- По какому же такому недоразумению загудел-то? - прямо спросила старуха.
- Начальство воровало, а он списывал, - пояснила Люба. - Ну, допросили? А теперь покормить надо - человек с дороги. Садись пока, Георгий.
Егор обнажил свою стриженую голову и скромненько присел на краешек стула.
- Посиди пока, - велела Люба. - Я пойду баню затоплю. И будем обедать.
Люба ушла. Нарочно, похоже, ушла - чтобы они тут до чего-нибудь хоть договорились. Сами. Наверно, надеялась на своих незлобивых родителей.
- Закурить можно? - спросил Егор.
Не то что тяжело ему было - ну и выгонят, делов-то! - но если бы, например, все обошлось миром, то оно бы и лучше. Интереснее. Конечно, не ради одного голого интереса хотелось бы здесь прижиться хоть на малое время, а еще и надо было… Где-то надо было и пересидеть пока, и осмотреться.
- Кури, - разрешил дед. - Какие куришь?
- "Памир".
- Сигаретки, что ли?
- Сигаретки.
- Ну-ка, дай я опробую.
Дед подсел к Егору. И все приглядывался к нему, приглядывался.
Закурили.
- Дак какое, говоришь, недоразумение-то вышло? Метил кому-нибудь по лбу, а угодил в лоб? - как бы между делом спросил дед.
Егор посмотрел на смекалистого старика.
- Да… - неопределенно сказал он. - Семерых в одном месте зарезали, а восьмого не углядели - ушел. Вот и попались…
Старуха выронила из рук полено и села на лавку.
Старик оказался умнее, не испугался.
- Семерых?
- Семерых. Напрочь: головы в мешок поклали и ушли.
- Свят-свят-свят… - закрестилась старуха. - Федя…
- Тихо! - скомандовал старик. - Один дурак городит чего ни попадя, а другая… А ты, кобель, аккуратней с языком-то: тут пожилые люди.
- Так что же вы, пожилые люди, сами меня с ходу в разбойники записали? Вам говорят - бухгалтер, а вы, можно сказать, хихикаете. Ну - из тюрьмы… Что же, в тюрьме одни только убийцы сидят?
- Кто тебя в убийцы зачисляет! Но только ты тоже, того… что ты булгахтер, это ты тоже… не заливай тут. Булгахтер! Я булгахтеров-то видел-перевидел!.. Булгахтера тихие все, маленько вроде пришибленные. У булгахтера голос слабенький, очечки… и, потом, я заметил: они все курносые. Какой же ты булгахтер - об твой лоб-то можно поросят шестимесячных бить. Это ты Любке вон говори про булгахтера - она поверит. А я, как ты зашел, сразу определил: этот - или за драку, или машину лесу украл. Так?
- Тебе прямо оперуполномоченным работать, отец, - сказал Егор. - Цены бы не было. Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской?
Старик часто-часто заморгал. Тут он чего-то растерялся. А чего - он и сам не знал. Слова очень уж зловещие.
- Ты чего это? - спросил он. - Чего мелешь-то?
- А чего так сразу смутился? Я просто спрашиваю… Хорошо, другой вопрос: колоски в трудные годы воровал с колхозных полей?
Старик, изумленный таким неожиданным оборотом, молчал. Он вовсе сбился с налаженного было снисходительного тона и не находил, что отвечать этому обормоту. Впрочем, Егор так и построил свой "допрос", чтобы сбивать и не давать опомниться. Он повидал в своей жизни мастеров этого дела.
- Затрудняетесь, - продолжал Егор. - Ну, хорошо… Ну, поставим вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?
- Ты чего тут Микитку-то из себя строишь? - спросил наконец старик. И готов был очень обозлиться. Готов был наговорить много и сердито, но тут Егор пружинисто снялся с места, надел форменную свою фуражку и заходил по комнате.
- Видите, как мы славно пристроились жить! - заговорил Егор, изредка остро взглядывая на сидящего старика. - Страна производит электричество, паровозы, миллионы тонн чугуна… Люди напрягают все силы. Люди буквально падают от напряжения, ликвидируют все остатки разгильдяйства и слабоумия, люди, можно сказать, заикаются от напряжения. - Егор наскочил на слово "напряжение" и с удовольствием смаковал его. - Люди покрываются морщинами на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые зубы… А в это самое время находятся другие люди, которые из всех достижений человечества облюбовали себе печку! Вот как! Славно, славно… Будем лучше чувал подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми…
- Да он с десяти годов работает! - встряла старуха. - Он с малолетства на пашне…
- Реплики потом, - резковато осадил ее Егор. - А то мы все добренькие, когда это не касается наших интересов, нашего, так сказать, кармана…
- Я - стахановец вечный! - чуть не закричал старик. - У меня восемнадцать похвальных грамот.
