Несколько слов в пользу чтения
Зато с чтением все обстоит гораздо проще. Тут у меня проблем нет. Я люблю читать, особенно книги. Когда я их читаю, я задаю себе разные вопросы. Например, почему в книге написано то, что в ней написано, а не что-нибудь другое. И сам же на эти вопросы мысленно отвечаю. Потом я запоминаю свои ответы и пересказываю их студентам. Такое времяпрепровождение называется "филологией", и за него даже платят деньги. Правда, совсем небольшие.
Дело даже не в деньгах. Чтение, мне кажется, полезно, когда хочется забыть разные тревожные мысли, например, о том, что мир, в котором мы живем, чудовищно несовершенен. Эти мысли, очень грустные, заползают к нам в голову через уши, через нос, даже сквозь глаза и там в голове подолгу жужжат, как назойливые мухи. Книгой, особенно если толстой и интересной, их можно раз и навсегда прихлопнуть.
Перед чтением ты как оторванный от электрички вагон. Поезд умчался куда-то вдаль, а ты стоишь на рельсах – и ни туда, ни сюда. Как шут гороховый. Книга в такой ситуации – вещь незаменимая. Она дает тебе крепкий поджопник, как строгий армейский сержант неопытному салаге. И вот ты уже не стоишь идиотически на месте, а катишься ровным ходом туда, куда ведут прямые рельсы. И безо всяких вихляний в разные стороны и посторонних мыслей. Слава богу, в книгах нет ни людей, ни вещей. А есть одни черные крючочки и закорючки, собранные на страницах в длинные рваные цепочки. Их просто надо перебирать глазами – и все… Труд это небольшой, но уважаемый.
В самом деле, человек с книгой в руках смотрится убедительнее, чем человек без книги. Так, по крайней мере, мне казалось в возрасте шести лет. А желание научиться читать пришло еще раньше, после того как мы с мамой однажды прокатились на электричке.
Безработица в Америке
Мама сидела у окна и читала книгу, а я пристроился рядом и старательно выковыривал плоской палочкой мороженое из холодного бумажного стаканчика. И мороженое, и электричка мне очень нравились. Мороженое было вкусным, а электричка спереди напоминала лежащего на животе доброго дедушку с большими светлыми глазами и аккуратной бородой. Я долго думал, зачем электричке нужна борода, и решил, что это потому, что она старая и давно тут ездит.
Мы, как всегда, направлялись на дачу, в Комарово. Я ел мороженое и одновременно внимательно слушал, как весело стучат колеса, выводя притоптывающую мелодию. Я и сейчас, когда езжу в Комарово, люблю ее слушать. Эта мелодия сначала разгоняется, а потом, когда поезд приближается к платформе, затихает. И тогда, откуда-то сверху густой мужской голос предупреждает: "Осторожно! Двери закрываются!" И затем объявляет следующую станцию. Названия всех станций я уже к пяти годам выучил наизусть. Левашово, Песочная, Репино. Понятной была только одна станция – Комарово. Там я все знал: нашу дачу, магазин, Кудринскую улицу и Щучье озеро. Остальные станции были непонятными, и я считал, что там неправильно. В Левашове – все налево, в Песочной есть только песок и больше ничего, в Репине повсюду растут репы, зато грибов и черники нет.
В таких грустных размышлениях, что в мире все не так, и с мороженым в руке я провел в тот раз довольно много времени. Пока напротив нас не уселись двое мужчин. Я бросил ковырять мороженое и принялся их разглядывать.
– Закрой рот, сейчас же! – приказала мама. – Ты уже доел свое мороженое? Доел? Тогда давай сюда стаканчик, а то опять весь вымажешься, как поросенок! На, держи салфетку – руки вытри!
Я молча протянул ей стаканчик и взял салфетку. Есть мороженое расхотелось – я почувствовал, что наши новые соседи распространяют вокруг себя очень неприятный запах – резкий и кислый.
Один, толстый, в синем комбинезоне, расположился у окна напротив мамы и, подперев кулаком пухлую щеку, о чем-то глубоко задумался. Другой, худощавый, как только сел, сразу же достал из кармана своей грязной куртки газету и, развернув ее, углубился в чтение. Некоторое время оба молчали. Поезд равномерно притоптывал колесами. И вдруг тот, который читал газету, подал голос.
– Гляди-ка, Палыч. – Он толкнул толстого локтем в бок.
