15 августа 1964 года, Рига – Москва, Л. Абрамовой
Лапа! Наконец-то собрался тебе написать. Совсем не было времени. А сейчас по порядку. Нахожусь я на съемке за 15 км. Ждем 6-й день погоду, и вдруг крик: "У Высоцкого сын родился" – и телеграмма про громадного нашего ребенка. Я ужасно обрадовался, хотя думал – девочка и даже купил ей кое-что розовое и желтое, но это ничего, им – детям, – на вкус и на моды плевать. Так вот, – стал я психовать – будет солнце или нет. Бог есть, Люсик, оно – светило – выглянуло, и мы сняли эти проклятые 4 дуба, и я на "газик" и в погоню за поездом. Еле успел.
Сразу приехал на Беговую и – к тебе. Очень жаль, что на следующий день не смог, но я перевозил комод, ходил к Любимову (там все в порядке, закончу здесь – и туда), а потом на "Мосфильм" и аэропорт. Все были поражены точностью, и все спрашивали, видел ли я тебя и дитю (я так думаю, Сергея или Алексея). Тебя я видел, лапа, ты очень красивая, только бледная. Я тебя очень люблю. А я теперь стал настоящий отец семейства (фактически, но не де юре – это в ближайшее будущее), и я теперь чувствую, что буду бороться за мир, за счастье детей и за нравственность.
У нас здесь были неприятности (в автомобильной катастрофе погибла наша буфетчица – совсем молодая девчонка и покалечились еще двое). А вчера во время съемки раскроил лоб в 2-х местах главный герой. Его шили вдоль и поперек, и он держался. Я съездил к Толяну. Он страшно обрадовался и шлет тебе приветы, поздравления, поцелуи и восторги и советует от 3-го пока воздержаться. Он нормально выглядит, только нос немного переломан.
Так что везет мне. Вдобавок я опоздал на съемку, был жуткий крик и угрозы денежных репрессий, но это без меня, а когда я приехал, никто ничего не сказал, я отшутился. Они все меня немного побаиваются, и это хорошо.
Люсенок мой! Когда тебя выпишут, как маленький, кормишь ли ты его?
Я знаю, – тебе трудно будет сразу писать, но ты на открытке 3 слова, потому что у мамы испорчен телефон, а т‹елефон› Влад‹имира› Аркадьевича я забыл. Его тоже надо мне. Тогда я буду звонить.
Сейчас посылаю маме твоей много шерсти, больше 1 кг. Все говорят – великолепной. Она обещала связать обоим. Хорошо бы и тебе. Ты попроси. Вообще я все время о вас думаю. А Аркашка наш самый лучший ребенок в мире. Он за меня цеплялся и чуть не плакал, когда я уходил, и я тоже. Люсик! Любимый! Береги себя и наше потомство!
Целую тебя, малыш!
Володя.
Все ребята и Марина тебя нежно целуют, а Н. Эсадзе привет, а Марина и Ялович таинственно переглядываются. Что-то будет?
19 августа 1964 года, Латвия, Айзкраукле – Москва, Л. Абрамовой
Люсик! Хороший мой! Ты уже дома. Мама мне прислала телеграмму и сообщила. И там написала, что ребенок прелестный. Как ты обходишься с двумя? Какой малыш? Какой у него голос? Я очень скоро приеду насовсем и буду тебе помогать.
Лапа! Ты прости меня, что я опоздал с поздравлением. Но… у нас очень оригинально работает почта – открывается после нашего отъезда на съемку и закрывается перед приездом. Пусть тебе считается подарком пальто.
У нас такие новости. Были мы все в гостях у Толи в Дзинтари. Он – со своей знакомой, с которой у него был роман года 2 назад, когда он лежал в больнице, она его посещала и подолгу была милосердной сестрой, а потом вывезла на взморье, ей 24 года, она не Толиного возраста. Может, женится, наконец.
