Чернила высыхали, Алиде сэкономила их, чтобы хватило на бумагу с текстом: "В первые дни проблему создал залетевший внутрь мушиный рой, который нужно было выдворить из магазина". Бумага кончилась, Алиде сдалась, она вынула из ручки стержень и положила его в посудину вместе с другими пустыми. Даты были помечены дрожащей рукой. Позже ей надо будет продолжить. Хотя готовые консервные банки она поставила в кладовку без особых затруднений, в груди не переставало колоть. Завтра надо отделаться от этой девицы. Утром соседка принесет молоко и они вместе пойдут в церковь за пакетами с гуманитарной помощью. Алиде не хотелось бы оставлять непрошеную гостью одну в доме. Кроме того, если соседка увидит ее, по деревне пойдут сплетни, это неизбежно. Если даже у девицы и существовал муж, складывалось впечатление, что такого гостя не следует впускать в свой дом.
Алиде вдруг заметила на столе в кухне кусок колбасы, купленной накануне, и вспомнила про муху. Колбаса теперь, разумеется, пропала. Муха залетела, по мнению Алиде, именно в тот момент, когда во дворе обнаружилась девица. Какая же она глупая! И старая! Она уже не в состоянии справиться сразу с несколькими проблемами. Алиде собралась было выбросить колбасу, но переменила решение и рассмотрела ее тщательней. Обычно мухи устают от яйцекладки так, что в изнеможении тут же и ложатся, расправив крылья. Однако ни мухи, ни яиц не было видно. Но когда она приподняла обертку, под ней обнаружилась пошатывающаяся и хищно двигающаяся особь. Алиде почувствовала тошноту. Она схватила колбасу и начала нарезать ее на бутерброды для девушки. Руки у нее тряслись.
Девушка привела себя в порядок и вышла на кухню. Во фланелевой ночной рубашке она выглядела еще моложе.
- Я никак не пойму, откуда ты знаешь эстонский?
- А что тут странного?
- Ты ведь не из наших краев. И даже не из Эстонии.
- Нет, я из Владивостока.
- И вдруг очутилась здесь.
- Да.
- Весьма интересно.
- Правда?
- Да. Такой старый человек, как я, не может знать, что во Владивостоке открыли школы, где изучают эстонский. Здорово времена меняются!
Зара заметила за собой, что снова ковыряет в ухе. Она опустила руки вниз и затем положила их на стол рядом с тазиком с помидорами. Самый большой из них был размером с кулак, а самый маленький - с ложку, каждый из них едва не лопался от спелости, из трещин тек сок. Поведение женщины менялось, и Зара не могла предположить, к чему приведут сказанные ею слова или поступки. Алиде села, потом встала, вымыла руки, принялась хлопотать, снова вымыла руки в той же воде, вытерла их, просмотрела банки и тетрадь с рецептами. Она очищала от кожуры, нарезала, снова мыла руки - непрерывная деятельность отвлекала внимание, трудно было понять, о чем она думает.
Сейчас каждая фраза Алиде становилась своего рода обвинением. Когда она накрывала на стол, каждое ее слово и даже звон тарелок и стук ножей звучали издевкой. От каждого такого звука Зара вздрагивала. Надо было постоянно обдумывать, что сказать, вести себя как приличная девочка, которой можно доверять.
- Муж обучил меня языку.
- Муж?
- Да, он родом из Эстонии.
- Ого!
- Из Таллина.
- И теперь ты хочешь туда поехать? Чтобы он наверняка нашел тебя?
- Нет!
- Зачем же тогда?
- Мне необходимо уехать отсюда.
- Ты, конечно, можешь попасть в Россию. Через Валгу или Нарву.
- Туда мне ехать нельзя. Мне надо попасть в Таллин. И затем пересечь границу.
Дело в том, что мой паспорт остался у мужа.