– Че? – с добродушным раздражением отозвался тот и лениво повернул голову. – Сеня, че тебе всегда надо?
– Глянь чего в газете пишут… Америка-то самая богатая, а вон какие проблемы – безработица! – Сеня потряс газетой. – Довели людей до цугундера – люди, вон, на улицу вышли с плакатами. И смотри, Палыч, че у них написано! Надо же!
– Ну-ка, – Палыч наклонился и устремил взгляд туда, куда указывал Сеня.
Мне тоже захотелось посмотреть. Я сполз со скамейки и сбоку заглянул в газету. Грязный палец Сени указывал на фотографию. На ней я увидел людей с широко раскрытыми ртами. Некоторые из них подняли вверх кулаки. Другие держали в руках длинные палки с большими табличками. На этих табличках виднелись крупные буквы:
J O B!
Я не умел читать и не понимал, что они означают.
– Смотри – "еб"! – тихо хихикнул Сеня. – Чего это они?
– Чего-чего, – пожал плечами Палыч. – Сам не понимаешь? Возмущаются люди…
– Вижу, что возмущаются. Я не понимаю, как в газету такое пропустили.
Толстый Палыч добродушно дернул уголком рта и отодвинулся к окну.
– Мама, а что значит "еб"?! – громко спросил я.
Сеня и Палыч обернулись на мой голос. Они только сейчас заметили, что я стою рядом. Кто-то в вагоне, прямо у меня за спиной коротко хихикнул.
– Что?! – Мама подняла голову от книги и поморщилась. – Глупости не болтай!
Я понял, что спросил что-то не то.
– Почему глупости? – неожиданно обиделся Сеня. – Вон, сами гляньте.
Он протянул маме газету. Она мельком взглянула на фотографию и сухо сказала, как будто ни к кому не обращаясь:
– Это слово "джоб". По-английски значит "работа".
Сеня отобрал у мамы газету, недоверчиво посмотрел туда, потом хлопнул себя по лбу и громко расхохотался. Толстый "Палыч" у окна лениво улыбнулся. Я посмотрел на них, тоже засмеялся и сел обратно на свое место.
– Читать умеешь? – спросил Сеня, отсмеявшись.
Я помотал головой.
– Давай учись, – посоветовал он. – Будешь, вон, как мама, умный…
Быть умным мне хотелось всегда, и в тот раз я наконец понял, что нужно для этого сделать – нужно научиться читать.
Буквы и знаки препинания
Тем же летом меня научили читать. Это, наверное, для того, чтобы я был чем-то занят и не отвлекал взрослых. Летние дни поначалу казались мне огромными и длинными, как наши скучные дачные веранды, и я совершенно не знал, куда себя в них девать. Теперь, когда взрослые нашли наконец для меня дело, дни полетели гораздо быстрее. В июне я разбирал отдельные буквы, а в июле уже умел читать по складам. Папа был настолько вдохновлен моими успехами, что поручил маме научить меня заодно и писать, чтобы уже все сразу.
Вот эта наука оказалась куда более сложной. Шариковая ручка была слишком тяжелой и постоянно выскальзывала у меня из пальцев. Карандаши, наоборот, попадались слишком легкие, хрупкие и тут же ломались. Но главная проблема состояла в другом. Как только я понял, что мне самому придется писать, я начал бояться букв и знаков препинания. Буквы настораживали своим мрачным цветом, словно украшения на черных оградах комаровского кладбища. Они как будто заранее смеялись над тем, что я не смогу их одолеть. А знаки препинания все время грозили наказанием. Восклицательный знак выглядел как злой окрик: "Пиши правильно, не то ремня получишь!" Вопросительный напоминал кошмарную птицу, готовую сверху долбануть по голове кривым клювом. Даже точки меня не утешали. Они навевали страшную безысходность, от которой хотелось заплакать.
А началось все с того, что у меня никак не получалось правильно написать букву "м".
Я сидел на веранде с карандашом в руке. Передо мной на столе лежал большущий лист бумаги. Белый и чистый. У окна с сигаретой стояла мама и все время меня торопила:
– Давай пиши букву "м", и побыстрее! Мне еще в магазин надо сегодня успеть.
Учиться писать букву "м" мне не хотелось. Особенно в тот день. За окнами ярко светило солнце, и день был жаркий. Около веранды гонял мяч мой старший брат и собирался ехать на велосипеде на озеро купаться. Он еще за завтраком сообщил об этом взрослым и сказал, что может взять меня. Я было обрадовался, но тут вмешалась мама.
