- Жить торопилась, что ли?
- Что ли! Сам ведь знаешь, как бывает.
На них взглядывали одобрительно: парень пришел из армии, пора думать о семье! А девка чем плоха?.. Хоть Таньку и нельзя было назвать особенно симпатичной: невысокий лобик, светлые, чуть срыжа, волосы, серые глаза, вздернутый нос, круглые тугие щеки, - но в ней была свежесть, повадка, угадывалась будущая работница, мать, хозяйка - что всегда ценилось сельскими жителями.
- Ну, хар-рош! - дядя Юра поднял руку, встал. - Все успокоились, прошу внимания.
Котенок прыгнул на стол; побрел, покачиваясь, к еде. Рябов смахнул его.
- Мы все знаем Павлика. И мать его Полю. И знали бабушку Шуру. Она была большая труженица. И Поля большая труженица. Она работает в связи. Это огромная ответственность. Но справляется, скажем прямо, с честью. Не останавливается на достигнутом, а ищет пути повышения производительности. И вот она вырастила хорошего сына. Его босоногое детство прошло на наших глазах. Потом он уехал в училище, и стал там дипломированным специалистом. Был призван в славные ряды Советской, а теперь уже Российской армии. Сегодня мы встречаем его. Младшего сержанта ракетных стратегических войск. Он достойно отслужил положенный срок, и вернулся в родное село. Спасибо ему за службу, за то, что он нас всех защищал, имея военные тяготы и лишения. За встречу! Предлагаю всем выпить.
- Ура-а! - заревели дядя Миша с Корчагой.
Мать часто мигала, утиралась платком.
Полезли целоваться. Танька жамкнулась ближе, легонько чмокнула в губы. Пашка пытался было пригрести ее потеснее, но она вывернулась, улыбаясь в сторону. Пашку возбудила эта короткая близость, мышцы стало потягивать, глаза прищурились. Это ведь совсем не то, что шалашовки с лагерного питомника, или профуры, с которыми пил водку. У нее все на месте, все чистенькое. А то вспомнишь хриплые голоса, морщинистые беззубые рожи, страх заразиться…
- А теперь предлагаю тост за мать, вырастившую такого прекрасного представителя передовой молодежи. Ведь кто он был, если вспомнить. Просто обыкновенный пацан. А вернулся сержантом, отличником боевой и политицской подготовки. Ему были доверены люди и техника…
Фермера, что называется, несло: как-никак, глава компании, собравшейся по серьезному случаю. Норицын кивнул в его сторону, подмигнул Пашке: "Повело кота на мясо…"
Сыграло, конечно, роль, что мужики к началу застолья были уже поддатые, - потому после третьей рюмки (за покойницу бабу Шуру) все как-то скомкалось, сломалось, и каждый стал толковать и куралесить по-своему. Пашка хотел подобраться к Таньке - но она ловко уходила, пересаживалась, не давалась взглядом, улыбалась в сторону. И приходилось сидеть, слушать гугню Ваньки Корчаги о том, как ему удалось в свое время демобилизоваться.
- Меня ротный не любил. Ну, не любил. Не знаю. И вот составляют списки на целину. Узнаю - меня нет. А ребятам сказали: в часть не вернетесь. Сразу на дембель. Бат-тюшки! А мне здесь до Нового года!.. Сижу в курилке, думаю, - и заходит комбат. Как дела, то-се… Всеж-ки уже старики. И вот я говорю: "Товарищ майор, как так получилось: товарищи уезжают на трудовой подвиг, а я остаюсь. Я комсомолец, а мне не дают внести вклад в закрома Родины. Так обидно!" У него бас густой был, командирский: "Что еще такое? В чем дело?!" "Так нет меня в списках. Может, писарь пропустил, может, машинистка…" "Ну вот что: завтра утром скажешь ротному, что я приказал внести тебя в список. Захочет объясниться - пусть подойдет, я ему шею намылю…" О, как получилось! - ликующе закончил Ванька.
Пашка выдернулся из-за стола и побрел на кухню; тотчас явилась мать, села на табуретку.
- Дай-ко с тобой побуду. К бабушке сходил, помянул?
- Ага. И рюмочку оставил.
- Вот и ладно. Она возрадуется. Сегодня вообще день хороший. Она любила.
- Какой день?
- Как же! Великомученик Стратилат. Он хороший был святой, змея убил. Тебе бабка не рассказывала?
- А, помню! - сказал Пашка. - Стратилат - грозами богат. Разве это правда? Даже не громыхнуло.
