Она вытащила вязальную спицу, воткнутую в волосы, и молча принялась за вязанье, по-прежнему нагнувшись над колодцем.
Немного спустя она огляделась, не идет ли кто, и сказала:
- Слышь-ка, Жука, а что, если нам с тобой туда сходить…
- Да опомнитесь!
- Вот ты меня послушай, дай сказать. Никак в будущее воскресенье твой Клотер поведет корову в Варпуа на случный двор?
- Да.
- Так вот, я моему навру, что Чернушке невмоготу больше на луг ходить, пора, мол, ей под быка, а сама уж расстараюсь, чтоб нам управиться с сеном за субботу; вот ему и придется ее туда же вести в воскресенье. И коли оба из дому уберутся, не так скоро их обратно надобно ждать. А мы пока что успеем в кино сбегать!
Жука была подавлена смелостью этого замысла. Едва она представила себе, к чему может привести такой поход, по телу ее пробежала дрожь и бадья тотчас же качнулась. А Мелитина, наклонясь к ней, все круче гнула свое:
- Чего не пойти-то? Бояться нечего, они только к полуночи воротятся, в дымину пьяные. Тоже мне цацы нашлись, больно надо себе из-за них жизнь портить. Пойдем, говорю.
Жука еще не решалась. А прекрасная парочка все прохаживалась взад-вперед по прозрачной воде, миловалась по-городскому.
- А если узнает?
- Еще чего! Ты подумай, им же не обернуться раньше ночи, да еще, поди, заглянут к Пикле в кабак, вот и прикинь! Ну, как, согласна?
- Согласна, - прошелестело из колодца.
Пиньоль, одетый в пиджачную пару, вышел с коровой на дорогу и закричал:
- Эй, дед, идешь или нет?
- Погоди чуток, - откликнулась Мелитина из окошка, - дай ему воротничок пристегнуть.
Старик на кухне выходил из себя.
- Будет тебе, говорю, сам управлюсь, поди отвяжи Чернушку.
- Ладно, только смотри мне, чтобы дома был к семи часам, слышь? Коли припозднишься, огрею чем попало…
Это она нарочно громко выкрикнула, чтобы услышал Пиньоль. Деду Трелену стало обидно, что с ним на людях так обращаются. Пока Мелитина возилась в хлеву, старик вытащил деньги из заначки под часами. Потом вышел во двор, куда жена привела пятнистую, черную с белым коровенку.
- Собрался наконец, - сказал Клотер, - пошли, что ли.
- Пошли, - сказал старик.
Они уже шагали по дороге, когда старуха Трелен крикнула вслед:
- Никуда заходить не смей, понятно говорю?
Муж, вконец разозленный, обернулся. Сказал, не повышая голоса:
- А я говорю, заткни хлебало.
Экран жестоко обманул ожидания Жуки и Мелитины. Сперва шел документальный фильм об американском свекловичном хозяйстве и они зевали от скуки. А во второй картине, на историческую тему, вовсе нельзя было разобраться. Мелитина мирно дремала, а Жука тщетно искала на экране хоть что-то похожее на тени, всплывшие из глубины колодца в тот вечер, когда Клотер баловался с девчонкой. Но вояка в гусарском мундире, успевавший раздробить сопернику череп и похитить девицу между двумя кавалерийскими атаками, ничем не напоминал нежного, красивого юношу, что улыбался свой невесте точь-в-точь как на глянцевых открытках, выставленных в табачной лавочке. Ее охватила глубокая печаль; ей почудилось, что ее обманула какая-то надежда, будто любимые друзья не пришли к ней на свидание.
После сеанса, когда сообщницы шли домой, Мели-тина кратко подытожила свои впечатления:
- В общем-то куда веселее смотреть, как у Пикле играют в кегли под пластинку "Темный вальс".
Жука только головой покачала.
- Однако уже одиннадцатый час, - продолжала Мелитина, - как бы наши обормоты раньше нас домой не заявились. Никак ты опять ревешь, девонька, с чего бы это?
Жука беззвучно плакала, и только плечи ее вздрагивали, словно от боли.
- Боишься, поди, что твой Клотер уже дома?
