– Только в одном: в отношении к своему народу. И по этому поводу позвольте высказать не мнение американского истеблишмента, а свое личное, на которое в Америке каждый гражданин имеет право. Я вижу, что вы построили большой бизнес, у вас великолепный дом, в котором, кстати, почти все, что я успел заметить, произведено у нас или в Европе. Вы сделали, как говорят в Америке, "жизнь". Но я прекрасно понимаю, наблюдая за ситуацией в вашей стране, что всего этого вы добились не благодаря государству, меряющему свою мощь количеством ракет и углеводородов, а вопреки ему. Впрочем, – Малкольм развернулся к столу, – мне бы не хотелось за этим великолепным столом, сидя напротив вашей очаровательной жены, говорить о политике.
Нина заставила всех наполнить рюмки и, укоризненно посмотрев на мужа, провозгласила тост:
– За мир во всех комнатах нашего дома, а во всем остальном мире разберутся и без нас.
Яша предложил отцу вернуться к цели нашего визита:
– Ты видел, как парни воспринимают возможность тут, на Амуре, развить тему "Сатисфакции"? Может, зря ты так категорично возражаешь?
Но Борис уже встал на рельсы противостояния. Видно было, что он сам этому не рад, но свернуть не позволял характер:
– Ребята еще сопливые романтики, а жизнь другая. Я это знаю, они – нет.
Я наелся шанежек, видимо, на всю оставшуюся жизнь и слушал отрывистые фразы крутого парня, сибирского пацана, прошедшего, судя по охране и по всему окружающему его образу жизни, все то же, что пришлось пережить когда-то и мне. Но только у нас это все давно закончилось, а тут нет – и потому нет, что у такого умного и сильного человека в голове все равно не срастаются причины, которые находятся на самом верху, и следствия, которые заставляют его, такого всемогущего, работать по-серому, по-черному, ходить с охраной и напрочь забыть, что люди умеют улыбаться. Я понимал, что убеждения тут бессмысленны, что телевизор в России победил всех – даже таких крутых ребят, как Борис. Но я ничего не мог поделать с заполнявшим сознание холодным бешенством, которому, я знал, нужен будет выход. Это, наверное, как эпилепсия: ты ясно видишь правду и глубину жизни в яркой вспышке сознания и теряешь от этого возможность противостоять себе. Говорил я в такие моменты каким-то странным голосом, тихо, но как-то очень внятно.
– Яша, – спросил я Бордовского-младшего, – а привезли ли из аэропорта наше оборудование?
Яша подозрительно посмотрел на меня косым взглядом и сообщил, что оно находится в гараже. Тогда я обратился к Бордовскому-старшему:
– Борис, я вижу, вы человек серьезный и в высшей степени уважаемый. В этом регионе России нам очень важно заручиться вашей поддержкой, которую вы, к сожалению, не демонстрируете, потому что в России, несмотря на то, что она, как у вас любят говорить, встала с колен, общество находится на таком нравственном уровне, который не позволяет воспринимать принципы клуба "Сатисфакция" – принципы, приемлемые в тех государствах, которые в России считают бездуховными. Я с вами не согласен и поэтому предлагаю решить наш спор в духе той духовности, которой так богата Россия, то есть как бог на душу положит. Нам ведь все равно нужно провести демонстрацию нашего оружия и оборудования, вот мы его и испытаем – проведем дуэль. Мы, разумеется, все равно останемся при своих убеждениях, но призом победителю будет ваше участие или неучастие в проекте, который мы будем продвигать в России в любом случае.
