Войдя в домик, Сергей Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых охотников на привале и запорожцев вызвали на его губах усмешку, но эта усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного лётного дня, где с точностью была выписана не только каждая фигура, но и трава, пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей, и ромашка в руке у одного из летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к звездам ракета, оставившая за собой огненный след, еще больше понравилась генералу.
- Как его фамилия?
- Старший лейтенант Алексей Горелов.
- Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе.
- Не было его там, - невесело сказал Ефимков, когда они вышли, - да и зачем стал бы я его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не лучше тех десяти.
Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет, годы явно не повлияли на Ефимкова, он, как и прежде, не умел скрывать решительно ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал готов был биться об заклад, что Ефимков ни за что не хочет отдавать ему Горелова.
- Слушай, друже, а ты все-таки феодал.
- Это отчего же?
- Зачем от меня Горелова прячешь?
- Это что, лобовая атака?
- Считай, что так.
- Только я его вовсе не прячу, - вяло проговорил Кузьма Петрович. - Что он - невеста на смотринах, что ли? Можешь с ним хоть сейчас побеседовать, если имеешь желание.
- Конечно, имею. Мне уже интуиция подсказывает, что это самый интересный кандидат.
Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга унылые глаза. Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул:
- Не пущу. Не пущу его, и точка.
Они сели в "Волгу". Полковник - за руль, генерал - рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.
- Ты пойми меня правильно, Сережа, - сумбурно оправдывался Ефимков, - зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется - вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка!
- Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? - заметил насмешливо Мочалов.
Но Ефимков уже входил в раж:
- Э, да это только для присловья было говорено. Горелов - что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. "Обелиск над крутояром" называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь - по сердцу мурашки...
Мочалов уже твердо убедился, что его своенравный приятель будет как скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем все сильнее росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым.
Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал:
- И еще могу по секрету прибавить, чем дорог мне этот парнишка. Два года он у меня учился, а курсанты были всякие. И отличники, и вчерашние маменькины сынки, и стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде родного сына. Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа.
Мочалов искоса посмотрел на друга.
- Так ты что же, - спросил он, пожимая плечами, - полагаешь, что после такой красочной характеристики у меня пропадет желание с ним увидеться?
Ефимков затормозил, давая дорогу маслозаправщику, и, поглядев на генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес:
- Сережа, пощади. Откажись от этой беседы!
- Но ты же дал слово, Кузьма! - нахмурился генерал. - Да к тому же, если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное дело, это еще ничего не означает.
Комдив резко, так что завизжали тормоза, остановил "Волгу" у штабного подъезда. Вышли молча и так же молча прошли в кабинет. Мочалов неторопливо снял шинель, достал платок с синей каемкой и, страдальчески сморщившись, громко чихнул.
- Будь здоров, - мрачно пожелал Ефимков. - Ну так что, Горелова звать?
- Обязательно, - сказал Сергей Степанович.
Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок.
- Майора Климова, - прогудел он в трубке. - Это ты, Леонтий Архипович? Чем сейчас у тебя народ занимается? Техсостав на матчасти? А летчики? Так. А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит? Что-то вы его слишком зачастили на эти дежурства. Человек он творческий, надо учитывать. У вас людей много, можно и пореже посылать. Тем более только что стал командиром звена, работы непочатый край. На будущее учти это. А сейчас срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет.
Полковник положил трубку, и красная лампочка на табло погасла. Не замечая в глазах Мочалова иронии, спросил:
- Мне как, остаться при этой беседе или уйти?
- Как хочешь. Пожалуй, оставайся.
- Нет, не останусь, - нахмурился комдив. - А то будешь после говорить, что я психологически или еще как-нибудь подчиненного подавлял.
- Да не ворчи, друже, - потеплевшим голосом сказал Мочалов. - Оставайся, и баста!
- Нет, я уйду, - решительно сказал комдив и нахлобучил папаху на подстриженную ежиком голову.
Дежурный принес в это время личное дело и медицинскую книжку Горелова.
- Как знаешь, Кузьма Петрович, - ответил Мочалов и быстро потянулся к документам.
Личное дело Горелова генерала уже не интересовало: там все было так, как представил Ефимков. А вот медицинскую книжку генерал читал жадно. Словно заправский терапевт, приблизив к глазам причудливые, пляшущие линии кардиограммы, всматривался в них. Поглощенный расшифровкой цифр и латинских, трудно разбираемых фраз, он не сразу поднял голову на скрип двери. Спокойный громкий голос заставил его оторваться от записей.
