– Я не хотел его убивать, целился только в мотоцикл.
– О, да! Разумеется! Ты целился только в мотоцикл! Каким человеком ты стал, Мартен Бомон?
Он разозлился:
– Твой отец – преступник, он должен ответить за свои действия!
– Он просто воровал картины…
– Просто воровал картины? Вот уже несколько лет за ним охотятся полицейские во многих странах.
Поднялся ветер, океан штормило, шум волн стал жестче и грубее. Они оба замолчали, замкнувшись в себе, глядя в сторону горизонта и вспоминая прошлое.
– Ты сегодня увидела отца впервые?
– Да.
– Что он тебе сказал?
– Хотел объяснить мне, почему он меня бросил. – Луна освещала бледное лицо Габриель. Ее глаза блестели, выдавая боль и волнение. – Ты лишил меня его объяснений.
Мартен достал из рюкзака досье ФБР и протянул ей.
– Из-за этого тоже я хотел тебя видеть: чтобы рассказать правду.
– Не уверена, что мне хочется знать правду, Мартен.
– У тебя нет выбора. Тебе нужно знать все, Габриель, потому что, несмотря на свои злодеяния, твой отец, в общем-то, неплохой человек.
– Неплохой?
– Да. Это трудно объяснить. Во всяком случае, он очень сильно любил твою мать, такая любовь редко встречается: глубокая, страстная…
– Если он так хорош, почему ты непременно хочешь арестовать его?
– Вероятно, чтобы сделать тебе больно.
Габриель вскинула голову, ошеломленная его признанием. Она поняла, что рана Мартена все еще болит, и ничто не может облегчить страдание.
– Нет, тот Мартен, которого я знала, не может причинить мне зла. Именно за это я и полюбила его, за доброту и…
– Хватит! Перестань расточать ненужные комплименты. Это нелепо и неискренне. В любом случае, Мартена, которого ты знала когда-то, уже нет, и в этом – твоя вина.
– Потому что я не пришла тогда на свидание в Нью-Йорке? А ты думаешь, мне было легко?
– Несколько месяцев я работал и днем и ночью, чтобы устроить нам встречу. Тогда с самого утра до позднего вечера я прождал тебя в кафе. Но ты не пришла. И не только не пришла, но даже ничего не объяснила. У тебя был мой адрес, номер моего телефона, ты могла…
– А ты? Ты даже не попытался найти меня после этого! Слишком легко ты вышел из игры, Мартен! А ведь когда-то ты называл меня женщиной своей мечты! И ты никогда не хотел узнать, почему я не пришла?
– Потому что нашла себе другого. Ведь так?
– Неважно! Стоило тебе столкнуться с препятствием, как ты…
Ему стало обидно из-за несправедливых упреков, он не дал ей закончить фразу:
– Ненавижу тебя за то, что ты так говоришь!
– Однако это правда! – воскликнула Габриель. – Мсье нанесли обиду. Мсье посчитал оскорбленным свое мужское самолюбие и не смог этого простить. Тогда мсье надулся на целых тринадцать лет и затаил в душе обиду на весь мир. Я-то думала, что ты не такой, как все, что ты выше этого!
– Выше чего? Ты разбила мне сердце, Габриель!
– Нет, Мартен. Ты сам захотел, чтобы оно разбилось, а мимоходом разбил и мое.
– Не пытайся красивыми словами переложить всю вину с больной головы на здоровую!
Внезапно налетел порыв ветра, и им пришлось прикрыть глаза от песчаной пыли. Габриель поплотнее закуталась в свою курточку, и Мартен узнал жакет из молескина, который оставил ей тринадцать лет назад. Он закатал рукава рубашки, достал зажигалку и закурил сигарету.
Они замолчали. В тишине раздавались гудки автомобилей, полицейские сирены, потом послышались более типичные для пляжа звуки: шуршание прибоя, крики чаек, шум ветра.
– Так почему ты не пришла тогда на свидание? – спросил он.
