Пушкин и православие
– Дядя Саша! – плакал я. – Хочу к дяде Саше!
Где-то наверху хлопнула дверь, и через минуту на веранду вошел улыбающийся дядя Саша.
– Что за шум, а драки нет? – весело спросил он.
В руке дядя Саша держал толстую серую книгу.
– Андрей букву "м" не может научиться писать! – с отчаяньем пожаловалась мама и взяла из пачки сигарету. – Прямо не знаю, что делать!
Дядя Саша с самым серьезным видом склонился над моими каракулями и прищелкнул языком:
– Дела…
Я шмыгнул носом.
Дядя Саша выпрямился, и лицо его приняло добродушное выражение.
– Верочка, – ласково произнес он. – Вы когда-нибудь встречали человека, который не научился писать букву "м"?
Мама в ответ невесело хмыкнула и принялась разминать пальцами сигарету. Я тоже задумался над его вопросом и почему-то сразу успокоился. Мне пришло в голову, что я, наверное, единственный такой на свете, кто не умеет писать букву "м", и потому не похож на всех остальных. Это неожиданное открытие наполнило меня ощущением собственной значимости. Я понял, что все на свете могу, и поднялся со стула. Но дядя Саша весело мне подмигнул и пальцем показал, чтобы я сел обратно. Я снова залез на стул. А дядя Саша взял со стола толстую серую книгу, ту самую, которую он принес на веранду, и принялся ее листать.
– Я тебе сейчас сказку почитаю, – пообещал он, не отрываясь от книги, – про царя Салтана, а ты внимательно послушай. О, вот, нашел наконец… Слушаешь?!
Я важно кивнул. Буква "м", Щучье озеро и хихикающий брат как-то сами собой забылись, и мне уже захотелось слушать сказку.
– Ее сочинил, – пояснил дядя Саша, – наш самый великий поэт.
Узнав, что сказку сочинил кто-то великий, я почувствовал некоторую ревность и строгим голосом поинтересовался:
– А как его фамилия?
Этому вопросу я научился в детском саду от нашей воспитательницы. Она задавала его каждый день обычно тем, кто плохо себя вел. И всегда строгим голосом. Молодая врачиха, когда нас приводили к ней на осмотр, тоже первым делом спрашивала: "Как твоя фамилия?" В конце концов я усвоил, что это очень важный вопрос, и его обязательно надо спрашивать.
– Фамилия? – удивился дядя. – Пушкин. Тебе что, не нравится?
Он так спросил, потому что я поморщился. Фамилия мне, в самом деле, не понравилась. Не подумайте только, что я – сноб и все такое… Гениальность "нашего всего" я в конце концов оценил. Просто в пять лет мне не понравилось это нелепое сочетание звуков. Будто кто-то случайно не удержался и коротко пукнул. И, пукнув, тут же этого устыдился.
– Ты что, Пушкина не знаешь? – вмешалась мама. Я только сейчас заметил, что она никуда не ушла и все это время стояла с сигаретой у окна.
Дядя Саша принялся громко читать и ходить с раскрытой книгой взад-вперед по веранде:
– Три девицы под окном пряли поздно вечерком…
Я ничего не понимал. Ни кто такие девицы, ни что значит "пряли". А спросить постеснялся. Мне и так было стыдно за то, что я не знал, кто такой этот Пушкин. Но когда дядя дошел до слов "то на весь крещеный мир приготовила б я пир", я не выдержал.
– "Крещеный" – это что? – перебил я его. Про пир я был в курсе. Пир – это когда люди собираются и едят много разных вкусных вещей: салаты, фрукты, овощи, мороженое. Со словом "мир" тоже все казалось понятным. А слово "крещеный" я слышал впервые.
– Крещеные люди, – отозвалась мама у окна, – это те, кто в бога верит и в церковь ходит.
Я очень удивился, что есть такие люди. В детском саду нам рассказали, что в бога люди верили давным-давно, при царе, когда жили помещики и капиталисты. А потом, когда их прогнал Ленин, выяснилось, что бог встречается только в сказках, и есть только природа. Дядя продолжал читать, но я больше его не слушал. Я серьезно задумался. Этот Пушкин, чем дальше, тем все меньше мне нравился. В его сказке выходило, что пир приготовят только специально для тех, кто верит в бога. А всех остальных, кто против царя и уже знает, что бога нет, например, меня и моих друзей из детского сада, на пир не пустят.