- Товарищ генерал. Старший лейтенант Горелов по вашему вызову явился.
Мочалов вскинул голову. На пороге стоял молодой стройный парень. Чуть худощавое лицо, вздернутый мальчишечий нос. Спокойные, но отнюдь не апатичные, а пытливые, с затаенным блеском глаза. Рот - тонкая прямая линия, чуть поджатая в углах. Широкий лоб без единой морщинки. Сдержался Мочалов - не захотел сразу показаться излишне демократичным. А парень продолжал стоять с рукой, приложенной к виску, и была в этом уставном жесте старательность, присущая молодому офицеру, которому в своей жизни весьма редко приходилось докладывать генералам.
- Садитесь, товарищ старший лейтенант, и подождите немножко. - Листая теперь ненужную ему медицинскую книжку, Мочалов исподлобья наблюдал за летчиком. - Я с вами познакомился чуть пораньше, - улыбнулся он.
Ни один мускул не дрогнул на лице Алексея Горелова, только ресницы застыли от удивления.
- Каким образом, товарищ генерал?
- Смотрел ваши работы... Конечно, это ещё не рука профессионала, но человек вы, бесспорно, одаренный, и я вам от души желаю держать кисть так же крепко, как и ручку управления на истребителе.
- Стараюсь. Но за двумя зайцами не гонюсь.
- Это как же понимать?
- А так, что ручка истребителя для меня прежде всего, а уж кисть - потом, на досуге.
- Хороший взгляд на свою профессию, Алексей Павлович. Вы раньше на чем летали?
- На МИГ-19, товарищ генерал.
- А как, на ваш взгляд, самолеты, на которых теперь летать приходится?
- Сложнее и лучше.
Мочалов одобрительно кивнул головой. Он не хотел затягивать беседу. Все было ясно. Этот доверчивый и в то же время знающий себе цену, уверенный в своих силах парень был прекрасным кандидатом. Генерал встал из-за стола, заложив за спину руки, прошелся по кабинету, ощущая на себе взгляд Горелова, наполненный ожиданием.
- Ну как, Горелов, хотели бы вы перейти на новую, более сложную технику?
У старшего лейтенанта вздрогнула нижняя губа.
- Какой же летчик этого не хочет, товарищ генерал?
- А если придется летать на высотах раз в двадцать больших, чем высота вашего истребителя, да и на скоростях во много раз превосходящих?
- Мой истребитель двадцать километров запросто берет, - с дерзинкой ответил Алексей. - А вы говорите - раз в двадцать выше. Что-то я не слыхал, товарищ генерал, что есть такая авиация.
Мочалов пропустил дерзинку мимо ушей и сам ответил насмешливо:
- Если газеты читаете и радио слушаете, должны бы знать, что есть.
Уверенность как ветром сдуло с лица Горелова. Волнение, робкая невысказанная надежда и, наконец, полное смятение отразились в его глазах.
- Так то ж только космические корабли могут, - прошептал он. - Я не понимаю вас...
- Сейчас поймете, - испытывая его нетерпение, проговорил генерал. - Я приехал сюда для того, чтобы подобрать одного кандидата в отряд летчиков-космонавтов.
Горелов чуть побледнел. Голос, дрогнувший на первом же слове, выдал его волнение:
- Шутите, товарищ генерал?
- Да, да, шучу. Именно для этого я и приехал сюда из Москвы, - холодно осадил его Мочалов. - Чтобы вызвать старшего лейтенанта Горелова и пошутить.
Неловко опираясь о подлокотники, Алеша поднялся в кресле. Глаза его растерянно блуждали по комнате.
- Простите, товарищ генерал. Но то, что вы говорите, так необычно.
- Ущипните себя за нос, чтобы убедиться, что это не сон, - тем же бесстрастным голосом произнес Сергей Степанович. - Но вы что-то не торопитесь с ответом. Возможно, это предложение вам совсем не по душе.
Горелов клятвенно прижал ладони к груди, словно хотел унять неровное дыхание.
- Что вы, товарищ генерал! Стать космонавтом... Да это же мечта всей моей жизни! Самая заветная мечта. Только я и думать не мог, что... то есть не я, а вы... ой, я совсем запутался, товарищ генерал. Выдержки не хватило.