– Андрюше, – сказала она, – нужно сначала позаниматься.
Брат согласился меня подождать, но выставил условие:
– Только если недолго! А то я уже купаться хочу!
Щучье озеро
И вот я сидел на веранде и вместо того, чтобы думать о букве "м" мечтал об озере. Оно называлось Щучьим. Сначала я остерегался в нем купаться. Думал, что там плавают щуки, очень злые и кусачие. Одну такую я видел в мультфильме "Ну, погоди!". Она выпрыгнула из воды, вцепилась мертвой хваткой в перчатку и с остервенением принялась мотать ее в разные стороны. Но мама мне объяснила, что эта щука из мультфильма ненастоящая и что настоящие щуки в озере давно уже не живут, потому что вода очень грязная.
– А куда они из озера подевались? – спросил я.
Мама ответила, что щуки, скорее всего, умерли и лежат на дне. Это объяснение меня несколько успокоило, но с тех пор, заходя в воду, я всегда внимательно смотрел под ноги. Боялся, что наступлю на какую-нибудь мертвую щуку, она оживет и вцепится мне в ногу.
Я уже было приготовился писать букву "м", но почему-то вдруг вспомнил кудрявого черненького мальчика, которого неделю назад видел на озере. Он бежал по песку навстречу седому мужчине и радостно вопил на весь берег:
– Дядя Аро-он! Дядя Аро-он!
Однако "дядя Арон" был веселому мальчику совсем не рад. Он все время как-то испуганно оглядывался и, когда мальчик к нему подбежал, сердито на него зашипел.
Я стал думать, почему этот дядя на озере так разозлился, и вдруг услышал голос мамы:
– Андрей! Опять ты ворон считаешь!
Додумать как следует о дяде Ароне мне в тот раз не дали – нужно было учиться писать букву "м".
Буква "М"
Мама бросила сигарету в окно и села рядом со мной.
– А бабушка говорит, что мусорить на участке нельзя! – вспомнил я.
– Что-о?! – удивилась мама. – Давай лучше пиши. Тоже мне нашелся… Возьми карандаш, как следует! Сюда смотри…
Она вывела на бумаге большую букву "М".
– Теперь давай сам. Сначала – крючок. Та-ак…
Я изо всех сил попытался сосредоточиться. Сперва дрожащей рукой нарисовал крючок. Вроде получилось. Потом принялся за палочку, но она у меня ушла в сторону.
– Куда! – закричала мама. Так громко, что я испугался. – Давай снова!
Я попробовал еще раз, и у меня опять не получилось. Мама начала терять терпение.
– Последний раз показываю! – объявила она, нарисовала букву "м" и поднялась со стула. – Приду через пятнадцать минут! Чтобы к моему приходу ты десять раз написал букву "м"! Ясно?!
– У меня давление… – неуверенно пожаловался я. Я не знал, что такое давление. Но так всегда говорила бабушка, когда не соглашалась что-нибудь сделать или когда хотела прекратить неприятный разговор.
– Что?! – не поняла мама. – Что ты мелешь?! Какое еще давление? Не выдумывай!
С этими словами она ушла.
Мне пришлось снова взяться за работу. Старался я на совесть и, выводя крючочки и палочки, все время усердно высовывал язык и помогал себе губами. Так всегда делал, как я потом узнал, герой гоголевской "Шинели" и еще, наверное, загадочный Бартлби. Им это, кстати, помогло не сильно. Оба умерли. А я вот, как видите, не умер и остался жив. Но зато никто так и не сказал мне "Я брат твой!". Даже мысленно. Ни сейчас, ни в тот раз, когда я маленьким учился писать букву "м". Карандаш в моих руках упрямился и вместо буквы "м" будто нарочно выводил на бумаге каких-то раскоряченных лягушек.
Когда вернулась мама, я был уже весь в слезах и ждал, что меня пожалеют. Но мама, судя по всему, жалеть меня не собиралась.
– Будешь тут сидеть, пока не научишься! – строго сказала она.
Я бросил на стол карандаш и заревел.
– Андрюша, прекрати! Леня! – отчаянно позвала мама. – Сделай что-нибудь!
Из глубины дома донесся равнодушный голос отца:
– Не покупай ему больше мороженого!
– Слышал?! – злорадно поинтересовалась мама. – Больше никакого мороженого! И поделом! Кто сгрыз мою красную ручку?!