– Так нечестно! – пожаловался я.
Дядя Саша прервал чтение.
– Что нечестно?
– Андрюша! – вмешалась мама. – Сколько раз тебе надо повторять: перебивать взрослых невежливо!
– А детей, выходит, перебивать вежливо? – поинтересовался дядя Саша.
– Нечестно, что нас на пир не пустят! – продолжил я. – Мы ведь не верим в бога.
Дядя Саша громко захохотал.
– Верочка, вы слышите?
– Слышу, слышу, – раздраженно отозвалась мама и повернулась к нам спиной. Видно было, что ей совсем не смешно. – От него с ума сойти можно!
Я не мог понять, почему она так сердится, и зачем-то снова взял со стола карандаш.
– Он у вас точно филологом будет! – Дядя Саша захлопнул книгу. – Иди-ка, Андрюша, лучше в сад – поиграй.
– Пусть сначала букву "м" писать научится, – сердито буркнула мама. – А там видно будет…
И они начали разговаривать на какие-то непонятные взрослые темы. А я тогда подумал, что читать гораздо лучше, чем писать. Потому что, когда пишешь – тебя все ругают, а когда читаешь, наоборот, – хвалят. А еще лучше – это я теперь усвоил твердо – когда тебе читают, и ты задаешь вопросы. Причем не вслух, а мысленно, самому себе.
В фитнес-центре
Я вырос, закончил школу, потом – университет, устроился на работу, и вроде бы наконец оказался предоставлен самому себе. Но окружающие по-прежнему советуют мне читать. Даже если у меня возникает желание заняться чем-нибудь другим.
Пару лет назад я зашел в фитнес-центр. Решил на старости лет мышцы подкачать. Когда я заполнял у стойки анкету, ко мне подошел здоровенный бугристый инструктор непонятного возраста и спросил, кем я работаю. Я ответил, что доцентом в университете. Он как-то неопределенно хмыкнул и сказал, что будет ждать меня в тренажерном зале. Я переоделся, зашел в зал и сразу же его увидел. Он стоял рядом с какой-то штангой и, скрестив руки на груди, равнодушно жевал жвачку. Чтобы показать интерес, я спросил (получилось очень неубедительно):
– Скажите, какие тренажеры мне полезны?
– Вам? – Инструктор, не переставая жевать, скептически измерил взглядом мою фигуру. – Все!
Я подошел к какой-то конструкции. Минут пять ее изучал. Понял, что надо дергать за черную ручку. Сел, изо всех сил дернул… и что-то посыпалось на пол. А ручка осталась у меня в руках. Через секунду рядом оказался инструктор. Обреченно вздохнув, он принялся подбирать детали тренажера и возвращать их на прежнее место.
Я протянул ему оторванную ручку. Он взял ее принялся, кряхтя, приделывать. Потом вдруг повернулся ко мне и безнадежным голосом произнес:
– Знаешь, доцент! Ты только не обижайся, ладно? Лучше иди домой и читай свои книги…
Денис Драгунский
[комментарии к "Денискиным рассказам"]
Меня зовут Денис Викторович Драгунский.
"Денискины рассказы" написал мой отец, Виктор Юзефович Драгунский.
Поэтому все считают, что это рассказы про меня. Что я и есть тот самый Дениска.
Но вся штука в том, что Дениска Кораблев – именно литературный герой, а не маленький Денис Драгунский.
Кстати говоря, ребята в нашей школе это прекрасно понимали. Чувствовали разницу между живым человеком и литературным персонажем. Мой папа несколько раз приходил к нам в школу и читал свои рассказы. Набивался полный зал. Все смеялись, хлопали, просили надписать книгу на память. Но никто, ни один человек, не называл меня "Дениской из рассказов" и не задавал вопросов: "А это правда было?"
Вопросы начались потом. Когда я уже стал студентом и подросли дети, которым мамы и папы читали "Денискины рассказы".