– Нам было по двадцать лет, Мартен. Всего двадцать! Мы ничего не знали ни о жизни, ни о любви! Тебе нужны были доказательства, клятвы верности!
– Нет, мне нужен был всего лишь знак.
Габриель улыбнулась и добавила:
– Ну же, Мартен, давай покончим с прошлым! Мы оказались с тобой в том же месте, что и тринадцать лет назад, разве это не волшебство?
В порыве нежности она протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но он отвернулся. В ее глазах стояли слезы. В ее глазах он не увидел того прежнего блеска, тех мерцающих звездочек на самом дне. Он ничего больше не желал видеть в ее глазах. Может, после всего, что случилось, у него больше не осталось к ней никаких чувств. Наверное, это самое лучшее, что могло с ним произойти.
Мартен встал, застегнул куртку и, не оборачиваясь, зашагал к своей машине.
В эту ночь Габриель так и не заснула. Было два часа ночи, когда она вернулась к себе домой, заварила в термосе чай, включила компьютер, чтобы найти в Интернете сведения об этом загадочном Арчибальде Маклейне. Она что-то слышала о его подвигах, о нем писали в прессе, но раньше ее это не интересовало.
Потом стала изучать толстое досье, которое ей передал Мартен. Прочитав последний документ, Габриель многое узнала о своем отце, о котором раньше никто ей ничего не рассказывал, но также многое и о своей матери, о чем раньше и подумать не могла. Под иным углом зрения увидела влюбленную, красивую, молодую женщину, решившую любой ценой подарить жизнь своему ребенку, даже если этой ценой оказалась ее собственная жизнь.
Габриель долго плакала. Она выплакала все слезы, которые накопились в душе, убежденная в том, что ее рождение разрушило по меньшей мере четыре жизни. Сначала жизнь ее матери, потом Арчибальда, несправедливо отправленного в тюрьму. Ее собственную жизнь, замкнутой и угрюмой сиротки, так и не нашедшей своего предназначения. И жизнь Мартена, наконец, которого она, не желая того, заставила страдать.
В четыре часа утра Габриель выпила малиновую настойку и стала искать в погребе альбомы со старыми фотографиями. Она рассматривала фотографии своей матери и обнаружила странную закономерность – от тех карточек, где Валентина выглядела счастливой, была ножницами отрезана вторая половина. Наверняка это бабушка удалила изображение человека, который, как теперь поняла Габриель, являлся ее отцом. Фотографий было не так уж много. Но как получилось, что она ни разу не задалась вопросом, зачем сделана эта цензура?
Впрочем, на уровне подсознания Габриель боялась искать ответ. В памяти уже теснились воспоминания о бабушке и дедушке – двусмысленные фразы, странные взгляды, оборванные на полуслове фразы, – когда-то все это ее интриговало. Как и любая фамильная тайна, драма вокруг появления Габриель на свет накрыла всех невидимым свинцовым колпаком и омрачила детство, юность и так сильно повредила душу, что ей до сих пор не удалось избавиться от последствий.
В пять утра Габриель допила настойку и заварила себе крепкого кофе, перечитав последние, самые пылкие письма от Мартена. Образ молодого влюбленного юноши смешивался и покрывался дымкой, зато проступали черты того, более жесткого и сурового человека, которого она увидела сегодня. От одного письма к другому, от одного воспоминания к следующему, но постепенно беззаботность сменилась грустью. На ее губах блуждала улыбка, потом Габриель погрузилась в хандру, а вскоре впала в отчаяние, сжав голову руками.
Она так его любила, она всегда его любила и теперь еще не перестала любить! С самого первого поцелуя! Нет, еще раньше, с самого первого письма, которое начиналось словами: "Я просто хотел сказать тебе…"
В шесть часов она приняла душ. Долго стояла под струей воды и после этого почувствовала себя лучше, будто камень упал с души. Переживания, терзавшие ее несколько часов назад, сменились осознанием того, что трагические обстоятельства, связанные с ее рождением, на самом деле придают реальный смысл жизни. Разве она не должна доказать, что достойна этих жертв?