- Нет, об этом я и вовсе не думала.
- Так чего же на тебя нашло?
- Сама не знаю, - ответила Жука, - сама не знаю.
Ничего не скажешь, с Пиньолем шататься - одно удовольствие. Повсюду у него друзья, и на угощение он никогда не скупится. Чуть осовелые от выпитого приятели неторопливо шествовали домой, бок о бок со своими коровами. Когда завиднелись крайние дома деревни, старик подал мысль:
- А не завернуть ли нам к Пикле, что скажешь? Ведь еще и девяти нет.
- И то верно, дед, опрокинем с ходу стаканчик и по домам.
- Как это по домам? Я же тебе говорю, времени у нас хоть отбавляй.
- Да ведь я не за себя, за вас беспокоюсь: как бы Мелитина вам сгоряча по шее не накостыляла.
- Куда ей, стерве, она только глотку драть горазда.
У Пикле было полно. С приходом Пиньоля все оживились. Его отовсюду окликали, каждый звал его за свой стол. Кругом гоготали во все горло, веселье так и бурлило, куда ни глянь. Вот он какой был, Пиньоль. Стоит ему заглянуть в кабак, вино сразу так и заиграет. Пиньоль потянул старика за рукав к одному из столов:
- Здорово, Могле, здорово, Клавен, вот к вам-то я и подсяду! Жюльетта, устрой-ка нам литрушку белого.
Польщенные присутствием Пиньоля за столом, Могло и Клавен заказали еще по бутылочке. Старик, не желая отставать в подобном состязании на щедрость, закричал:
- Тащи-ка нам сюда водочку, Жюльетта, я угощаю!
До чего же хороша виноградная водка, с этим яблочным привкусом, от которого приятно щекочет в носу! Так сказал Пиньоль, и все с ним согласились.
- Перекинемся еще разок в картишки, - сказал Могле.
Сыграли три партии, запили белым вином. Игра пошла веселей.
Пиньоль вопил писклявым голоском:
- Держись, Клавен, вот сейчас как дам по усам!
Старик совсем упился и уже не различал козырей. Он бил каждую карту, какая попадалась, приговаривая кротко и тупо:
- Твой король треф? А я ему перо в зад!
- Да ты чего! - орал Пиньоль. - Его козырем крыть надобно!
- А я ему перо в зад, - упрямился старик.
К одиннадцати часам дед Трелен и Пиньоль остались одни в кабаке, совсем пьяные. Сидели и оторопело таращились друг на друга через стол.
- Коли были у тебя козыри, с козырей бы и ходил, - повторял Пиньоль.
Старик уже и говорить не мог, только головой кивал, соглашался.
- Не пора ли нам коров домой вести, а, дед? - сказал наконец Пиньоль.
Коровы побрели знакомой дорогой, хозяева за ними.
Старик, позабыв о Пиньоле, отвел свою корову в хлев и сам рухнул на кучу соломы. Он уже задремывал, когда через раскрытую настежь дверь донесся пронзительный голос Пиньоля:
- Погоди у меня, вредная тварь, я те научу вежливому обхождению!
Пиньоль начал было уже раздеваться у себя в комнате, как вдруг спохватился, что Жуки нет в кровати.
"Куда она подевалась в такой час?" - подумал он.
Пиньоль обошел все три комнаты своего дома, заглянул на гумно и в конюшню.
- Чудеса какие-то, - пробормотал он.
Позвал:
- Жука! Эй! Жука!
Жука не откликалась. Стоя посреди двора, Пиньоль размышлял об этом непонятном исчезновении. Внезапно взгляд его упал на колодец. Ужас охватил его.
- Черт те что, - сказал он, - нет, все-таки, быть такого не может. Да неужто я ее спустил в колодец перед уходом?
От волнения с него и хмель-то вроде бы соскочил. Он подбежал к колодцу и позвал, наклонясь над срубом:
- Жука! Жука!
