Великий Гауди говорил, что особенно продумывает крыши домов своих зданий потому, что их разглядывают ангелы. В Индии людям по фигу, какими их разглядят сверху, потому что боги не сверху, а рядом и внутри. Отношения с ними не вертикальны, а горизонтальны.
В нереальном дорожном движении, в котором быстрее едет тот, у кого громче гудок, наш автомобиль метался между лупоглазых "амбассадоров". Между автобусов, посадка и высадка из которых происходила прямо на ходу, а четырехзначные номера потрясали. Между подмигивающими вело– и моторикшами, велосипедистами, телегами с быками, верблюдами и лошадьми.
Наш водитель торопился к банкету, но пробки в это время были медленны и неазартны. В жарких странах у людей в принципе нет таких внутренних часов, как у нас. Жизнь течет как воды Ганга, водители едут, едут... а потом передумывают. Останавливаются у тротуара и начинают или что-то пить, или что-то болтать.
При каждой остановке автомобиля в окно бьется очередной просящий милостыню. Кроме профессиональных нищих, среди них встречаются странствующие монахи, блуждающие от монастыря к монастырю с посохом и пустой кружкой, куда им насыпают и наливают еду.
В основном монахи в оранжевом, с полосками белого цвета на лице. Нищий от монаха отличается по энергетике, по тому, как он на тебя смотрит. Подать милостыню святому человеку означает подсластить свою карму.
Все, от президента до неприкасаемого, в Индии корректируют свою жизнь с помощью астрологов. Без совета с астрологом не запускают даже космические корабли, правда, я думаю, что их нигде без астрологов не запускают, только стесняются об этом говорить. В Индии в 2004 году астрологи сказали, что заключенные в это время браки не будут счастливыми: страна полгода не женилась, и резко упали цены на свадебное золото!
Разглядывая толпу по дороге, обратила внимание, что масса детей одета в разную форму.
– У всех частных школ своя форма, – пояснил студент-непалец, – на самом деле у них разная не только форма, но в зависимости от штата и религии они даже поют разный гимн перед занятиями...
У Шумита тоже была своя школьная форма: свитер, галстук... и отдельный школьный гимн.
А потом в магазине тканей мне рассказали, что GINGHAM – это название черно-белой клетки на ткани для школьной формы. И оно произошло из староиндийского слова GING-GANG, означающего "полосатый". И что школьная форма в некоторых регионах такая дорогая, что... старшеклассники-тамилы продают ее, "чтобы купить камуфляж и яд, перед тем как уйти в джунгли к Прабхакарану, в террористическую организацию "Тигры освобождения Тамил Илама"".
И, уйдя туда, они не церемонятся ни с "врагами", ни с собой, бойко глотая цианид при аресте. Их лидер Велупиллаи Прабхакаран дал зарок не курить и не употреблять спиртное, "пока не освободит свою родину"; он держит при себе живого леопарда и носит на шейном шнурке капсулу с ядом, чтобы отравиться, попав в руки врагов.
Сына Индиры Ганди, Раджива, ставшего премьер-министром после гибели матери, убила террористка-камикадзе именно из "тигров". После этого Индия постоянно помогает Шри-Ланке в борьбе с "Тиграми освобождения"... вот куда заходит разговор об Индии, даже если начинаешь его со школьной формы.
Вернувшись, мы с Леной оказались на банкете, а директор Русского культурного центра – Федор Розовский оказался моим знакомым по глубокой юности. Он отвел в сторону и сказал:
– Запомни, самое опасное для туриста здесь вода, фрукты, мороженое и дорожное движение!
Воды я "боялась как огня". Особенно трогательно в этом свете выглядел городской сервис, когда индиец, подавая воду, отвинчивал крышку и из лучших побуждений протирал горлышко пальцем, словно стряхивал с него пыль. Пить после этого можно было только под дулом пистолета.
– В Русском центре можно есть и пить все подряд без опасений, – заверил Федор Розовский, – даже мороженое.
