Гобино есть прелестная новелла на ту же тему, под названием "Аделаида".
Второй роман, в противоположность первому, рассказывает историю человека, который отдает свою молодую жену умирающему сыну от первого брака. Он входит в комнату юноши "stricto gladio" (с обнаженным мечом в руке) и спрашивает, что довело его до смерти.
- Я люблю женщину, на которой ты женился.
Отец приводит жену в спальню и, сорвав с нее тунику, укладывает к сыну в постель, под голубые одеяла.
ОТЕЦ, ОТОРВАННЫЙ ОТ МОГИЛЫ
PATER A SEPULCHRIS A LUXURIOSO RAPTUS
Этот сюжет удачнее всех разработал Квинт Атерий. Август плакал, слушая его декламацию. Императору так понравился этот роман, что он заставил автора прочесть его дважды.
Некий отец сидел у могилы, обливаясь горькими слезами. Он потерял троих детей. Это была их гробница. Он не мог противиться желанию каждый день приходить сюда.
Однажды к вечеру какой-то богатый гуляка силой увел его с могилы и велел доставить в носилках в сад неподалеку от кладбища. Приказав рабам крепко держать его, он взял ножницы, состриг этому человеку волосы, отросшие за время траура, и сорвал с него грязные разодранные одежды; затем его выкупали, облачили в льняную красно-желтую тогу и усадили за стол, накрытый для официального празднества, по правую руку от хозяина, который щедро накормил и напоил его, а затем развлек плясками танцовщиц и собственным пением.
По окончании пиршества, после ухода эдилов, на исходе ночи, отец сбросил новые одежды, покинул дом и отправился к судьям. Он затеял процесс против молодого патриция, обвинив его в оскорблении.
- Nunquam lacrimae supprimuntur imperio; immo etiam irritantur (Слезы по приказу не осушишь; напротив, запрещение плакать вызывает новые рыдания).
- Я только желал доставить ему хоть немного радости и усладить пищей его исхудавшее тело.
- Он насильно привел меня в такой вид, что я сгорал от стыда, сидя перед гостями. Он отпустил меня из дома в таком виде, что я сгорал от стыда, сидя перед могилой.
- Я подошел к нему в сопровождении рабов. Схватив его за плечо, я спросил: "Quousque flebis?" (Доколе же ты будешь плакать?)
- Est quaedam in ipsis malis miserorum voluptas (Скорбь сама по себе доставляет род наслаждения тем, кому она выпала на долю).
- Твои доводы постыдны. Наслаждение, порождаемое горем, велико, но противоестественно. Оно сродни бессилию и многим другим невзгодам.
- Я любил своих сыновей. Никто не вправе запретить человеку плакать. Я окликал их по именам, но они меня уже не слышали. Я взывал к пеплу более легкому, чем песок, к праху, который любил более всего на свете.
- Каждый день я проходил мимо этого человека. Я видел, как тощает и покрывается грязью его тело. Траурная одежда болталась на нем, как на скелете. Он умирал. Мне захотелось утешить скорбящего отца.
Глава пятнадцатая
АВГУСТ
Император Август любил слушать декламации авторов романов. Он приглашал их к себе во дворец. Сенека описывает, как Август, Марк Агриппа и Меценат рассаживались на складных стульях, как Меценат освистывал Порция Латрона за едкие выпады против Марка Агриппы и за намеки на его рабское происхождение. В отличие от Цезаря Август хвалил стиль романов Альбуция Сила, но недолюбливал самого автора, его нелюдимый, печальный, меланхоличный нрав, его широкополую шляпу, его ибисов и марабу, его упрямство в отстаивании своих мнений. Кроме того, Августу нравились импровизации, тогда как Альбуций их не терпел, и мало того что готовился к декламациям заранее, но еще иногда и просто читал свои романы. Август высоко ценил Луция Виниция и не пропускал его выступлений.
Император говорил:
- Vinicius ingenium in numerato habet (Талант Виниция подобен наличным деньгам).
Я рассказывал здесь о лучшем из романов Квинта Атерия, слушая который Август обливался слезами. Атерий так никогда и не оправился после смерти своего сына Секста. Стоило заговорить при нем о сыновьях, о детях, о смерти, об игрушках или произнести слово "sextus", как он разражался рыданиями, и так было всю его жизнь. Когда он выступал с чтением упомянутого выше романа, голос его так дрожал и прерывался от горя, что ему пришлось исключить эту декламацию из своего репертуара. Август говорил:
- Квинт Атерий прекрасно демонстрирует нам, сколь важную роль скорбь играет в таланте ("quam magna interim pars esset ingenii dolor").
Император упрекал Квинта Атерия лишь в том, что он читает слишком быстро, и замечал по этому поводу:
- Haterius noster sufflaminandus est (He мешало бы иногда вставлять нашему Атерию палки в колеса).