Алиде наклонила пузырек с сердечным лекарством, распространился запах чеснока, она налила ложечку вязкого лекарства на меду и отнесла пузырек обратно в холодильник. Надо будет приготовить еще такое же, может быть, более сильное, положить побольше чеснока, она так ослабла. Ножницы, которыми она нарезала перья лука в картошку, казались тяжеленными, зубы не справлялись с хлебом. У девицы недобрый взгляд. Алиде взяла соленый огурчик, отрезала кончик и, нарезая его на кусочки, стала засовывать их в рот. В горле помягчело, голос стал гибким, управляемым.
- Твой муж, видать, особенный человек.
- Да.
- Я что-то раньше не слышала о таком эстонце, который ездил бы искать жену во Владивостоке и обучал ее эстонскому. Мир на самом деле изменился!
- Паша - эстонский русский.
- Паша? Ну, наконец-то. Но я не слышала, чтобы русские из Эстонии ездили искать жену во Владивостоке и обучали ее эстонскому. Так, значит, было в твоем случае? Хотя обычно русские в Эстонии говорят по-русски и тогда их жены тоже обучаются русскому, они так и щелкают словами, будто такт отбивают. От каждого словечка лишь шелуха отскакивает, как от семечек.
- Паша - особый человек.
- Вот уж, действительно. И Зара просто счастливица. Почему же он взял жену из Владивостока?
- Он там работал.
- Работал?
- Да, работал.
- Тогда как обычно приезжают из России сюда, а не наоборот. Касается ли дело работы или чего-то другого.
- Он - особый человек.
- Настоящий принц. Так и слышится. Да еще повез тебя на каникулы в Канаду.
- На самом деле мы познакомились в Канаде. Я поехала туда работать официанткой, я уже рассказывала об этом, и там встретила его.
- А потом вы поженились, и он сказал, что тебе больше не придется работать официанткой.
- Что-то в этом духе.
- Ты уже можешь книгу написать на эту тему, этакая романтическая история.
- Нет.
- Путешествия, машины, гламур. Многие девушки хотели бы иметь такого мужчину.
1991, Владивосток
В ШКАФУ - ЧЕМОДАН БАБУШКИ, А В ЧЕМОДАНЕ - ЕЕ СТЕГАНКА
Зара спрятала полученные от Оксанки рекламные проспекты в шкаф, в особую сумку со своими вещами, так как не знала, какого мнения была бы мама об этом деле. Насчет бабушки можно не беспокоиться, она не перескажет матери, о чем говорила Оксанка. Но все же о визите подруги придется упомянуть, потому что женщины из их коммуналки все равно насплетничают. Они захотят узнать, какие гостинцы принесли и каждой надо будет поднести по глотку джина. Мама тоже, наверное, обрадуется гостинцам. Но будет ли она рада, узнав, что Заре найдется работа в Германии? Поможет ли, если Зара сумеет рассказать, сколько долларов она смогла бы посылать домой? Что, если долларов будет ужасно много? Завтра ей надо будет спросить у Оксанки, какую сумму можно осмелиться пообещать. Надо будет выяснить еще и другие подробности. Сможет ли она экономить так, чтобы накопить денег на пять лет вперед? Чтобы она могла пойти учиться и получить образование. Удастся ли ей экономить и при этом посылать деньги домой? А если она пробудет там недолго, скажем, всего полгода, сможет ли она и за это время достаточно сэкономить?
Зара засунула в сумку также и подаренные Оксанкой колготки. Если мама увидит, она тут же их продаст, сказав, что дочери такие не нужны. Бабушка на минутку отвлеклась от разглядывания неба.
- Что там у тебя такое?
Зара показала плоский пакет. Это был прозрачный пластиковый пакет, внутри которого находилось блестящее, цветное, вклеенное в картон фото длинноногой женщины с ослепительными зубами. В картоне было небольшое оконце, через которое виднелись колготки. Бабушка повертела пакет в руках. Зара хотела открыть его, чтобы показать колготки бабушке, но та отказалась. Зачем же смотреть понапрасну, еще могут порваться в ее грубых руках. И неизвестно, можно ли будет поднять петли на таких роскошных колготках.