За стойкой бара парень тщательно сушил стаканы после мытья. Не знаю уж, каким способом, но Федор как-то донес до его сознания, что для российского организма опасна любая капля некипяченой местной воды. Мне, например, за все это время не удалось донести это до сознания Шумита.
– Ты понимаешь, что индийская вода опасна для русского организма? – спрашивала я.
– Нет...
– А верить в это готов?
– Как я могу понять, будучи индийцем? А верить придется, иначе от тебя покоя не будет, – покорно соглашался он.
Русскоязычных на банкете было море, русских – не меньше. В Дели два наших посольских городка за высокими заборами. Там живет, наверное, около тысячи человек: работники посольства, их жены, дети... Свои магазины, аптеки и врачи.
Какой-то очень милый пожилой профессор поймал меня за рукав и долго истязал фотографиями и подробностями своего многолетнего брака с москвичкой. Через полчаса истязаний, сложив его ответы на вопросы, я поняла, что собеседник так достал жену и детей, что они выслали его на историческую родину.
Однако профессор хорохорился изо всех сил и хвастался огромными сбережениями, а чтобы подтвердить их, периодически бросал паре официантов рупии, из-за которых они дрались, как дети на уроке за конфету, оглядываясь на начальство, как на учительницу.
– Я сказал им, что если будут хорошо обслуживать русских, получат от меня большие чаевые, – шепнул он мне, словно официанты понимали по-русски.
Собственно, это были не вполне официанты, а контингент обслуги Русского центра, которая днем мыла пальмовые листья в саду, на фуршетах помогала обслуживать, а при выезде из-за ограды центра любого русского сотрудника вытягивалась и отдавала честь. Последнее, как я потом поняла, слегка сносило крышу сотрудникам, и, кивая отдающим честь, они бессознательно репетировали колонизаторскую осанку.
В Индии ужасно большое население и представители нижних каст сражаются за рабочие места, применяя все способы, в том числе и угодливость. В душе они, ясное дело, презирают иностранных работодателей и слагают о них анекдоты. Я бы даже поучаствовала в этом, видя, что отдавание чести все-таки медленно, но верно парализует в русских чувство юмора.
Обещание чаевых привело к тому, что оба официанта сосредоточились исключительно на обслуживании меня и профессора и каждые две минуты пытались наперегонки отнять у меня то стакан, то тарелку и заменить на чистые. Кончилось тем, что один, почти в крикетовой подаче, опередил второго и вылил на меня полстакана апельсинового сока, как Жириновский на Немцова.
Не дожидаясь, когда это будет томатный или вишневый сок, я тихонечко улизнула от профессора, после чего он ловко поймал новую русскую жертву и предъявил ей на бис историю своего брака. Индийский контингент уже научился от него уворачиваться. Однако в этом рассказе была такая тоска по России, по молодости, по счастью... с которой я потом часто сталкивалась у местных славистов, учившихся в МГУ и в Университете Патриса Лумумбы.
– Шумит, а почему ты поехал учиться в Россию? – как-то спросила я.
– Россия для интеллигентного индийца – страна мечты... страна очень хороших, открытых и честных людей, – отвечал он.
Что можно было на это сказать, ведь ровно те же слова я могла сказать о том, что такое Индия для интеллигентного русского.
Все пожилые профессора на банкете знали тетю Шумита Калпану Датта и на сообщение о том, что мой бой-френд ее племянник, не сговариваясь, замечали, что я на нее внешне похожа.
Есть страны, приезжая в которые ты не нужен никому, кроме уличных собак, и то если у тебя в руках бутерброд. А есть страны, которые готовятся к твоему приезду на астральном плане. Главным организатором конференции была Ранжана, которая писала обо мне в местные энциклопедии и переводила мои тексты.