Егор остановился удивленный.
- Так чего же ты сидишь молчишь? - спросил он другим тоном.
- Молчишь… Ты же мне слова не даешь воткнуть!
- Где похвальные грамоты?
- Там, - сказала старуха, вконец тоже сбитая с толку.
- Где "там"?
- Вон, в шкапчике… все прибраны.
- Им место не в шкапчике, а на стене! В "шкапчике". Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь…
В это время вошла Люба.
- Ну, как вы тут? - спросила она весело - она разрумянилась в бане, волосы выбились из-под платка… Такая она была хорошая! Егор невольно загляделся на нее. - Все тут у вас хорошо? Мирно?
- Ну и ухаря ты себе нашла! - с неподдельным восторгом сказал старик. - Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто комиссар какой! - Старик засмеялся.
Старуха только головой покачала… И сердито поджала губы.
Так познакомился Егор с родителями Любы.
С братом ее, Петром, и его семьей знакомство произошло позже.
Петро въехал во двор на самосвале… Долго рычал самосвал, сотрясая стекла окошек. Наконец стал на место, мотор заглох, и Петро вылез из кабины. К нему подошла жена Зоя, продавщица сельпо, членораздельная бабочка, быстрая и суетливая.
- К Любке-то приехал… Этот-то, заочник-то, - сразу сообщила она.
- Да? - нехотя полюбопытствовал Петро, здоровый мужчина, угрюмоватый, весь в каких-то своих думах. - Ну и что? - Пнул баллон, другой.
- Говорит, был бухгалтером, ну, мол, ревизия - то-се… А по роже видать: бандит.
- Да? - опять нехотя и лениво сказал Петро. - Ну и что?
- Да ничего. Надо осторожней первое время… Ты иди глянь на этого бухгалтера! Иди глянь! Нож воткнет и не задумается этот бухгалтер.
- Да? - Петро продолжал пинать баллоны. - Ну и что?
- Ты иди глянь на него! Иди глянь! Вот так нашла себе!.. Иди глянь на него - нам же под одной крышей жить теперь.
- Ну и что?
- Ничего! - завысила голос Зоя. - У нас дочь-школьница, вот что! Заладил свое: "Ну и что? Ну и что?" Мы то и дело одни на ночь остаемся, вот что! "Ну и что". Чтокалка чертова, пень! Жену с дочерью зарежут, он шагу не прибавит…
Петро пошел в дом, вытирая на ходу руки ветошью. Насчет того, что он "шагу не прибавит" - это как-то на него похоже: на редкость спокойный мужик, медлительный, но весь налит свинцовой разящей силой. Сила эта чувствовалась в каждом движении Петра, в том, как он медленно ворочал головой и смотрел маленькими своими глазами - прямо и с каким-то стылым, немигающим бесстрашием.
- Вот счас с Петром вместе пойдете, - говорила Люба, собирая Егора в баню. - Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься, и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется!
- На то она и тюрьма! - воскликнул старик. - А не курорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.
- Ну-ка вот, мужнины бывшие… Нашла. Небось годится. - Люба извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.
- То есть? - не понял Егор.
- Моего мужика бывшего… - Люба стояла с бельем в руках. - А чего?
- Да я что?! - обиделся Егор. - Совсем, что ли, подзаборник - чужое белье напялю. У меня есть деньги - надо сходить и купить в магазине.
- Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут такого? Оно стираное…
- Бери, чего? - сказал и старик. - Оно же чистое.
Егор подумал и взял.
- Опускаюсь все ниже и ниже, - проворчал он при этом. - Даже самому интересно… Я потом вам спою песню: "Во саду ли, в огороде".
- Иди, иди, - провожала его к выходу Люба. - Петро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.
Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.
- Бритых принимают? - постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.
- Всяких принимают, - все тем же ровным голосом, каким он говорил "ну и что", сказал Петро.
- Будем знакомы, Георгий. - Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хотелось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь хотелось. Люба, что ли?.. - Я говорю: я - Георгий.
- Ну-ну, - сказал Петро. - Давай еще целоваться. Георгий, значит, Георгий. Значит, Жора…
- Джордж. - Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.
- А? - не понял Петро.
- На! - с сердцем сказал Егор. - Курва, суюсь сегодня, как побирушка!.. - Егор бросил белье на лавку. - Осталось только хвостом повилять. Что, я тебе дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаретой. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.
- Чего ты? - спросил Петро. - Расселся-то?
- Иди мойся, - сказал Егор. - Я потом. Я же из заключения… Мы после вас. Не беспокойтесь.