- Может, будет еще… Ты о чем с Юркой-то толковал?
- Так, болтали. Он все к тебе бегает?
- Ага! - мать тихонько засмеялась. - То он ко мне, то я к нему. Как получится. Как сладимся.
- Унеси вас лешак… Аборт-от без меня делала?
- Делала один… Хотела уж оставить: что, думаю, ты после армии вернешься ли, а я тут - кукуй остатнюю жизнь одна… Не решилась. Теперь уж, наверно, больше не получится, годы ведь… Надо внуков ждать. А, Паш?
- С Файкой-то, бабой его, больше не скандалите?
- Че скандалить, когда старые обе стали! Он ведь от нее все равно не уйдет: как же, семья! И ко мне не придет - от своего-то хозяйства в экую халупу! Пускай, как уж есть.
- Чего-то он на вид не больно веселый.
- Прибедняется маленько. Юрка не пропадет, он цопкий. Я потолкую, чтобы он тебя на работу взял.
- Да ну его, ма! Что я - батрак, что ли? Он же меня вылущит и высушит.
- Робить-то заставит, это придется. А куда больше пойдешь, Павлик? Здесь люди теперь только на свой прокорм работают, - да еще паи, землю делят. И без тебя есть кому мотней трясти. Юрка-то - он хоть при деле.
- Так толкуют - скоро таких, как он, снова к стенке становить начнут?
- Ну уж тогда, - помолчав, сказала мать, - лучше на всех нас атомную бомбу бросить. Чтобы всем один конец.
Они пошли в горницу. Там дядя Миша радостно кричал:
- Ка-эк я ево - э-раз! - и на калган! Поднимается, я - торц! Топтал ево, топтал… А через неделю оне с братаном, шофером вытрезвительским, меня хвать - и в ментовку. Давай метелить. Нет уж, шумлю, волки, давайте по закону, закон-от не для вас разве писан?
Окончательно пьяный Корчага все плел бодягу о своем дембеле.
- Нагнали срочников, на кажную дверь по посту с оуржием - не выпускают из вагонов, и все! Целый эшелон. Будто мы бандиты, а не дембеля. И вот стоим на станции, дышим в форточки. Подходит к вагону девчушка-цыганка, лет одиннадцать-двенадцать: "Солдат, хочешь посмотреть?" Трояк кинули - она подол задрала, а под ним ничего нет. Подержала сколько-то, опустила. "Давай еще!" Стояли-то всего ничего, а она полный подол денег утащила - ни за что, считай. А они тогда дороги-ие были!..
- Ну, тих-ха! - Габов стукнул вилкой по стакану. - Давайте-ко нальем, други мои, и выпьем за дорогих наших женьшын…
14
Вдруг на крыльце кто-то затопал; скрипнула дверь, человек прошел по сеням. Открылся темный проем, и новый гость вступил в избу.
- Привет честной компанье! - воскликнул он. - Что, не ждали? Картина Репина, ха-ха. Здорово, ракетчик! Или ты артиллерист? Да не, ракетчик, нынче все ракетчики!
- Проспался, шпынь! - буркнул дядя Юра. - Только тебя, знать-то, и не хватало!
- Кому-то, может, и шпынь, - блеснул глазами одутловатый парень с короткой прической, - а тебе Анатолий Сергеич, друг-земеля, хороший человек. Ну и сиди, и не вякай. А то - сам знаешь!
Стало тихо.
- Злорово, говорю, ракетчик! - Толька Пигалев сунул Пашке ладонь. - Чего насупился? Не узнал, что ли?
- Да узнал…
- Тогда налей, и выпьем за встречу. Должок-от помнишь?
- Какой еще должок?
- Ну-ну! Я ведь что… Было, прошло, хрен с ним… - он придвинул табуретку, подсел к Пашке. - Давай-ко… с приездом!
Пашка сидел ни жив, ни мертв.
- Нно… и как жизнь, как проходит служба в наших ракетных стратегических войсках? - важно спрашивал Гунявый, подмигивая.
- Хорошо… нормально служба! - сквозь зубы цедил Пашка.
- Нор-рмалек? Это окей. Спасибо за службу. Я ведь тоже патриот, вррот малина! Значит - на сержантской доложности? Нно… - и, притиснув демобилизованного, Гунявый жарко дышал ему в ухо: - Я… ты не думай! Глухо! Как в танке! М-малчу. Я не фуфло, ты понял? Все! М-малчу. Ты понял?