Патриарх местной славистики профессор Кумар, как выяснилось, не только близко дружил с сыном Калпаны Датты Шураджем, пропившим драгоценности Шумита, но и снимался в его дипломном фильме во ВГИКе! Вся профессура лично знала Калпану и, не вдаваясь в подробности моей собственной биографии, давала мне понять, что я уже почти индийская жена из очень престижной семьи.
Начальник Русского центра напоминал, как мы с ним резвились на даче моей подруги в старших классах школы. Да еще и рассказывал, что первый секретарь посольства – сын моей первой и блистательной визави по ток-шоу "Я сама" Ирины Хрисанфовой. Одним словом, Индия оказалась для меня целиком "блатной страной". То есть к концу второго дня появилось ощущение, что в смысле "общего прошлого" я просто на территории СНГ.
Даже те, кто не знал Калпану Датта лично, знали о том, что она была женой создателя Компартии Индии. Тем более что приближалось празднование столетия со дня его рождения.
По биографии дяди Шумита Пуран Чанд Джоши можно писать роман.
В историю страны он вошел как коммунист-донкихот. Посидев в тюрьме, как все борцы за свободу, Джоши основал Коммунистическую партию Индии в 1935 году и стал ее генеральным секретарем. Тогда в партии было 500 членов, в 41-м году – 5000, а когда его выгнали из партии – уже 90 000 членов.
Смещение Джоши опять-таки было связано с "рукой Москвы". Он поддерживал Неру и Ганди, но в начале холодной войны Сталин назвал Неру лакеем британского империализма и потребовал, чтобы Компартия Индии нападала на империалистов и их индийских агентов.
Война между генеральной линией Сталина и генеральной линией Джоши дошла до того, что в 1948 году Джоши угрожали расправой, и он руководил партией скрываясь. Под давлением Москвы на политсовете партии было принято заявление о том, что отвоеванная независимость была предательством коммунистических идеалов, а Джавахарлал Неру – "бегущая собака империализма".
Москва благословила нового генсека Компартии Индии, а Джоши был отстранен и оклеветан за то, что не хотел сталинского социализма. Благодаря ему и таким, как он, Индия избежала войны с частной собственностью, репрессий, однопартийной системы и навязанного атеизма. Джоши был честным коммунистом и врагом жизни в роскоши, но социалистический эксперимент в России приводил его в ужас. Сегодня партия, созданная Джоши, работает в парламенте вместе с партией, созданной Неру, именно в направлении, заложенном Джоши.
Удивительно устроен мир. Примерно в то время, когда Джоши отстранили от руководства партией, моего отца, преподавателя марксистской философии в военных академиях Москвы, вызвали наверх и приказали в течение 6 часов покинуть столицу. Для преподавания философии ему на выбор предложили несколько городов. Это было связано с арестами и чисткой преподавателей кафедры философии МГУ и общей перетряской идеологических преподавательских кадров.
В это же время мой двоюродный дед стал кандидатом в президенты Израиля именно от Коммунистической партии Израиля. А его зять – мой английский дядя Рональд, бывший офицер британской разведки, вышел из Компартии Великобритании, поняв, что ее финансирование и руководство осуществляются из Москвы. И вступил в партию лейбористов. Ясное дело, что при этом у Компартий СССР, Индии, Израиля и Великобритании общим было только название.
В финале вечера Ранжана подошла ко мне и мягко посоветовала больше не ездить по городу в майке с открытыми плечами и заколоть волосы, чтобы не было неприятностей.
– Никаких обтягивающих джинсов и распущенных волос. Это неуважительно, – инструктировал меня дома Шумит. – Все постройки, особенно религиозные, надо обходить с левой стороны. Если наливают чай, жди, пока пригласят сесть. Уходя, надо допить чай. Если сидишь, смотри, чтобы ноги не были направлены на старшего или духовное лицо. Книги нельзя класть на пол и рядом с ногами. Это неуважение к знанию...
Казалось, что я все запомнила, но в первый же день от недосыпа и загруженности забыла даже собрать волосы.