Борис, ко всеобщему удивлению, повеселел, а мне его чувства были понятны, как открытая книга. Он видел во мне основного оппонента, его раздражала невозможность противопоставить что-то существенное в споре, в котором он привык абсолютно доминировать. Но в семейном кругу с гостем в собственном доме резкости были неуместны, а ему хотелось не просто резкостей: он с удовольствием врезал бы мне, если бы это было возможно. А тут такое предложение! Это ведь почти врезать. Он поднялся, протянув мне руку, и кивнул Яше: разбей. Я встретил его крепкое пожатие, и Яшин "разбив" превратил намерение в действие, обязательное к исполнению. Нина не успевала следить за стремительно развивающимися перипетиями нашего разговора, а когда все поняла, попыталась нас остановить. Но Яша уже распаковывал ящики с дуэльным снаряжением.
Стрелялись под прожекторами, картинно, со всеми атрибутами, даже барьеры обозначили реальными палашами – у Бориса в кабинете была коллекция холодного оружия. Были секунданты – Малкольм и Яша с компьютером в руках. Была и прекрасная дама: Нина испуганно следила за сумасшествием с балкона. Наши белые рубахи в лучах прожекторов переливались перламутром ворсистой поверхности.
По команде мы подошли к барьеру. Борис выстрелил первым – мне обожгло левую руку. Я ответил, и его унесло на несколько метров, но на ногах он устоял, держась за грудь. Все кинулись к нему, но Борис был в порядке, потирая ужаленное место. Подошел ко мне, протянул руку для рукопожатия и сказал с явным облегчением:
– Ну, вот, так-то нам понятнее. Вот это и есть наша духовность. Вам, америкосам, этого не понять. Теперь я с вами.
Все выдохнули. Обстановка наконец разрядилась, видимо, синхронно с разрядившимися пистолетами. Компьютер показал у меня двадцать процентов поражения, а у Бориса сто – "убит".
Мы вернулись к столу. "Убиенный" попросил наполнить бокалы и подвел итог всему, что произошло за эти несколько часов:
– Я не думаю, что из этого получится что-то серьезное, но мое слово – закон. Все, что от меня зависит, сделаю, как минимум, перестреляю всю администрацию этого края. – Он как-то весело, по-пиратски оскалился. – Это будет мой первый вклад в ваше безнадежное дело. Гарантирую этим мерзавцам – от меня не отвязаться, а уж как мы раскрутим все это на наших каналах, будьте уверены! И еще скажу: этот выстрел меня впечатлил, что-то в этом такое из XVIII века. А, Нина? Я бы за тебя так на настоящей дуэли…
Нина осыпала его воздушными поцелуями.
– Ладно, теперь серьезно. Завтра берем этих ребят, что так рвутся в бой, и в нашем парке – я надеюсь, места хватит – все покажете и расскажете. Я, пожалуй, тоже поприсутствую. И подробнее про беспилотники – что, почем и где?
Яша встал из-за стола и с поклоном провозгласил:
– Знакомьтесь: мой отец Борис Бордовский.
Два дня мы все показывали и рассказывали. Борис переоделся в камуфляж, демонстрируя демократическое желание быть на равных со всеми. Он начал как этакий снисходительный наблюдатель, а через час уже вмешивался в ход решения тестовых задач, сам залез в костюм "Hereticle", ползал в нем по грязи, которую в вылизанном парке поместья пришлось создавать, поливая землю из шланга. Заставлял стрелять в себя с разных позиций наравне с молодежью, замеряя на компьютерах силу поражений в испачканном ворсе и в бронежилете. И, несмотря на холодную погоду, разделся и заставил Яшу выстрелить по голому телу. Другие не соглашались. Получил приличный ожог, но был доволен страшно. Просто Тарас Бульба: а ну, сынку, пуляй в меня своей херней!
Было интересно наблюдать, как проявляется натура лидера. В любом деле, в любом месте, в любой ситуации люди этого типа, даже сами того не замечая, просто не могут оставаться на вторых ролях.
В конце первого дня, поужинав, мы вышли покурить под неодобрительным взглядом Нины.
– Страшно ругается, когда курю. В офисе оттягиваюсь.