Вдруг вскочил и завихлялся по горнице, оттопывая по скрипучему полу:
- Эх, дав-вай! Р-рви, в натури-и!..
Взвыл, стукнув себя по груди:
- Гитару-у! Душа гор-рит, в рот мене хавать! Пр-редо мной, как ико-она, все пр-раклятая зона… Ну! Гитару, я сказал!
- Кто тебе ее припас, в экую-то пору? - сказал Юрка Габов.
- Ну, у вас же просит человек, не фраер. Достаньте! А, не вижу здесь людей…
- Куда они девались, интересно? - зло крикнула Нинка.
- Они… они там, - Гунявый потыкал пальцем куда-то вдаль. - Они страдают. Крики конвоя. Лай собак. Сапоги надзирателей. Знаете ли вы, что такое неволя?
- Дак ведь их туда никто не звал, - скрипнул Габов. - Они сами… я так понимаю… Это ж - такое дело: хошь - в тюрьме сиди, хошь - у себя дома. Однозначно. Бывают, конешно, ошибки - вон Мишка свое ни за что, считай, получил. Но это - иное дело, мы о преступниках теперь толкуем. Где же им место, как не в тюрьме да не в лагере? Другого пока не придумали.
- Ну т-ты, фермер! Гляди, сожгу!
- Я тебя вперед пристрелю, собака! Куражишься! Явился тут! Видно, большую вам дали потачку!
- Ну-ко прекратите! - Пашкина мать застучала по столу. - Это еще что такое?! Вот ведь беда: раньше мужики как сойдутся - так о работе, о хозяйстве, о семье, - а теперь что? Застрелю, порежу, сожгу… Ты, Толька, перестань тут командовать, а то своими руками в шею вытолкаю. У меня сын пришел, отслужил… дай посидеть спокойно, порадоваться. Гляди, я ведь ни твоего ножа, ни спичек не побоюсь.
- Вот спасибо тебе, тетя Поля! - Гунявый картинно поклонился, налил себе водки, чокнулся с нею. - Все… все ты правильно сказала. Слышь, ракетчик! - он толкнул Пашку. - Понял, нет? Мать у тебя - человек!
- Ну, она ладно. А остальные-то кто? - снова возник Нинкин голос.
- Разбираться надо… Дядя Миша разве что - он жизнь знает, тоже в неволе был. Вон тот, - он показал на валяющегося в углу Ваньку Корчагу, - безусловно шлак, ему не надо жить на свете. Насчет прочих тоже серьезные сомнения.
- Хоть бы ты, Толик, солдата не обижал, - тихо сказала Танька Микова. - Он со службы домой вернулся, а ты его так…
- Со службы! - ощерился Толька. - Да ты хоть знаешь, где он служил-то? Сидят, развесили уши: раке-етчик, сержа-ант!.. Ведь он же чекист! Он погоны-то перед домом переменил. Ментяра, дубак!
Дядя Миша даже руками замахал:
- Ну, это ты врешь!
- Да, вру! А спроси-ка ты у него, где мы в последний раз виделись! Не на ракетной ли площадке?
Пашка стиснул зубы, зажмурился. Скаж-жи, какая непруха! Чего боялся больше всего - то и случилось.
15
Он дежурил на КПП, пропуская вернувшиеся с промзоны бригады, - когда поймал чей-то чиркнувший, отложившийся в сознании взгляд. Насторожился, но тут же отвлекся снова, и забыл. Однако ощущение, что чужие глаза все следят за ним, блестя из-под кепки-"пидарки", не покидало несколько дней. И вот глаза эти сверкнули совсем рядом, - когда поодаль его поста остановился однажды некий узник.
- Эй, земляк! Пашка! Паташонок! Ты не узнал меня, что ли?
- Ну… привет! - отозвался Шмаков.
- Ничего встреча, а? - Гунявый простуженно засмеялся. - Чистое кино.
- Все бывает… Долго еще припухать-то?
- Семь месяцев. От звонка до звонка, раньше не выпасть!
- Что так?
- Мол - не та кандидатура… Э, что о том толковать! Ты вот что, земляк: чаю принеси! Пачек с десяток - ну?
- Не стой, Толян, на месте, тусуйся туда-сюда, или делай чего-нибудь… и не оборачивайся! А то засекут, что разговариваем - не оберешься хлопот…
- Боишься и х, что ли?
- А то! Что в них хорошего? Солдатская служба - тоже ведь неволя? Так умеют жамкнуть, что кишки лезут. Твои же товарищи настучат.