Она переводчица. Только что была в арабских странах и понавезла кучу тряпья и только о нем разговаривает, – это довольно противно. А потом Толя с ней приехал к нам, ходили мы за грибами, их здесь куча, ели их у костра. Толян обалдел, говорит: "Как хорошо!", но уехал в Москву – ему на работу надо.
Погода снова хорошая – солнце. Но нам теперь солнце не нужно, нам нужно пасмурно, – и сегодня мы бездельничаем. Яловичи уехали в Ригу – покупать Генке пальто (его пальто украли в студии).
Люсик! Пожалуйста, отдай маме мои 2 пары ботинок, пусть отдаст починить, а то ходить совсем не в чем. Пальто мне дает Толя, так что с этим все хорошо, а ботинок Толя не дает, у Толи нет ботинок, у него только пальто, и это плохо!
Приехали из Москвы художники, говорят, что очень хороший материал, очень красиво, и Эдуардо не Филлипо воспрянул духом и начал работать с актерами. Это ужасно. Я ему намекнул, но он не расстроился и сказал, что Эйзенштейн тоже не любил, а он его ученик. Оператор за крупные планы требует мзду, я обещал. Вообще же стараюсь меньше в аппарат лезть, потому что неинтересные сцены, а уж потом буду, как Ливанов: он, как бы его ни поставили, – растолкает всех и – на крупный. Ялович это показывает, очень смешно.
Я сегодня буду звонить маме. По-моему, у нее исправили телефон, и все узнаю.
Лапа! Как тебе, наверное, трудно. И, наверное, ребенку младенец не очень-то дает спать. И как Аркашка отнесся к появлению брата? Он все бегал и показывал "Уа-уа". Интересно – кто ходит по магазинам? Потому что когда тебя не было, – в доме тоже было не густо. Бывает ли моя мама, как мои вторые родители, в больнице были, ребенка видели? Чего все кругом говорят про ребенка и что он делает? Скоро это все я сам увижу. Пока все, лапа! Целую тебя крепко и очень люблю. Целуй обоих малышей!
Володя.
20 апреля 1965 года, Ленинградская область, кафе "Молекула"
(Записка слушателям)
Дважды был в кафе "Молекула". Очень приятно, что в другом городе можешь чувствовать себя как дома.
Не думайте, прослушав мои песни, что я сам такой!
Отнюдь нет!
С любовью, Высоцкий.
20 декабря 1965 года, Москва – Анадырь Магаданской области, И. Кохановскому
(Фрагменты)
Васечек, дорогой! Сука я, гадюка я, подлюка я! Несовейский я человек, и вообще – слов и эпитетов нет у меня! И жаль мне себя до безумия, потому никчемный я человек! Оказывается, ты уехал почти полгода назад, а я и не заметил, как они пролетели, потому – гулял я, в кино снимался, лечился и т. д., и т. п., и пр., пр. Начну по порядку. Летом снимался в "Стряпухе". Съемки под Краснодаром, станция Красногвардейская. Там, Гарик, куркули живут! Там, Васечек, изобилие, есть всякая фрукта, овощ и живность, окромя мяса, зато гуси, ути, кабанчики. Народ жаден. Пьет пиво, ест, откармливает свиней и обдирает приезжих. Ничего, кроме питья, в Краснодаре интересного не было, стало быть, про этот период – все. После этого поехал в Гродно сниматься в фильме "Я родом из детства" Минской студии. Там все хорошо. Скоро поеду к ним досниматься в Ялту. Написал туда, для фильма, три песни, скоро выйдет – услышишь. Играю там изуродованного героя войны, пою и играю, пью водку – в общем, моя роль. ‹…› Ну а теперь перейдем к самому главному.
Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша. Так вот, уже четыре месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. Это – событие номер один. Дело в том, что его арестовал КГБ. За то, что он печатал за границей всякие произведения: там – за рубежом – вот уже несколько лет печатается художественная литература под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он. Провели лингвистический анализ – и вот уже три месяца идет следствие. Кстати, маленькая подробность. При обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще – с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя – надежды не теряю. Вот так, но – ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет политзаключенных. ‹…› А теперь вот что. Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоянию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно, хотя – зарекалась ворона не каркать, но… хочется верить. Прочитал уйму книг, набрался характерностей, понаблюдал психов. Один псих, параноик в тихой форме, писал оды, посвященные главврачу, и мерзким голосом читал их в уборной.
Сейчас я здоров, все наладилось. Коля Губенко уходит сниматься, и я буду играть Керенского, Гитлера и Чаплина вместо него. Мандраж страшный, но – ничего, не впервой!
Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев на телевидение как барда, менестреля и рапсода. Не поехал. Что я им спою? Разве только про подводную лодку? Новое пока не сочиняется. Решил пока не поздно использовать скандальную популярность и писать песни на продажу. Кое-что удалось.
Вот, пожалуй, пока все. Пиши мне, Васечек, стихи присылай. Теперь будем писать почаще. Извини, что без юмора, не тот я уж, не тот. Постараюсь исправиться. Обнимаю тебя и целую.
Васек.
Постскриптум. Придется мне, Гарик, писать теперь про Анадырь. Это трудно, потому что я не знаю про Анадырь. Про Магадан знаю, а про Анадырь – нет. Ты уж мне напиши, что это за место такое. Можно еще и так:
И приехал в Анадырь
Кохановский богатырь.
Повезло Анадырю -
Я, бля, точно говорю!
Извини за бездарность.
29 июня 1966 года, Тбилиси, гостиница "Колхетия" – Анадырь Магаданской области, И. Кохановскому
(Фрагменты)
Дорогой Васечек!
‹***› Я с театром на гастролях. Грузины купили нас на корню – мы и пикнуть не смей, никакой самостоятельности. Все рассказы и ужасы, что вот-де там споят, будут говорить тосты за маму, за тетю, за вождя и так далее, будут хватать женщин за жопы, а мужчин за яйца, и так далее – все это, увы, оправдалось! Жена моя Люся поехала со мной и тем самым избавила меня от грузинских тостов алаверды, хотя я и сам бы при нынешнем моем состоянии и крепости духа устоял. Но – лучше уж подстраховать, так она решила. А помимо этого в первый раз в жизни выехали вместе. Остальных потихоньку спаивают, говорят: "Кто не выпьет до дна – не уважает хозяина, презирает его и считает подонком". Начинают возражать: "Что вы, как это, генацвали?" А вечером к спектаклю в дупель.
‹***› Васечек, как тут обсчитывают! Точность обсчета невообразимая. Попросишь пересчитать три раза – все равно на счетах до копеечки та же неимоверная сумма. И ты, восхищенный искусством и мастерством, с уважением отходишь. Вымогать деньги здесь, вероятно, учат в высших учебных заведениях. Наверное, существуют профессора и кафедры, потому что все торговцы – фруктами, газировкой, бюстгальтерами и так далее – очень молодые и интеллигентные на вид лица. Так и думаешь: этот – кончил экономический, этот – химический, а этот – просто сука. Больше ничего плохого грузины нам не делают, правда, принимают прекрасно, и вообще народ добрый и веселый.
‹***›
Я плюнул на дурацкую щепетильность и, чтобы иметь возможность спокойно работать в театре и там уже что-то создавать, написал песни к трем фильмам, в двух из них сам снимаюсь: "Я родом из детства" – в Минске, скоро он выйдет, "Саша-Сашенька" – комедь, тоже в Минске, пока только идут съемки, и "Последний жулик" – комедь, в Риге, там играет Губенко. Это, правда, не "Тот, кто раньше с нею был", но и не гимны и дифирамбы – везде есть своя, высоцкая, червоточина, которую ты любишь, и в которой весь смысл и смак. А потом – за это платят, не очень-очень, но можно не заботиться о том, что нечего жрать, не метаться по телестудиям и так далее.