- Во!.. - сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в баню. Слышно было, как он загремел там тазами, ковшом…
Егор прилег на широкую лавку, курил.
- Ну надо же!.. - сказал он. - Как бедный родственник, мля.
Открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
- Чего ты? - спросил он.
- Чего?
- Чего лежишь-то?
- Я подкидыш.
- Во!.. - сказал Петро. И усунулся опять в баню. Долго там наливал воду в тазы, двигал лавки… Не выдержал и опять открыл дверь. - Ты пойдешь или нет?! - спросил он.
- У меня справка об освобождении! - чуть не заорал ему в лицо Егор. - Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никто не читает. Понял?
- Счас возьму и силком суну в тазик, - сказал Петро невыразительно. - И посажу на каменку. Без паспорта. - Петру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил: - Со справкой. - И хохотнул коротко.
- Вот это уже другой разговор! - Егор сел на лавке. И стал раздеваться. - А то начинает тут… Диплом ему покажи!
А в это время мать Любина и Зоя, жена Петра, загнали в угол Любу и наперебой допрашивали ее.
- На кой ты его в чайную-то повела? - визгливо спрашивала членораздельная Зоя, женщина вполне истеричная. - Ведь вся уж деревня знает: к Любке тюремщик приехал! Мне на работе прямо сказали…
- Любка, Любка!.. - насилу дозвалась мать. - Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал - жир накопить да потом опять зауситься по свету, - то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя…
- Как это может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он - парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?
- Ты скажи так: если, скажи, у тебя чего худое на уме, то собирай манатки и…
- Ему собраться - только подпоясаться, - встрял в разговор молчавший до этого старик. - Чего вы навалились на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж - как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?
- Не пугайте вы меня ради Христа, - только и сказала Люба. - Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?
- Вот!.. Я тебе чего и говорю-то! - воскликнула Зоя.
- Ты вот чего… девка… Любка, слышь? - опять затормошила Любу мать. - Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.
- Это где же? - обалдела Люба.
- В сельсовете.
- Тьфу! - разозлился старик. - Да вы что, совсем одурели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсовет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.
- Пусть его завтра милиционер обследует, - не сдавалась мать.
- Чего его обследовать-то? Он весь налицо.
- Не знаю… - заговорила Люба. - А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу… Еще на карточке заметила: глаза какие-то… грустные. Вот хоть убейте вы меня - мне его жалко. Может, я и…
Тут из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.
- Свари-ил! - кричал Петро. - Живьем сварил!..
Следом выскочил Егор с ковшом в руке.
К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.
- Убили! Убили! - заполошно кричала Зоя, жена Петра. - Люди добрые, убили!..
- Не ори, - страдальческим голосом попросил Петро, садясь и поглаживая ошпаренный бок. - Чего ты?
- Чего, Петька? - спросил запыхавшийся старик.
- Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды - поддать на каменку, а он взял меня да окатил.
- А я еще удивился, - растерянно говорил Егор, - как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще пальцем попробовал - прямо кипяток! Как же, думаю, он вытерпит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, кожа, как у быка, - толстая. Я же не знал, что надо на каменку.
- "Пальцем попробовал", - передразнил Петро. - Что, совсем уж? Ребенок, что ли, малый?
- Я же думал, тебе окупнуться надо…
- Да я еще не парился! - заорал спокойный Петро. - Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?
- Жиром каким-нибудь надо смазать, - сказал отец, исследовав ожог. - Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь… Ну-ка, кто?
- У меня сало баранье есть, - сказала Зоя. И побежала в дом.
- Ладно, расходитесь, - велел старик. - А то уж вон людишки сбегаются.
- Да как же это ты, Егор? - спросила Люба.
Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться.
- Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал - дышать нечем - и просит: "Дай ковшик горячей". Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести…
- "Бала-анс", - опять передразнил его Петро. - Навел бы я те счас баланс - ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если бы там живой кипяток был?
- Я же пальцем попробовал…
- "Пальцем"!.. Чем тебя только делали, такого.
- Ну, дай мне по лбу, правда, - взмолился Егор, - мне легче будет. - Он протянул Петру ковш. - Дай, умоляю…
- Петро… - заговорила Люба. - Он же нечаянно. Ну, что теперь?
- Да идите вы в дом, ей-Богу! - рассердился на всех Петро. - Вон и правда люди собираться начали.
У изгороди Байкаловых действительно остановилось человек шесть-семь любопытных.
- Чо там у их? - спросил у стоявших вновь подошедший мужик.
- Петро ихний… Пьяный на каменку свалился, - пояснила какая-то старушка.