Если раньше Габриель думала, что принадлежит к людям, чей удел – молча страдать и переносить несчастья, то теперь открыла в себе новое предназначение: впервые в жизни рискнуть и попробовать стать счастливой.
В семь часов утра Габриель открыла окно и увидела розовый свет, заливающий небо, предвосхищавший скорый рассвет, придававший заливу волшебное очарование. В Сан-Франциско начинался новый день, полный надежд и событий. Накануне странный жребий привел к стечению непредсказуемых обстоятельств: два человека, самые важные в ее жизни, предстали перед ней в одно и то же время. Сегодня Габриель решила ни в коем случае не дать им исчезнуть.
Единственное, чего она не хотела, – делать выбор между ними…
19–
Вот видишь, я ничего не забыла…
Любовь – это право заставлять нас страдать, которое мы даем другому.
Ф. Достоевский
23 декабря
8 часов утра
Золотые и серебряные иголочки поблескивали на свету.
Тоненькие, тоньше волоса, но длинные, в десять сантиметров, они летали по воздуху, управляемые точными и быстрыми движениями умелых рук мисс Эфании Воллес.
Эффи приехала вслед за Арчибальдом в красивый дом, расположенный на склоне холма. Наполовину телохранитель, наполовину экономка, англичанка с дипломом медицинского факультета университета в Манчестере, теперь еще и личный врач, проводила своему патрону сеанс иглоукалывания, чтобы облегчить его страдания. Молниеносными движениями она вонзала в его тело одну за другой все тридцать иголочек, изменяя глубину погружения в кожу и угол наклона, чтобы правильно сориентировать энергетические потоки в его организме. Арчибальд лежал на животе, лицом вниз, с закрытыми глазами. Его мучили страшные боли. Накануне усилием воли и под влиянием лекарств ему удалось на время их приглушить, но сегодня они вернулись с удвоенной силой.
Светлые волосы, уложенные в высокий пучок, стройное гибкое тело в красном тренировочном костюме, уверенные движения сильных рук. Эффи продолжала свои хитрые манипуляции. Как только все иголочки заняли свое место, она стала поворачивать некоторые из них вращательным движением пальцев, другие поправляла и углубляла или наоборот. Это искусство, сродни любви, требовало нежности и сноровки.
Арчибальд испытывал странные, неоднородные ощущения: оцепенение, озноб, теплоту, расслабление, легкий тик в поверхностных мышцах, электрические покалывания… Насколько эффективна подобная терапия? Он ничего об этом не знал. Долгие месяцы пачками глотал обезболивающие. Вчера они справились со своей задачей, но сегодня ему требовалось что-то другое. А у Эффи был настоящий талант совмещать благоприятный эффект традиционной западной медицины и древних китайских практик, насчитывающих тысячелетний опыт применения.
Убедившись, что все иголочки стоят как надо, англичанка вышла из комнаты, позволив пациенту расслабиться и забыться. Арчибальд сделал глубокий вздох. Как приятен ему показался запах ароматических палочек, смешивающийся с резким запахом полыни, наполнявшем комнату. Раздались приглушенные звуки фортепьянной музыки в исполнении Эрика Сати, но умиротворяющая атмосфера не помешала Арчибальду окунуться в воспоминания предыдущего дня, заставив вновь пережить признание, сделанное им Габриель, и противостояние с Мартеном.
Он усмехнулся. Что и говорить, этот парень не промах. Преследовал его до самой Калифорнии и чуть не арестовал. Но "чуть" не считается. В последний момент он сдался. У парня кишка тонка гоняться за ним против движения. Но по мере того как Арчибальд размышлял о молодом французе, его мысли по отношению к нему все больше запутывались: к симпатии примешивалась ревность, то ему хотелось в очередной раз спровоцировать его, то вдруг хотелось защитить, то помочь ему, то бежать от него подальше.