И у меня стали спрашивать: "Это про вас? Это вы приходили из школы или прибегали со двора и рассказывали своему папе, и он все записывал? Или он просто смотрел на вас и описывал ваши приключения? И вообще – это все правда было?"
Ответов – два.
"Конечно, нет!" и "Разумеется, да!". Оба ответа – правильные.
Конечно, Виктор Драгунский сочинял свои "Денискины рассказы" совершенно самостоятельно, безо всяких подсказок со стороны десятилетнего мальчишки. И вообще, что за ерунда? Получается, что любой грамотный человек может в два счета стать детским писателем. Спроси у ребенка, что сегодня было в школе, запиши и беги в редакцию! Тем более что я уверен – у многих ребят в школе или во дворе случались приключения в сто раз интереснее, чем у Дениски.
Но писатель должен сочинять сам.
Так что все "Денискины рассказы" придуманы моим папой. Пожалуй, кроме рассказа "Третье место в стиле баттерфляй" и нескольких кусочков из рассказов "Что я люблю", "…И чего не люблю". Это действительно было на самом деле. А все остальное – сочинено от первого до последнего слова.
На самом деле я не менял самосвал на светлячка, не видел в цирке Девочку на шаре, меня в том же цирке не хватал по ошибке клоун Карандаш и не утаскивал под купол. Я не катался по двору на велосипеде с мотором. Не попадал в автомобильную аварию, описанную в рассказе "Человек с голубым лицом". Мы с Мишкой не врали наперегонки на уроке, я не пел куплеты "Папа у Васи силен в математике" и не пил целую бутылку лимонада, чтобы весить ровно двадцать пять кило. В общем, ничего не делал из того, что вытворял Дениска вместе с Мишкой и Аленкой.
И, самое главное, я не выливал манную кашу из окна.
Вот я объяснил, что нет, "Денискины рассказы" – это не про меня. Вроде бы все доказал, очень убедительно.
А теперь скажу – да, конечно же, про меня!
Но я не про отдельные приключения, которые, еще раз повторяю, выдуманы все, от первого до последнего случая.
Я про жизнь, которая там описана.
Это моя мама, с глазами зелеными, как крыжовник. "Самая красивая мама во всем классе", как признал Мишка Слонов. Это наш двор, наша квартира, наша – моя то есть – школа. И велосипед с мотором, и дача. Учительница у нас была Раиса Ивановна. Мишка и Аленка – реальные люди, с Мишкой я до сих пор дружу. А вот Аленку мы с Мишкой не смогли разыскать, говорят, она за границу уехала.
И вообще все люди из "Денискиных рассказов" – дети и взрослые – были когда-то в моей жизни. И дачный сосед Борис Климентьевич (на самом деле драматург Климентий Борисович Минц) со своей собакой Чапкой, и Ванька Дыхов (старший приятель моего детства Иван Дыховичный). И Костик, и Андрюшка, и Павля. Вожатая Люся, Левка Бурин, Валерка, который на школьном концерте играет на аккордеоне, а бабушка из зала ему дирижирует и подпевает. И мелькнувшая в одном рассказе девочка Катя Точилина – была у нас такая в первом классе. И управдом Алексей Акимыч – он был, честное слово, так его и звали!
Тетя Мила и Алексей Михайлович – давние папины знакомые. С тетей Милой папа вместе сочинял слова для песен, а Алексей Михайлович – старый драматург, популярный в тридцатые годы. Тетя Роза – это мамина подруга детства, с ней мама продружила всю жизнь.
Так что в "Денискиных рассказах" с удивительной точностью описана моя жизнь. Мое детство, мой восьмилетний и чуть старше возраст. Поэтому эта книга, конечно же, про меня. Про моих друзей. И про тех ребят, кто прочитает ее сегодня.
До десяти лет я жил в коммунальных квартирах. То есть не я один, конечно, а с мамой и папой.
Тогда почти все люди жили в коммуналках. Обычно это были очень большие квартиры в старых домах, построенных очень давно, при царе. Квартиры для богатых – по восемь, по десять, а то и по двенадцать комнат. А потом, при советской власти, туда селили людей из расчета "одна семья – одна комната".