Выразил ему свою солидарность точно таким же отношением моей Ирины. Закурив, задал ему вопрос:
– Что послужило причиной такой перемены в отношении к нашему делу?
– Хорошо ты мне мозги прочистил своим выстрелом. Это шутка. А если серьезно, Лев, я по-прежнему не верю в то, что мы сможем этой игрой пробить тот многотонный пласт устоев, которые сложились в нашем обществе. Но сам процесс мне обалденно нравится. Честное слово, годами так не расслаблялся, и с Яшкой, поверишь, не помню, когда что-то делал так увлеченно и вместе. В общем, ты меня прости за наезды вчерашние. Я, когда с иностранцами встречаюсь, невольно ожидаю какое-нибудь дерьмо услышать по поводу нашей "Раши". Понимаю это и все равно в бутылку лезу.
Я напомнил ему, что моя "иностранность" весьма призрачная, и я по всему духовно-ментальному строю более русский, чем большинство русских.
– Во-во, – поддержал Борис, – наша еврейская судьба – любить отечество, которое на нашу долю выпало, сильнее, чем коренные. Нинка у меня – квинтэссенция русскости, а она критикует все, что творится, круче меня. А Яшка евреистее меня – рыжий, умный, свободный. И кажусь я себе среди них обоих каким-то анахронизмом. В общем, сегодняшняя возня меня как-то, как-то… слова не подберу…
– …встряхнула, – осторожно подсказал я.
– Да нет, пожалуй, вернула в строй, что ли.
Мне подумалось, что Бордовский, оттого, что так разоткровенничался, впоследствии будет чувствовать себя неловко, и постарался перевести разговор в другую сторону – в сторону Китайской Народной Республики. Борис мою коррекцию оценил. Рассмеялся:
– Ладно, извини, но давай не будем меряться тонкостями душевного устройства. Китай – это тема не пяти минут. Если коротко – вон Хэйхэ. Из окон моего офиса каждый день нам напоминает, где мы, а где Китай. Этому Хэйхэ всего пятнадцать лет – он раньше деревней занюханной был, – а нашему городу полтора века уже. Там круглосуточно стройка идет, и челноки между нами снуют наши, а не китайские. Тащат сумками оттуда все подряд. Почему они так поднялись? А мы? У нас ведь все есть. Мы на китайцев лет двадцать назад смотрели как на сопливых, голодных, нищих. Отец служил на Дальнем Востоке всю жизнь. Рассказывал, как после конфликта на Даманском, когда чуть до войны не дошло и наши "Градами" смели там сотни их солдат, замполит на политзанятиях им стихи читал: "Как на берегу реки по́ймали китайца, завалили на песок, отрезали яйца". Патриотизм поднимал быдло-искусством. Китайцы в те времена нашим пограничникам предлагали переходить к ним – прямо с берега кричали в громкоговорители – за две чашки риса и стакан водки. Такое у этого вечно голодного народа представление было о цене, за которую человек способен Родину продать. Что они успели с того времени создать, уму непостижимо. А мы?
Вопрос повис в воздухе.
Глава 23
Через два дня мы улетали. В аэропорту, прощаясь, я высказал Борису свои надежды на развитие идеи нашего клуба в России, и добавил, памятуя о давешнем разговоре, что китайцы у себя "Сатисфакцию" приняли, так что это направление сделает хоть маленький шажок в сторону выравнивания возможностей становления гражданского общества.
В полете я перебирал в памяти события этих дней. Все большей симпатией проникался к Борису. Крепкий парень, не лишенный такой глубокой сентиментальности, типичный носитель этой странной субстанции – несчастной еврейской души. Патриот, осознающий безысходность, выраженную его фразой "многотонный пласт устоев". Да, этот пласт не сдвинуть теми методами, к которым эти устои адаптированы. Но чем более спрессованы, чем более неподвижны, чем менее способны к переменам эти пласты, тем опаснее для них состояние точки бифуркации. Такие окаменелости только кажутся стабильными. Весь мир со своими проблемами – от локальных, но вполне кровавых конфликтов до расслоения цивилизации по критериям доступа к ее плодам, – сигнализирует о критическом состоянии системы. И время, в которое мы живем, покажет, станет ли ее состояние хаотическим или она перейдет на новый уровень упорядоченности.