Цепь была отпущена во всю длину, он потянул. Цепь свободно пошла вверх. Жены в бадье не было… - уже не было, - подумалось ему. Незадачливого гуляку даже озноб пробрал, он сел на каменный лоток возле колодца и попытался собраться с мыслями. Но испуг и винные пары начисто отшибли у него память, и он никак не мог припомнить, что же случилось перед его уходом. Одна мысль тупо засела в голове:
- Неужто я ее спустил в колодец перед тем, как уйти?
Сова закричала в густых ветвях орешника, и от этого крика нестерпимый страх обуял Пиньоля. Дрожа так, что зуб на зуб не попадал, он забрался в каменный лоток и лег там ничком; над ним гукала сова, звала Жуку:
- Жука, ау, Жука!..
Пиньоль вылез из лотка и побежал домой. Открывая дверь спальни, он вздрогнул от какого-то едва слышного шороха и чуть было не свалился без памяти. Потом все же вошел, поборов страх. Жука стояла в комнате, раздевалась. Пиньоль схватил ее за руки, засыпал невнятными вопросами:
- Куда подевалась? Где была-то?
- Где была? - спокойно ответила Жука. - В кино ходила.
У Пиньоля такая тяжесть свалилась с души, что он даже не мог сразу разозлиться. Только стиснул зубы и пробурчал:
- Ну, паскуда! Погоди, завтра разберемся. Спать охота.
Жука встала задолго до него и уже возилась со скотиной. Пиньоль натянул штаны, сунул ноги в деревянные башмаки и вышел на кухню. Исподлобья поглядел на Жуку, готовившую корм для кур, и молча снял со стены кнут. Жука на него не обращала никакого внимания. Это вывело рыжего из себя:
- Ты знаешь, что тебе сейчас будет? - прошипел он.
Жука повернулась к нему и неторопливо сказала:
- Погоди, дай уж кур накормлю.
Сбитый с толку ее непривычным спокойствием, Пиньоль согласился.
- Ладно, задавай им корм, заодно и я чего-нибудь пожую.
Пока он ел, Жука созывала кур, и голос ее звучал весело, как показалось Пиньолю.
- Издевается, зараза, - сказал он, скрипнув зубами.
От налетевшей злобы в лицо полыхнул жар; Пиньоль вышел, сжимая кнут в руке.
- А ну поди сюда, Жука, пора уже. Вчера ты натешилась, сегодня мой черед.
Она спокойно поставила наземь миски с кормом и пошла к колодцу. Когда она проходила мимо Пиньоля, он хлестнул ее кнутом по ногам. На босой ноге отпечатался красный след, но Жука даже не охнула. По приказу мужа она взялась за рукоять, вытащила бадью и встала на край колодца. Бадья была широкой и глубокой. Жука влезла в нее, бадья приходилась ей до полбедра.
Пиньоль проверил, хорошо ли закреплена цепь на стопорном крюке, дал Жуке оплеуху - а та даже глаз на него не подняла - и сказал:
- Поехали.
Затем, покончив с этим делом, он направился к дому, заявив, что проголодался от такой потехи.
Жука прислушивалась к его затихающим шагам. Она подняла глаза к свету, увидела, что наконец осталась одна, и улыбнулась от радости. Чтобы не потерять равновесия, она попыталась присесть на корточки. Это ей почти удалось; подогнув коленки, она погрузилась в бадью по грудь. Глаза ее быстро привыкли к темноте. Она наклонила голову и всмотрелась в неподвижную воду.
Нежная парочка по-прежнему была тут как тут и глядела на нее, ласково улыбаясь. Никогда еще эти влюбленные не были так хороши. А между их лицами Жука увидела в голубой воде отражение своего худенького личика, озаренного ясными глазами. Тогда она распустила свои светлые волосы, вынув из них гребень, и расстегнула кофточку. В холодной чистой воде предстала перед ней хрупкая девушка, несущая в дар колодезным любовникам длинные волосы и обнаженную грудь. А влюбленные в счастливой истоме склонили головы к ее белым плечам.
Потихоньку лица их сблизились, и Жука видела: еще немного - и губы сольются в поцелуе. Тогда она знаком попросила их обождать и прыгнула в воду.