- Космонавту всегда должно хватать выдержки, - нравоучительно заметил генерал.
- Да, но это так странно, - повторил Алексей. - Два года назад я пытался просить Гагарина взять меня в космонавты. Тогда я был предельно наивным провинциальным парнем. Позже сам смеялся над этим. А здесь, в полку, спутал в ночном полете бортовой огонь самолета со звездой, и ребята наши так и прозвали меня: Космонавт. И мечта об этом как-то уже растворилась. И вдруг вы мне предлагаете... Да как же я могу отказаться? Только это как снег на голову. И притом - почему мне? У нас в дивизии есть ребята и получше...
- Выходит, вы мне больше подходите, - перебил Горелова Мочалов и повелительным жестом негромко хлопнул ладонью по стеклу письменного стола. - Считаю, что вы дали согласие. Передумывать не будете?
- Нет, - ответил Алеша быстро.
Сергей Степанович удовлетворенно наклонил голову.
- Однако вы должны понимать, что, дав согласие стать космонавтом, вы им еще не стали. Впереди серьезное испытание, сложная медицинская комиссия.
- Я понимаю, - тихо сказал Горелов.
- Вот и отлично. О нашем разговоре никому не должно быть известно. Когда получите вызов, тоже не вдавайтесь в объяснения. Куда и зачем едете - для остальных тайна. Скажите, что переводитесь в другую часть. Или к летчикам-испытателям. Словом, сами придумайте. А сейчас можете быть свободным, если нет вопросов.
Не успел Горелов встать, на пороге приемной появилась припорошенная снегом фигура комдива. Расстегнув на теплой меховой куртке "молнию", Кузьма Петрович потирал красные руки.
- Завьюжило сегодня, - покачал он головой и, покосившись на старшего лейтенанта, по-домашнему спросил: - Ну как, Алеша?
- Как в сказке, товарищ полковник, - с заблестевшими глазами бойко ответил Горелов. - До сих пор не верю, что это наяву происходит.
- А что решил? - спросил Ефимков, хотя по счастливому лицу Алексея и так все можно было понять.
- Согласен, - сдержанно ответил Мочалов.
- Ты или он?
- И я и он.
- Так я и знал, - мрачно заключил комдив и, не снимая куртки, сел. Достал из кармана трубку, снова сунул ее в карман и, подойдя к молодому летчику, крепко обнял его, почта пригнул за плечи к себе. Был Ефимков на целую голову выше Горелова, глыбой возвышался над ним. - Как назвал ты меня, Сережа? - окликнул он Мочалова. - Феодалом? Ну а ты - самый что ни на есть узурпатор. Лучшего парня забираешь. Никому бы другому не отдал. Только тебе, старому верному другу, доверяю Горелова. - Он оттолкнул от себя Горелова так же неожиданно, как и притянул, погрозил ему сурово пальцем. - А ты, смотри... от родного порога в новую жизнь уходишь. Был ты летчиком на уровне у Кузьмы Ефимкова. Вот и там должен честь родного порога беречь. Не забывай, парень, что этим родным порогом у тебя в жизни была истребительная авиация. Она тебя человеком сделала.
- Я этого никогда не забуду, Кузьма Петрович, - негромко произнес Горелов, - и вас особенно. Вы столько для меня сделали.
- А вот это уже сентиментальность, - прервал его Ефимков, - это не надо, Алексей. Она даже в пейзажах вредна, если пишет летчик-истребитель. Шагай переживать свою радость.
...Ровно через неделю на имя полковника Ефимкова пришла из высшего авиационного штаба короткая телеграмма: "Командир звена старший лейтенант Горелов Алексей Павлович приказом Главкома ВВС откомандировывается в распоряжение генерала Мочалова".
Кузьма Петрович, уже свыкшийся с неизбежностью предстоящей разлуки, прочитал ее не спеша, резко нажал кнопку звонка и, когда в дверях выросла фигура дежурившего по штабу офицера, спокойно произнес:
- Разыщите старшего лейтенанта Горелова и передайте, что поступил приказ об отчислении его из нашей дивизии. Пускай срочно собирается и завтра вечерним поездом выезжает в Москву. Куда и зачем - он знает.