- Спрячь их, - приказала бабушка и добавила, что шелковые чулки в ее молодые годы тоже были твердой валютой.
Зара обернулась к шкафу и решила запрятать колготки и брошюры в свою сумку, на самый низ. Она вытащила сумку из шкафа, поставила на пол и начала все из нее вытаскивать. В шкафу всегда лежали их упакованные дорожные сумки. Одна мамина, другая бабушкина и третья ее, Зары. На случай пожара. Бабушка сама упаковывала их и иногда проверяла по ночам, поднимая такой шум, что Зара просыпалась. По мере того как внучка росла, бабушка заменяла в ее сумке одежду на новую и убирала ту, которая на нее уже не лезла. В сумке также были все важные документы и куртка, в швы которой зашиты лекарства и деньги. Лекарства через определенные промежутки времени заменяли на более свежие. И еще иглы, мотки ниток, пуговицы и булавки. Вдобавок в бабушкиной сумке лежала потрепанная, от времени ставшая серой, стеганка. Наполняющая ее вата стала твердой и свалялась, тогда как идущая сверху вниз простежка сохранила целостность и напоминала частотой колючую проволоку, что являло странный контраст с этой старой вещью.
В детстве Зара думала, что бабушка не видит ничего другого, кроме светлевшего в окне неба, не замечает, что происходит вокруг, но когда однажды сумка случайно свалилась с полки и при ударе об пол раскрылись ее замки, бабушка мгновенно встрепенулась, как молодая девушка, и рот ее вдруг приоткрылся, словно крышка консервной банки. Стеганка, которую Зара раньше не видела, вывалилась на пол. Бабушка все сидела на своем месте перед окном, но взгляд ее остановился на Заре, проникнув внутрь нее, и Зара не могла понять, отчего ей стало стыдно, причем стыдно не так, как если бы она поскользнулась или неверно ответила в школе.
- Убери ее, - велела бабушка.
Когда мама пришла домой, Зара уже закрыла сумку и заклеила скотчем. Но замки починить так и не удалось. Зара использовала их в своих играх, сделав из них сережки для куклы. В детстве это было одно из значительных происшествий, но, повзрослев, Зара так и не поняла, что, собственно, случилось. Только после этого у бабушки и внучки появились общие дела. Бабушка начала подключать Зару во время сбора урожая к работам по консервированию. Мама работала, и у нее никогда не находилось времени поливать или пропалывать их огород. Зара и бабушка вдвоем ухаживали за ним, и в это время бабушка рассказывала истории из того, другого мира, на другом языке.
Впервые Зара услышала его, когда проснулась ночью оттого, что бабушка разговаривала у окна сама с собой. Зара разбудила маму и сказала, что с бабушкой беда. Мама сбросила одеяло, надела шлепанцы и уложила Зару в постель, ни слова не говоря. Зара подчинилась. Разговор матери с бабушкой звучал странно, бабушка произносила незнакомые слова. Сумки лежали на полу раскрытые. Мать потрогала бабушкину руку, потом лоб и дала ей воды и "Валидол", которые бабушка приняла, даже не глядя на нее, но в этом не было ничего удивительного - бабушка никогда ни на кого не смотрела, всегда - мимо. Мать собрала сумки, спрятала их в шкаф и обняла бабушку за плечи. Обе молча сидели, будто всматриваясь в темноту ночи.
На следующий день Зара спросила у мамы, о чем говорила бабушка и на каком языке.