Бывало и по-другому. Строились современные дома с небольшими квартирами – две или три комнаты – на одну семью. Но селили туда все равно две или три семьи. Жить в таких коммуналках было еще хуже, чем в старых, – потому что кухня была маленькая и прихожая крохотная.
А в старых – коридоры были широкие, а в огромных кухнях стояли две или три газовые плиты и много кухонных столиков – у каждой семьи свой. Из кухни обязательно была дверь на "черную лестницу".
Выход с этой лестницы во двор назывался "черный ход". В старину по этой лестнице в квартиру поднимались уборщики, кочегары, трубочисты и вообще вся прислуга. А в наше время по черной лестнице выносили ведра с мусором – во двор, на помойку.
Перед каждой дверью была вешалка и коврик. На вешалке висели пальто и шапки, рядом стояли уличные ботинки и валенки. Когда мы играли в прятки, то часто там прятались. Залезешь ногами в валенки, закроешься шубой – и тебя не видно.
Главная дверь в квартиру была с парадной лестницы. Хотя ничего парадного – то есть красивого – в ней не было: просто большая деревянная дверь, увешанная почтовыми ящиками и утыканная звонками. Потому что каждая семья выписывала газеты, и у всех они были разные. На ящики наклеивались вырезанные названия газет и журналов. "Известия", "Красная Звезда", "Здоровье", "Советский экран" – чтоб почтальон знал, что в какой ящик класть. Звонков тоже было несколько. И под каждым звонком – фамилия жильца. И один звонок под названием "общий".
А иногда так было: на двери один звонок, а рядом написано:
Общий – 1 очень длинный. То есть – дззззззззззззззззыыыыыынь!
Ивановым – 2 коротких. Дзынь-дзынь!
Петровым – 1 короткий 1 длинный 1 короткий. Дзынь-дззззыынь-дзынь!
Сидоровым – 3 коротких. Дзынь-дзынь-дзынь.
Но все равно дверь открывал тот, кто в это время был в коридоре. Открывал и кричал: "Анна Николаевна! К вам!"
Телефонный аппарат был один на всю квартиру, он висел на стене в коридоре. Рядом висел привязанный на веревочке карандаш и несколько листков бумаги, наколотых на гвоздь. Но все равно бывало, что записывали прямо на стене.
Рядом стояла табуретка или даже стул.
Телефон звонил. Если кто-то в этот момент шел по коридору, он поднимал трубку, говорил "Алло, слушаю" и потом громко кричал в глубину квартиры: "Сидоровы дома?!"
Из соседней комнаты могла выскочить молодая мама и закричать еще громче: "Шшш! У меня ребенок спит!"
Смешней всего получалось, когда никого в коридоре не было. Звонит телефон. Но никому не хочется выходить из своей комнаты и брать трубку. Тот, у кого комната рядом с телефоном, думает: "Что это я, обязан, что ли, всех к телефону звать? Что я, бесплатный секретарь, что ли?" А тот, кто живет в дальнем конце коридора, думает: "Ага, я сейчас побегу, возьму трубку, а окажется, что звонят не мне, а тому, у кого дверь рядом с телефоном! Еще чего!"
Телефон звонил и звонил. И вдруг на десятом звонке все двери открывались, и жильцы наперегонки неслись к телефону. Подбегали, сталкивались, почти что стукались лбами, и кто-то первый хватал трубку и кричал: "Але! Але!"
А в трубке уже были короткие гудки. Обидно.
Я все это своими глазами видел. Я играл в коридоре, катал по полу машинку, бибикал и пыхтел "фррр", как мотор. А к телефону я не подходил, потому что он висел очень высоко, а мне было лет пять. И вообще детям нельзя было подходить к телефону без разрешения.
Взрослые, когда неслись к телефону, спотыкались об меня. Вообще взрослые мешали детям играть в коридоре. Поэтому в рассказе "Чего я не люблю" написано: "Я не люблю, что у нас в коридоре тесно и взрослые каждую минуту снуют туда-сюда".
В рассказе "Он живой и светится" Мишка предлагает Дениске в обмен на самосвал – резиновый надувной плавательный круг. Дениска отвечает: "А плавать где? В ванной? По вторникам?"