‹***› Целую тебя, Васечек, пиши.
12 августа 1966 года, Кабардино-Балкария, Иткол – Москва, Л. Абрамовой
Дорогая моя, любимая Люсечка! Наступил такой момент, когда испытываю я необузданное желание с тобой поговорить, хотя бы в письме. А по Артуровской философии – отказывать себе в желаниях нельзя, чего я и не делаю. Сейчас я тебе все как на духу, начиная с нашего с тобой расставания, трогательного, но не сентиментального. Итак!
Автобус тронулся, я начал выяснять, сколько ехать до аэропорта: один сказал 45, другой 55, а третий – час. Заволновался, но приехал вовремя, обпился водой, а потом через час ступил на одесскую землю. Вздохнул спокойно: ни тебе грузин, ни абхазцев, никого, даже машины с киностудии. Я, как человек необидчивый и богатый, сел в такси, приехал на киностудию. Там обо мне и знать не знают, кто, говорят, такой? Откуда? Зачем? Потом разобрались, извинились, сделали фото, послушали песни, заказали песни, рассказали про сценарий и повезли в гостиницу. Номеров нет. В ресторане говорят: русских не кормим. Лег спать голодным в номере у режиссеров. Режиссеры молодые, из ВГИКа, неопытные режиссеры, но приятные ребята, фамилии режиссеров: Дуров и Говорухин. Фильм про альпинистов, плохой сценарий, но можно ‹написать› много песен, сейчас стараюсь что-то вымучить, пока не получается, набираю пары. В конце письма напишу тебе песенную заготовку. Ты, лапа, умная, ты посоветуешь, ты научишь, ты подскажешь. Артистов нас 6 человек, есть среди нас Фадеев и Лужина, остальные – я, а других ты не знаешь.
А на следующий день (это еще пока в Одессе) дали мне почитать еще один сценарий, режиссер женщина, Кира Муратова, хороший режиссер, хороший сценарий, хорошая роль, главная и опять в бороде (фотография оттуда), сделали кинопробу, дали за нее денег. Посмотрели: хорошо я сыграл, хорошо выглядел, хорошо говорили (ударение следует делать на слове хорошо). Но это вряд ли выйдет по срокам, а жаль. Можно было отказаться от альпиниста, но жалко песен и места съемок. Здесь, лапа, прекрасно… Но об этом потом. Сели мы в самолет. Прилетели в Краснодар, а оттуда в Минводы на такси, а еще оттуда – в горы, на Кавказ, в ущелье Боксан, под Эльбрус (я пропустил ночь мытарств в аэропорту, в Краснодаре пропустил мат в сторону злой и гнусной дирекции нашей, пропустил свою работу в качестве администратора, как я доставал места в аэропортовской гостинице, а потом такси до МинВод – это 500 километров). Бог с ними со всеми. Сейчас я сижу в гостинице "Иткол" – модерн в горах, куча неофашистов и нерусских людей других национальностей, местные аборигены – кабардино-балкарцы (кстати, в Кабардино-Болгарии, действительно, есть лошади и ишаки, не знаю, как в Кабардино-Румынии, а здесь есть). Балкарцы – народ злой и коварный, их во время войны выселяли, а потом вернули, вот они и затаили. Сижу я, пишу, а отовсюду музыка, внизу в холле местные массовики наяривают на аккордеоне и рояле какую-то жуть, кажется, арабское танго, а из соседнего номера подвыпившие туристы поют какие-то свои песни, Окуджаву и Высоцкого, который здесь очень в моде, его даже крутят по радио. Это меня пугает, потому что, если докатилось до глухомани, значит, дело пошло на спад. Правда, здесь много москвичей и ленинградцев, здесь даже Арий Михайлович. Живет в номере с тремя мужчинами. Красив и загадочен, у него куча твоих портретов, я только повздыхал, но он мне ничего не предложил. Вчера, правда, после настоятельных просьб его, я устроил у него вечер самодеятельной песни. Были какие-то студенты, еще кто-то, еще кто-то и даже один жюль-верновский персонаж с бородкой капитана Немо. Арий был в восторге, он, по-моему, обалдел, просил повторить. Особенно понравилось про космических негодяев.