Мать попыталась уклониться от ответа, занятая приготовлением чая и бутербродов, но Зара продолжала настаивать. Тогда мать сказала, что бабушка говорит на эстонском, повторяет слова одной и той же известной эстонской песни, она становится немного слабоумной. Мама все же произнесла название песни: "Emazuda". Зара запомнила его. Когда мамы не было дома, она подошла к бабушке и сказала ей - Emazuda! Бабушка впервые поглядела ей прямо в глаза, и Зара почувствовала, как этот взгляд проникает во все ее существо, как горло начало сжиматься, потом глаза бабушки спустились вниз, от горла к сердцу, и сердце сжалось, потом от сердца к животу, и живот скрутило, потом к ногам, которые задрожали, от ног - к ступням, и в них закололо. Зару кинуло в жар, а бабушка улыбнулась. Эта улыбка стала началом их совместной игры, которая становилась от слова к слову все более захватывающей, зацветала как желтые цветы, раскрывающиеся в сумраке. То слышалось затейливое шипение наподобие граммофонной иглы, то, казалось, звуки раздаются под толщей воды. В тишине и шепоте вырастал их язык. Это была их общая тайна, общая игра.
Когда мама хлопотала по хозяйству, бабушка сидела на стуле, а Зара брала какие-то вещи или игрушки или же касалась каких-то предметов, и бабушка произносила их название по-эстонски беззвучно, одними губами. Если слово было неправильным, Зара должна была заметить это. Если она не догадывалась, то оставалась без конфетки. Если же ловила свою ошибку, во рту у нее делалось сладко.
Маме не нравилось, что бабушка дает девочке сладкое просто так. Хотя она и замечала это, ей некогда было вмешаться за исключением нескольких случаев. Поэтому Зара могла беспрепятственно произносить красивые слова, и ее рот наполнялся сладостью. Во время работы с бабушкой в огороде она слушала необычные истории о каком-то кафе там где-то, в котором можно было получить выпечку из песочного теста с ревенем и пышными взбитыми сливками, кафе, в котором подавали шоколадные пирожные "морапе" с кремом внутри, тающие во рту, а в саду благоухал жасмин, слышалось шуршание немецких и не только немецких, но также эстонских и русских газет. На мужчинах были галстуки и запонки, на женщинах - очаровательные шляпки, на некоторых щеголях - теннисные туфли и темные костюмы. Ветерок приносил из студии, где отсняли фото, запах магнезии. А воскресный концерт во время гуляния по набережной! Журчание сельтерской воды в парке! Разгуливающий по ночам на дороге призрак принцессы замка Колувере. В зимние вечера у горящего камина малиновое варенье на французском хлебе, запиваемое холодным молоком! Морс из красной смородины!
Зара снова упаковала свою сумку, положила все вещи поверх колготок и рекламных брошюр отелей, закрыла ее и поставила на прежнее место в шкафу. Зимой невозможно было плотно закрыть окна, их старались законопатить всем, чем только возможно. Бабушке надо было видеть небо и ночью, даже когда совсем ничего не было видно. Она говорила, что здесь небо - то же самое, что и у нее дома. Большая Медведица была для нее особенно важной, она была той же, что дома, только бледнее, иногда ее приходилось долго разыскивать. У бабушки легко можно было вызвать улыбку с помощью Медведицы. Заре достаточно было указать на нее и назвать. Ребенком Зара не понимала, отчего это так, лишь позже она поняла, что бабушка считала Виру своей родиной. Бабушка там родилась, так же, как и мама. Потом начались голод и война, которая забрала дедушку, и им пришлось бежать от немцев. Они прибыли во Владивосток, где была работа, больше еды, и они остались здесь.
- Как по-твоему, это плохо, если я поеду работать в Германию? - спросила Зара у бабушки. Бабушка даже не повернула головы.
- Это тебе надо спросить у твоей мамы.
- Она ведь ничего не скажет. Она никогда ни о чем не скажет. Если она не хочет, не скажет. Если даже захочет, тоже не скажет.
- Твоя мама - немного скупа на слова.
- Она - немая.
- Ну-ну, - упрекнула бабушка.
- Я думаю, что ей без разницы, здесь я или где-то в другом месте.
- Это не так.
- Не защищай ее.