Раздалось хихиканье. Я увидел, что на веранде в дверях стоит мой старший брат и улыбается во весь рот.
– Нет, вы подумайте! – продолжала возмущаться мама. – Страна работает, из последних сил строит социализм, а этот хочет только бездельничать! Озеро, видите ли, ему подавай! Пока букву "м" писать не научишься, не будет тебе никакого озера! Слышишь?!
Я закрыл лицо ладонями и заревел еще громче.
Мне сделалось горько, оттого что вся наша великая страна ударными темпами идет вперед, выполняет и перевыполняет пятилетний план, а я один всех задерживаю.
– Во, дурак! – с сожалением в голосе произнес мой брат. – Тетя Вера, тогда я один поеду на озеро, ладно?
Мама что-то ему ответила, и он убежал.
Я почувствовал обиду. Такую сильную, что даже перестал плакать и насупившись объявил:
– Не нужно мне вашего озера! Я к дяде Саше пойду!
Видимо, такого поворота событий мама не ожидала. Но тут же нашлась:
– Не нужен ты такой дяде Саше!
Узнав, что я не нужен дяде Саше, я снова заплакал.
"Die Stadt Königsberg ist besetzt!"
Дядя Саша был для нас почти кумиром. Я имею в виду, конечно, себя и моего брата. Выглядел дядя Саша гораздо старше остальных взрослых – седой, с белой, как у доброго доктора Айболита, бородой – и это придавало ему в наших глазах гораздо больше авторитета. Бабушка – дядя Саша приходился ей дальним родственником – с уважением говорила, что раньше он работал большим начальником, а до этого воевал с фашистами. Дядя Саша часто гостил у нас на даче, и мы с братом всегда радовались, когда он приезжал. Радовались его белой бороде, его оттопыренным смешным ушам. Даже его странному голосу, шершавому, как небритый подбородок, тоже радовались. Дядя Саша был самым настоящим праздником! Он много шутил, чуть что – смеялся и показывал непонятные фокусы, во время которых монетки с его ладони исчезали, а потом вдруг снова появлялись. По вечерам он звал нас с братом к себе на верхнюю веранду и читал вслух веселые сказки из толстой книжки. Иногда он рассказывал смешные истории про то, как он однажды в детстве жил в деревне. Мы с братом всегда громко смеялись, а родители делали нам замечание.
Много лет спустя, уже после его смерти, я узнал, что для взрослых у него были припасены совсем другие истории. Фронтовые.
В одной из них дело происходило в Восточной Пруссии, в 1945 году, когда Советская армия занимала город Кенигсберг. Его потом, как вы знаете, переименовали в Калининград. Наши войска фактически уже захватили весь город, но в одном из кварталов столкнулись с упорным сопротивлением немцев. Те засели в нескольких домах, заняли удобные снайперские позиции и яростно отстреливались. Выбить их оттуда без больших потерь не было никакой возможности. Наши командиры собрались в штабе и стали совещаться.
– Надо бы им крикнуть, что город уже взят и сопротивление бесполезно, – предложил пожилой усатый комбат. – Авось послушают…
Все дружно согласились. Позвали дядю Сашу. Он был единственный, кто знал немецкий и вдобавок отвечал за пропаганду среди войск противника.
– Значит, так, Александр Яковлевич, – обратился к дяде Саше комбат. – У нас к тебе приказ. Напиши-ка по-немецки листовку, что город Кенигсберг взят. Мы ее нашим солдатам отдадим, и пусть они это кричат немцам.
Дядя Саша взял бумагу и написал:
"Die Stadt Königsberg ist besetzt!"
Комбат посмотрел, нахмурился и вернул дяде бумагу.
– Напиши лучше русскими буквами, а то ни черта не понятно.
И дядя Саша старательно вывел: "Ди штат Кенигсберг ист бизецт".
– Ишь ты, – усмехнулся в усы комбат. – Совсем как по-русски.
Через десять минут улицы города огласились криками:
– Кенигсбергу пиздец!
Это были голоса советских солдат. Они кричали хором. Однако немцев, как оказалось, убедить было непросто. Они отвечали короткими автоматными очередями. Но через час все-таки сдались. Выкинули белый флаг и вышли один за другим с поднятыми руками.
Дядю Сашу комбат представил к награде.
Как вы, наверное, догадываетесь, мне и моему брату дядя Саша ничего подобного не рассказывал. А взрослым, как всегда, повезло больше.