Здесь очень красиво, нас кормят по талончикам пресно и однообразно, но мы проходим акклиматизацию, лазим по скалам. Если бы ты, лапа, увидела, по какой я сегодня прошел отвесной и гладкой стене, ты бы, наверное, про меня хорошо подумала. Это все очень интересно, особенно если удается пролезть. Рядом горы, в снегу, погода меняется непрерывно, рядом шумит река (в ней недавно трое утонули, хотели искупаться, а там скорость бешеная, и камни летят громадные, так они, сердешные, и сгинули). У нас несколько инструкторов, удивительных людей. Они бывали на сложных восхождениях, один из них даже падал, летел метров 120 со скал. Все они люди очень любопытные и не похожие на всех нас, которые внизу. Здесь кругом могилы погибших альпинистов, но рассказы о гибели суровы и спокойны, вероятно, оттого, что рассказчики сами бывали в таких же положениях, с ними могло бы быть то же. Ведь на людей воевавших рассказы о героизме производят гораздо меньшее впечатление, чем на остальных. Я раньше думал, как, наверное, почти все, кто здесь не бывал: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Теперь для меня это глупый каламбур, не больше. Пойдет он в гору, умный, и по самому трудному маршруту пойдет… И большинство альпинистов – люди умные, в основном интеллигенция.
А мыслей в связи с этим новым, чего я совсем не знал и даже не подозревал, очень много. Вероятно, в отличие от Епифана, не могу писать о том, что знаю, слишком уж много навалилось, нужно или не знать, или знать так, чтобы это стало обыденным, само собой разумеющимся, а это трудно. Я и английскую речь имитирую оттого, что не знаю языка, а французскую, например, не могу. Вот! Это меня удручает. Впрочем, все равно попробую, может, что и получится – займем у альпинистов, у них куча дурацких, но лирических песен, переработаю и спою. Еще одна интересная штука: здесь много немцев, которые воевали здесь же в дивизии "Эдельвейс". Не могут, тянет сюда, ездят каждый год, делают восхождения на Эльбрус с нашими инструкторами, с которыми, может быть, воевали. Интересно?! Съемки начнем с меня, дня через три. Пока еще не оборудовали лагерь. На съемочную площадку будем подыматься на вертолете, а завтра идем на ледник с ночевкой – привыкать! Все! Больше про себя не буду. Приеду, расскажу много.
Люсик! Лапа! Солнышко! Ты мне обязательно напиши. Хоть здесь и интересно, но я по тебе скучаю очень, а по детишкам – аж прямо жуть. Как они там, что ты делаешь, как твои съемки? Мне, может быть, удастся выбраться в середине августа, а может, нет. Постараюсь! Здесь, в смысле отдыха, неплохо. Так что приятное – с полезным. А приятное – впереди, если все будет нормально и мне выхлопочут ставку, получу я много средств для приобретения автомобиля "Москвич" или "Фиат", а если ставку не дадут, то для приобретения "Запорожца" или мотоцикла. Здесь, лапа, будут платить 30 % высокогорных. Стало быть, мы как на переднем крае или в Сибири.
Скоро напишу еще. А вот комедийная песня, вернее заготовка:
Для чего, скажите, нужно лазить в горы вам?
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…
Улыбнулась ты и взяла с собой.И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
В первый раз меня из трещины вытаскивая,
Ты бранила меня, скалолазка моя.А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины,
Но не обиделся, а приговаривал:"До чего ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!" и т. д.
Это я буду петь Лужиной, к которой буду приставать (по фильму, конечно). А так я тебя очень люблю и дурных мыслей не имею. Все.
Целую тебя, жду ответа, целуй детей и опиши про все.
Володя.