Зара отхлебнула чай, он попал не в то горло, и она так закашлялась, что из глаз брызнули слезы. Она бы поехала. Перестала хотя бы слышать шуршание маминых тапочек. И у других мамы в детстве попадали под бомбежку, но тем не менее они говорили с детьми, хотя бабушка и уверяет, что бомбежка может испугать ребенка до того, что он сделается тихим. Почему именно ее маме нужно было принадлежать к числу тех, кого бомбежка так напугала? Зара бы поехала. Она бы привезла бабушке кучу денег и, главное, бинокль. Интересно, что сказала бы мама, когда бы дочь вернулась с полным чемоданом денег и заплатила за свою учебу, стала через какое-то время врачом и купила им собственную квартиру. У нее появилась бы своя комната, где можно спокойно заниматься, готовиться к экзаменам. У нее была бы западная прическа и на ногах блестящие колготки, которые она меняла бы каждый день, а бабушка могла бы высматривать в бинокль свою Медведицу.
1992, Западная Виру
ЗАРА ПРИДУМЫВАЕТ ПЛАН ПОБЕГА, АЛИДЕ РАССТАВЛЯЕТ ЛОВУШКИ
Зара проснулась от домашнего запаха вареных свиных ушей, проникающего из кухни. Она даже подумала вначале, что находится во Владике: знакомо звякала крышка кастрюли над кипящей водой, знакомым был запах хряща, у нее даже слюнки потекли, но тут из подушки вылезло перо и укололо щеку. Зара открыла глаза и увидела угол чужого ворсистого ковра. Она была в доме у Алиде. Обои на стене пузырились, на стыках покосились и разошлись. Между ковром и обоями вилась тонкая паутина, в которой застряла мертвая муха. Зара подвинула пальцем ковер, под ним зашевелился паук. Она чуть было не пришлепнула паука ковром и не прикончила его, но вдруг вспомнила, что убить паука означало навлечь смерть собственной матери. Она поправила ковер.
Голове Зары стало легко после стрижки, казалось, что кожи коснулась весна, контрастируя с глухой, закрывающей шею фланелевой ночной рубашкой. Носки, пропитанные спиртом, которые прошлым вечером неприятно холодили ноги, теперь стали теплыми, запах мыла еще ощущался в носу. Зара улыбнулась. Из-за занавески проглядывал солнечный луч, и занавеска была именно такой, какой она ее себе представляла. Ей постелили на диване в передней. Задняя комната была так наполнена травами и овощами, разложенными для просушки, что в ней не оставалось места, чтобы лечь. Пол, кровати, полки и столы были накрыты газетами и сверху заполнены календулой, полевым хвощом, мятой, тысячелистником и тмином. На стенах висели мешки с нарезанными ломтиками сушеных яблок и с сухарями из черного хлеба. Маленькие столики перед окном были заставлены выдерживающимися на солнечном свету настойками. Одна из банок как будто бы бродила, Зара невольно отвернулась.
Воздух в этой комнате был настолько тяжелым, что в ней вряд ли удалось бы заснуть. Алиде постелила себе на половике перед дверью в заднюю комнату, осторожно сдвинув овощи и освободив на полу для себя пустое местечко. Хотя Зара предлагала лечь там, говоря, что это место больше подойдет ей, Алиде не согласилась, вероятно, боясь, что та будет во сне ворочаться и помнет травы. Запах лекарств чувствовался даже в передней комнатке, но не сильно. Там было несколько пустых банок и на гвоздях возле печи висело несколько сеток чеснока. К радиотумбе были прислонены подушки. Кружева замусоленных белых наволочек пожелтели, но сами подушки белели в сумрачной комнате. Перед тем как пойти спать, Зара тайком посмотрела на них. На каждой были вышиты именные знаки, ни на одной подушке не было одних и тех же.
Дверь в кухню, где доваривались свиные ушки, была закрыта, но радио работало так громко, что слышалось в комнатке Зары. По радио рассказывали, как год назад упала Варшавская радиомачта. "Это самое высокое сооружение всех времен достигало в высоту шестьсот двадцать девять метров". Зара подскочила в постели. Сердце у нее забилось.
- Алиде?