Гримаса боли исказила лицо Арчибальда. У него оставалось не так много времени проверить на прочность Мартена Бомона. Он не собирался растягивать удовольствие: ему хотелось уйти достойно, под аплодисменты, а не валяться остаток дней прикованным к больничной койке.
Пока этот парень не разочаровал его, но испытание еще не закончилось.
Сидя на высоком табурете, как на насесте, Мартен лениво жевал экологический завтрак: хлеб с отрубями, мюсли, тертое яблоко и вонючий кофе. Через большое окно он наблюдал, позевывая, как Пауэлл-стрит постепенно наполняется людским потоком.
– Нет, вы только посмотрите на это! Когда-то ты был более разборчив в еде!
Он вздрогнул, услышав знакомый голос, словно его разбудили от спячки. На него, улыбаясь, смотрела Габриель, отдохнувшая, нарядная и веселая. На ней были светлые джинсы, белая блузка и кожаная курточка в талию, как тринадцать лет назад.
– Передай мне, пожалуйста, меню, – попросила она, усаживаясь напротив. – Хочу заказать что-нибудь более существенное.
– Ты следила за мной?
– Не так уж трудно тебя найти. Похоже, ты совершаешь паломничество по местам, где мы бывали с тобой в молодости. Помнишь, сколько порций мороженого мы тут с тобой съели на двоих? Я всегда оставляла тебе вишенку на взбитых сливках, тебе это нравилось. Когда-то ты находил меня очаровательной.
Мартен тяжело вздохнул и опустил голову.
– Зачем ты пришла?
– Хочу поблагодарить тебя за это. – Габриель протянула ему объемистую папку, которую он дал ей почитать накануне.
– Хорошо. Что еще?
– Просто вместе с тобой позавтракать!
Она подозвала официантку и заказала себе эспрессо, ванильную булочку с вареньем из красных ягод, яичницу "Бенедикт" с лососевой пастой. Мартен отвернулся к стене, сделав вид, будто его интересует оформление кафетерия: тут старались сохранить атмосферу шестидесятых – автоматический проигрыватель с пластинками, электрический бильярд, детали "Харли-Девидсона" в картинных рамах на стене вперемежку с фотографиями из фильмов с Джеймсом Дином и Мэрилин Монро.
– Этой ночью я многое узнала о своем отце, – произнесла Габриель. – Ты давно за ним охотишься?
– Несколько лет.
– Тебе не показалось странным?
– Что именно?
– Что тот, кого ты разыскиваешь, не кто иной, как мой отец…
Мартен нахмурился. Вопрос заставил его вспомнить события этой ночи. Да, действительно, трудно поверить в случайное совпадение, но какое еще может быть объяснение?
Габриель получила свой заказ и, как в старые добрые времена, разделила булочку на две равные части. И хотя Мартен отодвинул блюдечко с предназначенной для него половинкой, она сделала вид, будто не заметила, и продолжила разговор:
– Почему ты им заинтересовался?
– Я – полицейский, моя специализация – розыск похищенных произведений искусства, он – самый известный похититель картин и музейных ценностей. По-моему, это подходящее объяснение. – Он глотнул из чашки свой отвратительный кофе и поморщился.
– А что заставило тебя почувствовать к нему симпатию? – спросила Габриель, пододвинув к нему поближе свою чашку с эспрессо.
– Ничего. Кроме злости, я ничего к нему не испытывал.
– Может, было что-то особенное? Вспомни!
На секунду он задумался, потом рассказал:
– В феврале 2005 он похитил "Поцелуй" Гюстава Климта из музея в Вене. Это моя любимая картина и…
– Это наша любимая картина.
– Не пойму, к чему ты клонишь?
– А тебе не кажется странным, что почти сразу, как ты перешел на службу в отдел по борьбе с нелегальным вывозом культурных ценностей, он крадет именно эту картину?
– Я смотрю, ты неплохо осведомлена о моей карьере, – усмехнулся Мартен.
– Арчибальд сделал все, чтобы ты заинтересовался его персоной, – вздохнула Габриель. – Сам дергал за ниточки, и так продолжалось годы. Пора бы тебе обратить на это внимание.