Отступление из России
В своей черновой тетради Рыжик спрягал в прошедшем времени сослагательного наклонения фразу: "Я оскорбил бы моего учителя и моих товарищей". Он писал не спеша. Учитель в наказание велел ему спрягать эту фразу во время перемены, не указав сколько раз. На дворе школьники играли в мяч и гоняли шарики.
Время от времени Рыжик поднимал голову, прислушиваясь к знакомым возгласам:
- Ты пятна!
- Чур-чура!
Он видел, как мимо окна то и дело проходили школьники, наказанные за то, что не выучили урока по истории. Подвергнутые менее строгому наказанию, чем он сам, они должны были всю перемену в молчании гуськом маршировать вокруг двора. Это не помешало Леону Жару, замыкавшему процессию, крикнуть Рыжику через приоткрытое окно:
- Мы-то хоть свежим воздухом дышим. Будешь знать, как оскорблять нас.
- Зато у меня не такой дурацкий вид, как у тебя, - ответил Рыжик, размахивая бумажной солонкой в знак того, что он приятно проводит время в одиночестве. Как только Леон Жар догнал процессию школьников, Рыжик спрятал солонку и вновь взялся за перо. Он покончил с прошедшим временем сослагательного наклонения и теперь не без удовольствия спрягал ту же фразу в будущем времени: "Я буду оскорблять моего учителя и моих товарищей". Ибо Рыжик ни в чем не раскаивался, он сказал то, что нужно было сказать, и если бы учитель умел рассуждать, он должен был бы пылко признать его преданность делу разума. Правда, все это произошло довольно нелепо, и учителя отчасти можно было бы извинить; он не знал о гнусном поведении Леона Жара, явившемся причиной инцидента на уроке истории. В самом деле, во всем виноват этот балбес Жар с его вечными проделками.
У Рыжика были ярко-рыжие волосы, и во всем Вар-пуа лишь мать звала его по имени - Пьер.
По обществоведению, по истории и географии он был силен не по летам. Что касается орфографии, он почти никогда не задумывался при встрече с самыми трудными формами множественного числа. Он умел считать в уме.
- Этому Пьеру Шодэ, - говорил учитель, - нет еще и одиннадцати, а знаний у него хватило бы уже на аттестат зрелости.
Товарищи немного завидовали ему из-за этого, и больше всех - Леон Жар, горластый тринадцатилетний верзила, гордившийся тем, что у него уже пробивался пушок под мышками и на животе. Он постоянно изощрялся в насмешках по поводу цвета волос Рыжика.
- Еще одна охапка, - говорил он, - и ты вспыхнешь как факел.
Рыжик не стыдился цвета своих волос. Он даже считал его изысканным, но из предосторожности любил говорить о превосходстве духа над преходящей внешностью. На шутки Леона Жара он спокойно отвечал:
- Пусть я рыжий, но уж диктовку-то я пишу лучше всех; а пока ты выучишь свои департаменты так же хорошо, как я выучил свои, - поседеешь. Как говорится, дураком родился - дураком умрешь.
Порой возражения Рыжика являлись поводом для споров о пользе образования. Леон Жар не верил в его благотворное влияние и с глубоким отвращением сопоставлял плоды школьных занятий с крестьянским трудом.
- Какая тебе польза, - говорил он, - знать, что слово "возжи" пишется через "з". Это не научит тебя править лошадьми.
- Как будто нет другого дела, как только править лошадьми, - возражал Рыжик, не обращая внимания на ошибку Жара.
- Я прекрасно понимаю, иной раз сходишь к девочке, хоть это и не для тебя, с твоей рыжей шевелюрой. Допустим. Но представь себе, что ты наедине с девушкой. Не будешь же ты читать ей наизусть таблицу умножения.
Рыжик соглашался с этим. Однако он мог бы возразить этому верзиле Жару, что хорошее образование придает некоторую уверенность в обращении с девушками. Он мог бы рассказать ему, что по четвергам он частенько ходит в лес и играет там с Мари Бло, одной из лучших учениц, и что она охотно слушает, как он декламирует "Мор зверей" или "Мой отец, герой с такой нежной улыбкой…"
Такие вещи Жара не касались.