Правду сказать, императору не очень нравилась торопливая, захлебывающаяся манера декламаций Атерия. Случалось, он насмехался над ним. Однажды двор облетело остроумное изречение: в своей декламации, где речь шла о нежелании раба оказать любовную услугу своему господину, Атерий провозгласил:
- "Impudicitia in ingenuo crimen est, in servi necessitas, in liberto officium" (Отсутствие стыдливости для человека свободного есть преступление, для раба - долг, для вольноотпущенника - услуга).
Император тотчас подхватил эту фразу, и ему стал подражать весь двор. Никто более не говорил: "Подставь мне свой зад", теперь спрашивали: "Non facis mihi officium?" (Не окажешь ли мне услугу?) Император перестал употреблять выражения "развратники" или "бесстыжие", заменив их словом "officiosi" (услужливые люди).
Он был человеком трусоватым, жестоким, красноречивым, просвещенным. Любил собственноручно выдавливать глаза. Ненавидел кирпичные постройки. Будучи хорошим знатоком литературы, никогда не полагался на суждения критиков или педагогов. Зато ему трудно давались языки. Но он с удовольствием посещал частные или публичные библиотеки, просиживая в них часами. Он горячо любил Рим, хотя сам коренным римлянином не был. Увлекался изучением старины, корней национальных традиций. Устроил судьбу двух своих внучек, Юлии и Агриппины, когда те еще не вышли из младенческого возраста, назначив им быть весталками и тем самым обрекая на девство. Отправляясь в сенат, Август имел обыкновение надевать под тогу панцирь.
Октавиан часто цитировал Восьмую книгу Аристотелевой "Политики", а именно те места, где Аристотель указывал, к каким средствам должен прибегать государь, дабы упрочить свою власть и утвердить в глазах народа свое могущество. Цезарь был еще жив, когда Октавиан читал в Греции Аристотеля. Он излагал его постулаты вкратце следующим образом: препятствовать назначению на важные посты тех, кто пользуется влиянием. Мешать подчиненным сближаться друг с другом. Способствовать тому, чтобы каждый из них питал страх и недоверие к другому. Мгновенно узнавать то, что говорится шепотом. Уделять внимание слухам и, не опровергая их напрямую, направлять в нужное русло, стараясь, чтобы они звучали туманно и угрожающе. Утвердить себя во всеобщем мнении как гаранта гражданского мира и согласия, как ревностного хранителя традиции, на коей зиждется власть и императорская династия, как защитника имущих против неимущих, а равно как защитника прав неимущих перед имущими, как символ национальной гордости, как опору для самых преданных. Вознаграждать без промедления, на месте, тех, кто доказал свою верность трону. Отвлекать внимание народа неожиданными пограничными стычками с соседями, не грозящими целостности страны. Возводить сооружения из камня, более долговечные, нежели человеческая жизнь, и оставляющие свой след в веках. Наносить врагам тысячи безжалостных ударов, проявляя, время от времени сердоболие в виде одного-двух громких помилований, дабы прослыть великодушным. К примеру: "Я пощадил Цинну. Сам не знаю, по какой причине. Впрочем, я ведь отнюдь не кровожаден и т.д.". Использовать себе во благо ненависть, что питают к вам другие, и отвращать ложное расположение тех, кто бесчестит вас чересчур лестными похвалами, как наемные клакеры или беззастенчивые подхалимы. Зарабатывать себе популярность щедрой раздачей подарков. Преследовать недругов всеми мыслимыми способами, дабы их ненависть не угасала, а сами они не теряли проворства, пускаясь на свои происки. Не питать вражды к умершим за то, что они погибли от вашей руки, к изгнанникам за то, что вы обрекли их на изгнание, к тем, кого приблизили к себе, - за то, что они опасны. Внимательно слушать женщин, ласково поглаживая им руки. Таковы были мысли, усвоенные Октавианом. То, что называл он мирным покоем, могло бы называться иначе - тишиною. Такая тишина годилась на то, чтобы заказывать поэмы и оплачивать их виноградниками. За пределами поэзии тишина была еще подобна еле слышному шепоту, который не мог больше исходить из уст мертвецов.
Он запретил ношение плащей, ибо они скрывали традиционную белизну римской тоги. Любил друзей, животных, детей, а главное, свою жену Ливию так сильно, что ни на миг не расставался с нею. Пригласил Альбуция и еще шестерых декламаторов (в том числе Квинта Атерия и Азиния Поллиона) досмотреть на носорога, привезенного из Индии. Предпочитал статуям рощи, а картинам - диких зверей. Излюбленными его местами для летнего отдыха были взморье и острова Кампании, Ланувий, Пренесте, Рим, Тибур. Ему нравились портики храма Геркулеса в Тибуре, их прохлада, раскидистые дубы, тень и тишина.
Историки и Светоний оставили больше сведений о вкусах императора, нежели о пристрастиях романиста, чья известность ограничилась какими-нибудь шестьюдесятью годами. Однако мы знаем, что Альбуций также любил носорогов, компотницы, олеандры, отхожие места, губки и тому подобное.