Мартен поднялся. Он был зол. Габриель, вероятно, и права, но чтобы окончательно в этом убедиться, ему надо арестовать Арчибальда. Любой ценой. Он положил на стол три бумажки по десять долларов и вышел из кафетерия, не удостоив взглядом дочь своего врага.
– Пообедаем вместе? – крикнула она ему вслед.
Мартен даже не обернулся.
Час спустя
Отель "Палас" располагался на Монтгомери-стрит, между деловым кварталом и Юнион-сквер. Мартен и мадемуазель Хо ходили по залу, где был выставлен на продажу знаменитый "Ключ от рая". Голубой бриллиант за бронированным стеклом загадочно переливался всеми своими гранями, завораживая и гипнотизируя. Несмотря на ранний час, перед ним уже собрались любители роскоши и драгоценностей. В центре зала струнный квартет исполнял музыку из фильма "Канапе с бриллиантами".
Изысканное и роскошное оформление зала придавало событию особый шик. Отель служил местом встреч членов самых почтенных семейств города, которые любили здесь обсуждать за завтраком важные дела, собираться по поводу именин и устраивать пышные вечеринки по случаю свадьбы или помолвки. В общем-то, это место можно считать историческим: когда-то здесь останавливались на какое-то время Оскар Уайльд, знаменитый тенор Карузо и даже президент Рузвельт. Вспоминают также переполох, который однажды вызвала Сара Бернар, приехав сюда в сопровождении своего ручного тигра.
В бывшем дворе, где раньше стояли экипажи, теперь устроили зимний сад под стеклянной крышей, с великолепными сводами, сделанными в виде гигантских витражей с подсветкой. Мартен пришел в восторг при виде разноцветного прозрачного купола, хрустальных австрийских люстр, колонн из итальянского мрамора и янтарных подсвечников в виде золотых лепестков. Достаточно закрыть глаза, как перед мысленным взором рисовалась картина бального зала викторианской эпохи, но дюжина пышных пальм в керамических кадках при естественном освещении превращали помещение в современный атриум в стиле модерн.
– Ну как? – Кореянка вопросительно смотрела на Мартена.
– Потрясающе! – воскликнул он. – Но с точки зрения безопасности…
– И как тут с безопасностью?
– Да никак!
Главный офис службы охраны располагался на верхнем этаже отеля, в конце коридора. На длинном лакированном столе стояли в ряд мониторы, передающие изображение с многочисленных камер наблюдения, установленных повсюду. С мрачным видом Мартен склонился над столом, тревожно вглядываясь в экраны:
– Везде сплошные проколы!
Мадемуазель Хо оперлась на его плечо. От нее исходил скромный аромат срезанных цветов.
– Вы преувеличиваете: все выходы охраняются, агенты из службы безопасности патрулируют на каждом этаже, камень помещен в прозрачный контейнер из противоударного стекла, который приклеен к полу. Что еще нужно?
Мартен выпрямился, чтобы освободиться от назойливого внимания кореянки.
– В помещении полно народу. Арчибальд может не моргнув глазом посеять панику: задымление, угроза пожара, внезапно включившаяся сирена, выстрел из пистолета. Сразу начнется давка.
– Охрана обучена проводить срочную эвакуацию, – возразила мадемуазель Хо.
Мартен достал свой ноутбук и защелкал клавишами, чтобы выяснить график работы ночной охраны.
– Да, действительно, днем охраны предостаточно, но ночью – маловато. И потом, оставлять бриллиант под стеклом… Можно подумать, что вы это делаете специально! Сколько раз Арчибальд попадал в охраняемые помещения по воздуху? Ему это раз плюнуть!
Мадемуазель Хо замерла, будто только что осознала недостатки выбранной стратегии охраны. Мартен уселся за стол, вывел на экран план отеля, который ему предоставила администрация. Он распечатывал его на принтере, когда его мобильник пискнул, что могло означать только одно – пришла эсэмэска.
Я тебе мешаю?