- Ох, е!.. - сказал мужик. - Дак а живой ли?
- Живой… Вишь, сидит. Чухается.
- Вот заорал-то, наверно!
- Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребезжали.
- Заорешь…
- Чо же, задом, что ли, приспособился?
- Как же задом? Он же сидит.
- Да сидит же… Боком, наверно, угодил. А эт кто же у их? Что за мужик-то?
- Это ж надо так пить! - удивлялась старушка.
Засиделись далеко за полночь.
Старые люди, слегка захмелев, заговорили и заспорили о каких-то своих делах. Их, старых, набралось за столом изрядно, человек двенадцать. Говорили, перебивая друг друга, а то и сразу по двое, по трое.
- Ты кого говоришь-то? Кого говоришь-то? Она замуж-то вон куда выходила - в Краюшкино, ну!
- Правильно. За этого, как его? За этого…
- За Митьку Хромова она выходила!
- Ну, за Митьку.
- А Хромовых раскулачили…
- Кого раскулачили? Громовых? Здорово живешь?..
- Да не Громовых, а Хромовых!
- А-а. А то я слушаю - Громовых. Мы с Михайлой-то Громовым шишковать в чернь ездили.
- А когда, значит, самого-то Хромова раскулачили…
- Правильно, он маслобойку держал.
- Кто маслобойку держал? Хромов? Это маслобойку-то Воиновы держали, ты чо! А Хромов, сам-то, гурты вон перегонял из Монголии. Шерстобитку они держали, верно, а маслобойку Воиновы держали. Их тоже раскулачили. А самого Хромова прямо от гурта взяли… Я ишо помню: амбар у их стали ломать - пимы искали, они пимы катали, вся деревня, помню, сбежалась глядеть.
- Нашли?
- Девять пар.
- Дак, а Митьку-то не тронули?
- А Митька-то успел уже, отделился. Вот как раз на Кланьке-то женился, его отец и отделил. Их не тронули. Но все равно, когда отца увезли, Митька сам уехал из Краюшкина: чижало ему показалось после этого жить там.
- Погоди-ка, а кто же тада у их в Карасук выходил?
- Это Манька! Манька-то тоже ишо живая, в городе у дочери живет. Да тоже плохо живет! Этто как-то стрела ее на базаре: жалеет, что дом продала в деревне. Пока, говорит, ребятишки, внучатки-то маленькие были, говорит, нужна была, а ребятишки выросли - в тягость стала.
- Оно так, - сказали враз несколько старух. - Пока водисся - нужна, как маленько ребятишки подросли - не нужна.
- Ишо какой зять попадет. Попадет обмылок какой-нибудь - он тебе…
- Какие они нынче, зятья-то! Известное дело…
Несколько в сторонке от пожилых сидели Егор с Любой. Люба показывала семейный альбом с фотографиями, который сама она собрала и бережно хранила.
- А это Михаил, - показывала Люба братьев. - А это Павел и Ваня… вместе. Они сперва вместе воевали, потом Пашу ранило, но он поправился и опять пошел. И тогда уж его убило. А Ваню последним убило, в Берлине. Нам командир письмо прислал… Мне Ваню больше всех жалко, он такой веселый был. Везде меня с собой таскал, я маленькая была. А помню его хорошо… Во сне вижу - смеется. Вишь, и здесь смеется. А вот Петро наш… Во, строгий какой, а самому всего только… сколько же? Восемнадцать ему было? Да, восемнадцать. Он в плен попадал, потом наши освободили их. Его там избили сильно… А больше нигде даже не царапнуло.
Егор поднял голову, посмотрел на Петра… Петро сидел один, курил. Выпитое на нем не отразилось никак, он сидел, как всегда, задумчивый и спокойный.
- Зато я его сегодня… ополоснул. Как черт под руку подтолкнул.
Люба склонилась ближе к Егору и спросила негромко и хитро:
- А ты не нарочно его? Прямо не верится, что ты…
- Да ты что! - искренне воскликнул Егор. - Я, правда, думал, он на себя просит, как говорится: вызываю огонь на себя.
- Да ты же из деревни, говоришь, как же ты так подумал?
- Ну… везде свои обычаи.
- А я уж, грешным делом, решила: сказал ему чего-нибудь Петро не так, тот прикинулся дурачком да и плесканул.
- Ну!.. Что ж я?..
Петро, почувствовав, что на него смотрят и говорят о нем, посмотрел в их сторону… Встретились взглядом с Егором. Петро по-доброму усмехнулся.
- Что, Жоржик, сварил было?
- Ты прости, Петро.
- Да будет! Заведи-ка еще разок свою музыку, хорошая музыка.