Почему именно "по вторникам"?
А потому что ванная на всю квартиру была одна. И туалет тоже был один – на пять или восемь семей, то есть человек на двадцать. По утрам и вечерам часто стояла очередь: сходить в туалет, умыться, зубы почистить. Но это быстро, пять минут, а вот искупаться как следует, да еще голову вымыть – это полчаса, не меньше. Поэтому договаривались, какая семья в какой день купается.
Хотя все, конечно, хотели мыться в субботу, после рабочей недели. Потому что суббота тогда еще не была выходным днем. И в субботу был общий день мытья. Бывало, очередь занимали заранее. И сидели у дверей на табуретке, махровое полотенце в руках.
Стирали белье на кухне. Кипятили воду в больших кастрюлях, наливали ее в корыта и – мылом терли рубашки, майки и трусы. Потому что стиральных машин не было и стирального порошка тоже.
Сушили белье во дворе, между деревьями натягивали веревки. Но это если был хороший, просторный двор. А если нет – то прямо в квартире. В коридоре.
Когда я был совсем маленький – то есть только что родился, – то мы с мамой и папой жили на Рождественском бульваре, в комнате папиного троюродного брата, который как раз уехал в Ленинград. А потом мы переехали к бабушке Рите, папиной маме.
Пять лет, с 1952 года по 1956-й, мы прожили в бабушкиной комнате в большой коммуналке на Покровке. Тогда она называлась улица Чернышевского.
Нас в этой комнате было пятеро: бабушка, папа, мама, я и моя няня Ася. Добрая молодая женщина из маленького городка под Москвой. Няня Ася говорила: "Я сахар в чай кладу один комочек…" В смысле – много ей не надо.
Наша комната была большая, с двумя окнами, но темная, потому что окна выходили в узкий двор и смотрели прямо в стену дома напротив, а жили мы на втором этаже, так что солнце до нас не добиралось. Над круглым столом висел низкий оранжевый абажур. Свет горел почти всегда.
Шкаф отгораживал кусочек комнаты, где стояла кровать мамы с папой и моя кроватка, с деревянной загородкой. Бабушка спала на диване в другом конце комнаты. А няня Ася – на раскладушке у дверей.
На стене был портрет бабушкиного сына Лени, убитого на войне. По бокам – две вазочки с засушенными цветами. Еще было большое зеркало с подзеркальником. Перед ним прихорашивались бабушка и мама перед выходом из дома.
– Эта шляпка делает мне рост! – весело говорила бабушка. Она была невысокая.
Потом к зеркалу подходила мама. Бабушка на нее смотрела и говорила:
– Алла, это платье делает тебе фигуру!
Мама почему-то обижалась.
Потом, в самом начале 1957 года, мы переехали в другую квартиру, тоже коммунальную. Мне было уже шесть лет.
Квартира была полуподвальная, то есть окна были на уровне земли. Это и был "полуподвал", в отличие от подвала настоящего, где все окно – в глубокой зарешеченной выемке.
Дом наш был знаменитый. Улица Грановского, дом три. Сейчас называется Романов переулок. Сейчас этот дом – весь в мемориальных досках. Там жили маршалы, генералы и министры. Когда мы туда приехали, досок было поменьше. Потому что маршалы и министры были еще живы.
Как мы попали в такой дом? В "правительственный дом", как тогда говорили. Дело в том, что мамин папа – то есть мой дедушка Вася – был шофером в гараже Совета министров. Кстати говоря, сам гараж был в здании Манежа. Только потом там сделали выставочный зал. Так вот, мой дедушка возил разных начальников – и поэтому они с бабушкой Аней и с четырьмя детьми – в том числе и с моей мамой – когда-то давно получили комнату в полуподвальной коммуналке этого дома.
А потом их дети выросли и разъехались, остался только младший сын, мой дядя Валерий. Тогда дедушка Вася, бабушка Аня и Валерий получили комнату в новой квартире в новом районе. Квартира эта была тоже коммунальная – но маленькая, двухкомнатная.
А мы с мамой и папой переехали в их комнату. В квартиру, где прошло детство моей мамы.
Это была очень интересная квартира.