Тут катализатором может послужить кажущаяся сумасшедшей, невыполнимой идея, которая неожиданно завладевает умами масс. Вот появился в какой-то антисанитарной обстановке мальчик с простым иудейским именем Иешуа Га-Ноцри. Мама с сомнительной биографией, про отца тоже, знаете ли… А что натворил! Без Интернета, Инстаграма, без Маргариты Симонян – просто с народом поговорил по-человечески. Впрочем, не просто. Видимо, чтобы с людьми поговорить действительно по-человечески, надо быть богом. Так вот когда это было? Поговорил – делов то! – а ему до сих пор половина народа земного поклоны бьет.
Да что далеко ходить. Был такой кудрявый мальчик – Володя Ульянов. Ну кто бы мог подумать, что он скоро уж как сто лет в гробу на всеобщее обозрение выставлен будет. Тоже говорун еще тот был, тоже дел натворил – полмира кровью умылось. Впрочем, шутить на эту тему, даже мрачно, не время – а время такое, что в воздухе витает ощущение приближающейся этой самой точки со сложным названием, точки критического напряжения. Что-то должно кардинально меняться, и меняться должен человек. Ну, например, из самого легкого – перестать убивать себе подобных.
У Клиффорда Саймака в "Городе" замечательно написано о том, как через тысячелетия на Земле не осталось людей, а животные стали разумными. Главным правилом стало табу на убийство. Волк не смел убить кролика, ласка боялась своих воспоминаний, в которых она питалась мышами, а муравьи, которых никто не имел права травить, завоевывали Землю.
Вначале людям надо изменить в себе код, направленный на решение вопросов с помощью убийства человека человеком, а потом замахнуться и вообще на недостижимое: оставить в покое меньших братьев своих. Заглянуть, например, в невинные глазки маленькому поросенку, перед тем как…
А вот вспомнилась жуть. Американский рекламный ролик: толстяк в белом халате несет на руках розово-белого молочного поросенка. Его сопровождают милые дамы, хранительницы добротного и, разумеется, доброго семейного очага, тоже все в белых халатах. Они все умиляются безмятежности этого милейшего создания, доверчиво расположившегося в руках вершины земной эволюции. Толстяк подходит к никелированному круглому агрегату, совершенству инженерно-дизайнерского искусства. Никель и стекло. Помощник, тоже в белом халате, открывает прозрачную крышку, и бело-розовое божье создание падает в этот никель. Секунда – и миксер выдает в пластиковую трубу бело-розовый фарш. Белые халаты в восторге хлопают в ладоши.
Ой, а что это вы, мой добрый человек, скривились? Что это вы отпрянули от жидкокристаллического экрана, что это вас затошнило, такого образованного и цивилизованного? А не отведать ли вам колбаски свеженькой?
Меня трясла за плечо стюардесса, я разлепил веки. Красивая дама.
– Обед. Что вы предпочитаете, мясо или рыбу?
– Воды.
Мы должны измениться, для того чтобы не исчезнуть. Простая формула… Но путь к ней непростой. Цель клуба, возникшего на берегу океана в заброшенных ангарах, – изменить мир игрушкой. Как много смыслов в этой вещи. С игрушки мы начинаем познавать этот мир, игрушкой мы становимся в руках властителей, Игрой мы собираемся сокрушить зло, аннигилировать его. Игра – антиматерия зла.