Но сегодня утром, по дороге в школу, раздосадованный самоуверенностью Жара, он решил рассказать ему об этих развлечениях в лесу и поведал ему свою тайну.
Но верзила Жар рассмеялся ему в глаза и произнес тоном надменного сострадания.
- Вот это да! Ты первый ученик в классе, ты решаешь задачи на тройное правило, ты знаешь все войны семидесятых годов, ты не знаешь только, для чего существуют женщины.
Рыжик покраснел, оскорбленный тем, что его могли заподозрить в подобном невежестве. Он сухо ответил:
- Я прекрасно знаю, что они нужны для того, чтобы рожать детей.
- Уже неплохо, - согласился верзила Жар. - К счастью, ты это узнал от меня; если бы не было никого, кроме учителя… А мужчины для чего нужны, знаешь?
- Глупый вопрос, - пробормотал Рыжик.
- Почему же глупый?
- Мужчины - это мужчины.
- Ну, конечно, где же тебе знать: рыжий есть рыжий.
До конца перемены оставалось еще десять минут. Верзила Жар решил пожертвовать партией в шарики для просвещения Рыжика и попытался доказать ему, что нет следствия без причины. Его аргументы были вполне разумны. Рыжик был потрясен. Все это казалось ему совершенно необычным и было чревато последствиями, как он предчувствовал, весьма серьезными. Он робко спросил:
- Так, значит, учитель?..
- Разумеется, - подтвердил верзила Жар, - ведь он женат на учительнице. Ах! Он не очень-то хвалится этим.
Скоро начнется урок; за живой изгородью, метрах в двухстах, показалась школа.
И вот Леон Жар, пропустив Рыжика на несколько метров вперед, бросился бежать, крикнув:
- Кто прибежит во двор последним, тот дурак!
Рыжик пустился бежать что есть мочи. Всякий раз он соглашался на эту игру и, разумеется, всегда приходил последним - ведь у Леона Жара были такие длинные ноги. Тем не менее он прекрасно понимал, что совершенно бессмысленно пытаться установить превосходство ума при помощи галопа, и он мог бы доказать это верзиле Жару - в аргументах у него не было недостатка; но когда он достигал финиша, отстав от своего товарища на пять или шесть метров, у него хватало гордости ничего не говорить об этом и принимать исход соревнования, не стараясь использовать подобные аргументы в свою пользу.
Этим утром, потому ли, что верзила Жар бежал с прохладцей, или он сам был охвачен большим рвением, они прибежали во двор одновременно. Их товарищи с напряженным вниманием следили за исходом борьбы, и когда оба бегуна показались из-за изгороди, все закричали:
- Давай, Рыжик! Давай, давай… Всё! Рыжик первый! Рыжик первый!
Сказать по правде, они добежали до большой акации в конце двора одновременно, но горячее, страстное сочувствие всегда вознаграждает необычное, слава приходит к тем, кто ломает привычные представления.
Поистине Рыжик был победителем, об этом не переставая кричали все:
- Да здравствует Рыжик!
Верзила Жар был взбешен. Воспользовавшись некоторым затишьем, он громко сказал:
- На старте я дал ему не меньше десяти метров форы, и если бы я захотел…
Но никто не хотел его слушать. Рыжик, сияя от гордости, откинув кудри, объятые пламенем, с упоением вдыхал аромат своей блестевшей кожи, от которой на свежем утреннем воздухе шел пар. Он ответил верзиле Жару:
- Не мудрено, что ты пришел последним после всех глупостей, что ты мне только что наговорил.
Все согласились с ним, не зная, о каких глупостях шла речь. Леон Жар, все еще тяжело дыша, искоса взглянул на него, обдумывая месть.
Учитель появился на пороге класса, и урок начался.
Ученики занимали места за партами в соответствии со своими заслугами - лучшие поближе к учителю. Леон Жар, один из самых отъявленных лентяев, сидел в глубине класса, а Рыжик сидел в первом ряду.
Когда все уселись, учитель сделал перекличку, затем сказал, обращаясь к Рыжику:
- Пьер Шодэ, соберите тетради с письменными работами и положите их на мой стол открытыми на странице с заданием.