Оставшись один, комдив еще раз перечитал телеграмму и шумно вздохнул. Откинувшись на спинку кресла, он долго глядел в прямоугольник запотевшего от холода окна и думал о людях, с какими сталкивался на жизненных тропах. Многих летчиков встречал он и провожал. Но этот парнишка по-особенному был дорог. Его, вчерашнего десятиклассника, научил когда-то Ефимков летать, ему помог стать здесь, в Соболевке, боевым летчиком. Теперь он уходил.
- Пусть же повезет ему и на космическом маршруте! - тихо вздохнул комдив.
6
Морозным январским утром на одной из самых далеких подмосковных станций остановился поезд. Из него вышел только один человек. Раздался гудок, и состав проплыл мимо платформы. Пассажир огляделся. Под навесом жались воробьи. Окно кассы задубело от наледи.
Жизнь, могло бы показаться, совсем замерла здесь от тридцатиградусного мороза, если бы не дымилась напротив, над дощатым, более высоким, чем станционная постройка, домом, кирпичная труба.
Не отыскивая взглядом случайных пешеходов, у которых можно было уточнить дорогу, приезжий уверенно, словно много раз бывал на этом разъезде, спустился с перрона и по тропинке вышел к широкой асфальтированной дороге. Здесь он тоже не колебался, а сразу повернул налево.
Небо над лесом было ярко-синим и чистым. Нигде не мело. Ровная лента уходила в сторону от железнодорожного полотна. По обеим сторонам от нее стояли рослые сосны. Чуть подальше, отступая от них в чащобу, виднелись древние дубы. Березки меж ними холодно отсвечивали молочными, с подпалинкой стволами. Сойди с дороги - и тотчас продавишь наст, увязнешь по самую грудь в снег. Путник вздрогнул от неожиданного треска, гулко прокатившегося по лесу. С веток на землю посыпалась пороша. И на человека, на его военную шинель, упали мелкие снежинки. И снова белое безмолвие сковало десятки километров окрест.
Широкая полоса дороги была прямой до самого поворота. А дальше плотная стена леса. Что за поворотом - не видать.
"Глухомань-то какая! - подумал путник.- Совсем как у нас на Волге". Но обманчивая была эта тишина. Не успел он мысленно произнести слово "глухомань", как из-за поворота вывернул навстречу грузовик-снегоочиститель с широким щитом впереди капота. А еще минуты через две сзади раздались настойчивые предупреждающие сигналы. Военный, шагавший по самой середине дороги, поспешно свернул к кювету. С ним поравнялся армейский "газик". Скрипнули тормоза, и распахнулась дверца. Солдат-водитель высунулся из машины.
- Садитесь, товарищ старший лейтенант. До самой проходной домчу.
Путник отрицательно покачал головой.
- Спасибо. Больно хорошо лесом идти. Вот если от чемодана меня освободили бы...
- Так ставьте чемодан.
За поворотом дорога была такой же прямой и где-то в километре отсюда совсем обрывалась, упираясь в чащу. Путник разглядел зеленый забор и небольшую каменную пристройку. Он пошел быстрее. Шаги по-прежнему звонко отдавались в лесной тишине. От холода ноги начали стыть, нос и щеки приходилось то и дело растирать, но старший лейтенант не раскаивался, что отказался от попутной машины.
"До чего здесь чудесно! - подумал он. - Совсем не то что в Соболевке, где на десять километров вокруг ни березки, ни сосны порядочной не сыщешь".
Когда он приблизился к длинному зеленому забору, увидел над ним высокую смотровую вышку, верхние этажи белых каменных зданий, широкие, наглухо затворенные ворота с калиткой. Он уже приготовился стучать, но калитка сама без скрипа распахнулась навстречу. Смуглый часовой, утонувший в овчинном тулупе, окликнул его с кавказским акцентом:
- Вы, наверное, старший лейтенант Горелов?
- Откуда вам это известно? - опешил Алексей.
- А мы, кроме вас, сегодня к себе никого не ждем, - улыбнулся часовой.
- Значит, пропуск на меня заказан?
- Не надо никакой пропуск. Удостоверение покажите.
Внимательно просмотрев удостоверение и скользнув по лицу Горелова изучающими глазами, он удовлетворенно качнул головой.
- Проходите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. И калиточку эту не забывайте. Ее когда-то сам Юрий Алексеевич Гагарин тоже вот, как вы, первый раз в своей жизни открывал. Памятная калиточка.