В дальнейшем "Сатисфакция" прошла по Дальнему Востоку, веером захватывая территории, распространяя свое влияние на общество. Она послужила мостиком между закрытыми китайскими общинами и местным населением. Один из той первой пятерки энтузиастов, Андрей Воеводин, стал во главе штаба "Сатисфакции" огромного региона. Вместе с Борисом Бордовским они периодически посещали наш офис в Риге и офис на Парк-авеню, превратившись со временем в главных наших партнеров в России.
Глава 24
Настоящий взрыв интереса к "Сатисфакции" и ее деятельности произошел после того, как мы встретились с моим кузеном Джейсоном в Нью-Йорке в конце февраля 2016 года. За полгода до этого Илья, будучи в командировке от своего израильского подразделения JPMorgan, провел с ним вечер в баре на Уолл-стрит.
Джейсон, продюсер с мировым именем, рассказал много интересного из киношной жизни и, в частности, упомянул о совместной работе со Стивеном Спилбергом. Через полгода уже я рассказывал Джейсону о "Сатисфакции" и наших целях, простых и понятных – перевернуть мир. Авантюризма у Джейсона хватало на двоих. Будучи наследником миллиардного папиного богатства, совсем мальчишкой он улетел в Париж и три года нищенствовал в районе Монмартра, разве что не опускаясь в разряд клошаров. Познавал жизнь богемы!
В Нью-Йорке Джейсон организовал в ресторанных сетях сбор остатков продуктов, которыми затем снабжались приюты бедняков, что приняло затем всеамериканский масштаб. Женился на португалке, продюсированием занимался вместе с ней. Одну из их картин, снятых впервые после войны американской компанией во Вьетнаме и о Вьетнаме, посмотрела в Белом доме чета Клинтонов.
Джейсон пообещал переговорить со Спилбергом и постараться организовать нам встречу.
В середине марта я, Харвард и Дэвид переступили порог апартаментов великого режиссера в Майами. Я, подчинившись стадному инстинкту, сменил привычные джинсы и майку на тот самый черный костюм: белая рубашка и все, что к ней полагается… Впрочем, на этом тактично настоял Харвард. Сам Спилберг же встретил нас в шортах и гавайской рубашке. Я косо глянул на Харварда, тот пожал плечами.
Три часа беседы, видео-схваток, интервью с участниками, публикации в прессе, отзывы политиков. Он слушал, иногда перебивал, просил пропустить или уточнить. В общем, не прогнал. Мне показалось, более всего ему понравилось смотреть эпизоды дуэлей, прекрасно отснятые со стационарных камер и беспилотников, и эти записи он оставил у себя. К концу беседы к нам присоединился Джейсон. Через какое-то время, когда Спилберг отошел поговорить по телефону, Джейсон мне подмигнул, что надо было понимать: мэтра зацепило.
Мы зацепили Спилберга, а Спилберг зацепил весь мир. Он взял за основу реальную историю, которая произошла в одной из стран Персидского залива и могла бы оказаться вполне банальной, если бы не фактор "Сатисфакции".
Глава 25
История звучала так.
Молодой парень Адиль Абади, программист из Дохи, столицы Катара, был влюблен в Кантару Баргути, девушку с которой дружил со школьного возраста. В следующем году они должны были пожениться.
Девушка занималась в школе танцев и в категории индийский танец завоевала несколько титулов на соревнованиях в Дохе. Однажды после занятий к ней подошли двое незнакомцев и попросили следовать за ними, заверив в том, что ей нечего опасаться, так как с ней желает побеседовать известный человек, заинтересованный в ее спортивной судьбе. Их ждал огромный черный лимузин, и она шагнула в эту неизвестность с беззаботностью семнадцатилетней девчонки.
Через короткое время машина остановилась на площадке перед дворцом из сказки "Тысяча и одна ночь". В просторном зале с уносящимися ввысь колоннами и мозаичным полом вокруг небольшого бассейна с фонтаном в виде золотой рыбки стояли обшитые цветным шелком скамьи. Множество живых копий этого изваяния плавали в прозрачной воде среди водорослей, сверкая чешуей.