- У меня таких товарищей нет, - процедил Толик.
- Все так думают. Откуда ты знаешь?
- Ну, короче: чай будет? Помогай, земляк! Проигрался я… сам знаешь, чем здесь это дело пахнет.
Знать-то Пашка знал… Но и знал также, сколь коварны и изобретательны зеки, когда ищут пути сближения, подкупа, шантажа. Уши прожужжали командиры и разные штабники, рассказывая об этом. Да и примеров хватало, слухами и приказами полнилась земля: то сержант ушел в бега с осужденным, убив напарника и захватив два автомата, то прапорщик способоствовал побегу, то солдаты в сговоре с зеками организовали некий подпольный бардак… А уж случаев провоза, проноса недозволенных предметов вообще было не счесть. Это было неискоренимо: на всех точках, где служил Пашка, он знал солдат, надзирателей, даже офицеров, которые этим занимались. Пропускал это мимо себя: черт с ними! Каждый живет, как умеет. Сам он старался держаться дальше от всяких дел, близких к криминалу. Лучше в бедности, да в спокойстве, - так учила баба Шура. Но вот явился Гунявый, - если бы знать, что он успокоился этим чаем! Тогда Пашка, может, и рискнул бы. Но ведь девяносто пять процентов - что это просто крючок, тебя проверяют. Дальше - больше, и окажешься в такой вязкой и крепкой паутине, что и сам будешь не рад. Зачем ему это надо?
- Нет, Толик. Ничем не могу помочь. Не имею возможности. Командиры здесь - звери, проверка идет, офицерья нагнали - сам видишь… А я же солдат, под военным законом. Так сгребут - только косточки схрупают.
- Ага… Ну вот мы с тобой друзья детства, из одного села, у нас и матери дружили когда-то. Смог бы ты меня застрелить, если бы я, например, в побег пошел?
- Конечно. А куда бы мне было деваться?
- Ну да, нелюди мы для вас… А помнишь, как огурцы на нашем огороде воровал? Как с дядей Мишей на озера ходили? Т-ты, сучонок… Принеси, говорю, чаю!
- Не ори, тут тебе не сходняк. Вызову дежурный наряд, будешь знать… Марш, марш к бараку!
- У, сука… я тебе еще сделаю… - захрипел земляк, удаляясь. - Встретимся, рвань краснопогонная!
16
Всего год минул - и вот она, эта встреча. Надо сказать, - весь год при мысли о земляке, которому он отказал в нескольких пачках чая, Пашке становилось не по себе. Ведь Толик, освободившись, не минует родной деревни: больше ему деться некуда, а там у него целая изба! С другой стороны - крепко надеялся, первое - не должен такой человек, как Гунявый, долго гулять на свободе! Второе - велика вероятность, что он "раскрутится" еще в колонии и тормознется на следующий срок. И вот - ничего этого не случилось.
- Я ему гр-рю: "Помнишь, сучара, как огурцы на нашем огороде тырил?" Суч-чара. Чекист, мент! Под сержанта косит. Р-рви с него ракетные погоны! Хавай! - орал, поворачиваясь туда-сюда, белдный Толька. Ему вторила криком насмерть перепуганная Пашкина мать.
- Ну и чекист. Ну и мент, - сказал дядя Юра. - Ну и што теперь?
- Как… что? - осекся тот. - Ты, в натури…
- Говорю: закрой хавальник. Парень служил; какая разница, где? Он не сам туда пошел. У них ведь разнарядка. Направят - и куда ты денешься? Ему, может, еще медаль надо дать - что он таких, как ты, к людям не допускал. Довели ребят: в своей форме домой стесняются показаться! Ты, Павлик, не слушай его, болтуна. Служил и служил, и кому какое дело? Однозначно. Родина велела, верно? Давай-ко выпьем еще - да и собираться почнем, что ли…
- Стой! - крикнул Гунявый. - Подлянка пошла, подлянка… Ты вроде родни, мать его топчешь… не защищай! Дя Миша, ты-то чего молчишь? Тоже ведь там был. Ты же мне брат. Не видишь - дубак муть гонит, мозги, сука, пудрит?!
- Бр-рат… - Норицын был уже пьян, красен, глаза его тяжко щурились. - Я бы таких братовей… Ц-цыц, падла! Павлика не тронь… Ты здесь - никто, а он - свой, наш… Т-ты… что здесь над людьми глумишься? Кто тебя звал?! Там, на зоне… кто ты там был? Шпынь, десятая шавка. Не спорь, я тот народ отличать умею! А на волю вышел - и сразу вольными людьми рвешься командовать. И не тыкай мне: брат, брат! Я как здесь, так и там робил, только с трактора на трактор пересел. А падлы вроде тебя кровь с нас сосали, друг на друга науськивали, да еще и смеялись: вот, мол, рабы! Освободился - и опять этим занимаешься?! На что ты, с-сука, живешь?!! - он рванул рубаху и заорал, вставая: - Юрка, Павел! Д-держи ево-о! Щ-щас это ташшым на улицу, бросим вверх… Кр-ровью изойди, с-собака, бес!..
Накинулись Нинка с Танькой, прижали его к койке. Голосила Пашкина мать. Завозился, заухал Ванька Корчага. Гунявый вихляво совался по горнице. Котенок бегал за ним, играя шнурком развязавшейся кроссовки. Не глядя, Толик нагнулся, схватил его, размахнулся…
- Эй! - крикнул ему Пашка. - Учти, ты: убьешь или изурочишь зверя - живым не выйдешь.
Страх пропал - словно рев дяди Миши успокоил его. Пашка вспомнил, как подобные сцены протекали в казарме, память пробудила жестокость и силу, - теперь он знал, что надо делать.
Гунявый остановился, не опуская руки:
- Гляди, дубак, и сам не выйдешь…
- Я-то дома. Здесь родился, отсюда и вынесут.
- Х-ха!.. - Толька стряхнул котенка на пол. - Ну, ты крутой… Покурить не хошь? Не бойся, не трону…
- Ой, не ходи с ним! - визгнула мать.
- Валил бы ты, шпынь, отсюда, - молвил Габов. - Ох, дотусуешься не до хорошего.
- Ну и не обращали бы внимания, - улыбнулся Гунявый. - Подумаешь! Мало ли какие у выпившего человека разговоры, дела. Пошли, служба!
17
- Ты надолго домой? - спросил он первым делом, оказавшись на кухне. - Учти, я в этом не заинтересован.
И снова надо было напрягать хмельную, уставшую за день голову. Что-то, что-то надо ему сказать… Будоражащая, жужжащая искорка бегала внутри мозга, и никак не ладила уколоть в нужное место. А, вот же!..
- Да, знаешь… Я прокинулся уже кое-с-кем. Не советуют пока уезжать.
Надо было еще суметь это сказать: лениво, вполголоса, с внутренним нажимом.
- Нно?.. С кем, если не секрет? С Кочковым? С этим гулеваном? Неходовая часть. Они в моих делах голоса не имеют.
- Ну, зачем? У меня есть серьезные знакомства. Сашку Фетиньева, Фуню - знаешь?
- Так… - Толик медленно выпрямился на табуретке. - Нно… и что?
- Друг мой доармейский. Большие были кореша. К кому же, посуди, мне было еще идти?
- Нно… Волну гонишь, ракетчик?
- Зачем? Узнай при случае. И про тебя, кстати, толковали.
- Нно?..
- Ниичего так особенного. Давно ли знаю, что за человек… Но я, в отличие от тебя, парашу не нес, гадство не подстраивал…
- Копают под меня… - Толик судорожно дернулся. - Кому-то надо… Мол, я не на том месте сижу. И - что теперь? Тебе предлагали?
- Больно мне надо! - беспечно ответил Пашка. - Я пока сам по себе.
- Если не врешь - держи кардан, - Гунявый протянул руку. - За мной не пропадет. А за то, что получилось, не обижайся. Суди по факту: явился дубак, мент. Да еще в лагере ты так меня кинул… Ты вот что: подходи ко мне. В гости. Теперь я твой должник.
- Ты о чем?
- Погоди, узнаешь…
В горнице Нинка шлепала по щекам распластавшегося на кровати мужа. Вдруг махнула рукой, и устало сказала:
- Ну его к чемору! Ну и вечер, тетя Поля. Дурной какой-то. Даже не попели. Давай-ко, сестра! Тетя Поля!
И они затянули "Очаровательные глазки". У сестер были чистые, сильные голоса, не подпорченные еще житейской хрипотою.
- В них столько жизни, столько ла-аски,
В них столько страсти и огня-а…
- Я опущусь на дно морское! -
выводила старшая, и сразу за нею вступала Танька:
Я поднимусь за облака…
Отдам тебе я все земно-ое…
Лишь только ты лю-уби м-меня-а!