Возле гостиницы мой мобильный снова умер. Он то просыпался, то засыпал... то посылал обгрызенные пополам эсэмэски. Обгрызенные не только по тексту – сам конвертик полученного сообщения на экране был надкусан, как кусок сыра. Нигде в мире мобильная связь надо мной так не глумилась!
В гостинице снова улыбались медлительные молодые парни на рецепшене. На вопрос о телефоне-автомате показали пальцем на двор.
– Мой папа был сноб и не любил индусов, плохо владеющих английским, – говорит Шумит.
– Представляю, как бы он любил меня, послушав мой английский... – предполагаю я.
– Когда я прилетел в Россию учиться, у меня был огромный чемодан. Я никогда не оказывался так далеко от дома и от суеты прямо в аэропорту потерял паспорт.
– И что?
– Я обратился к первому попавшемуся служителю аэропорта, и он на безупречном английском успокоил меня, отвел в справочную, я немного подождал, и паспорт вернули. Кто-то заботливо подобрал его и принес! Я сразу полюбил за это русских!
– То есть, прилетев в Россию, ты не знал ни слова по-русски?
– Конечно, мы все так приезжаем учиться и за год должны освоить язык, чтобы слушать лекции.
– Как это вам удается?
– У нас просто нет другого выхода...
* * *
Во дворе гостиницы стояла стеклянно-картонная хибара со всеми признаками однодневки, которую построили после Второй мировой, а потом забыли, что она одноразовая. Хибара вмещала в себя кабинку с телефоном и комнату с двумя компьютерами. Хозяйничал там мальчишка лет двенадцати в белой рубашке.
Он услужливо распахнул дверь кабинки с креслом моего возраста, в центре которого задницы со всего мира протерли дырку до дерева. От модели телефона и остального интерьера застонал бы режиссер, ориентированный на поиск съемочной натуры послевоенных лет. Все цифры под диском были вытерты пальцами, а сам кругляш местами надорван и надгрызен.
Мне удалось набрать по этому антиквариату дом и услышать голос одного из сыновей. Только я погрузилась в описание шелестящей пальмами душной ночи, все потухло... включая телефонную связь. Если бы до этого свет не гас на открытии конференции, я сошла бы с ума от страха, несмотря на то что была за забором рядом с гостиницей.
Мальчишка чем-то шуршал, скрипел и что-то вежливо говорил, видимо, на хинди, но его не было видно. Я на ощупь вылезла из кабинки, пошла на звуки шуршания и говорения, ясное дело, он тоже пошел. Через некоторое время мы столкнулись, что-то упало, покатилось, потом нашлось, загорелось и оказалось свечкой в его руках.
Я спросила, сколько должна, по-английски. Он что-то ответил, видимо, на хинди, видимо, не по теме. Я повторила вопрос по слогам. Он начал предлагать мне воды, поднося свечку к бутылке воды. Я уже понимала, что он пытается таким образом утешить меня и принести извинения за плохую работу индийского эклектического начальства.
Я не без борьбы забрала свечку и осветила рупии, чтобы он въехал в тему. Мальчишка радостно закивал и потащил к себе сразу всю пачку. На всю пачку рупий данный салон связи можно было купить целиком. Я забрала пачку, вытащила одну бумажку, разглядеть достоинство которой в темноте было нереально, и протянула.
Он схватил бумажку и наклонился, коснувшись моих туфель. Слава богу, что Шумит объяснил мне, что это выражение наивысшего уважения, а то я совсем не поняла бы, что делать дальше.
Пока добиралась до номера, свет включили. Покрывало на постели пузырилось и взлетало от пропеллера на потолке, за окном в свете прожекторов люди в белых одеждах снова повторяли странные фигуры своего танца... сил осталось только на то, чтобы почистить зубы, полоща рот и щетку водой из бутылки.
Из постели я пощелкала пультом телевизора, выяснив, что в нем штук сто программ, в которых уйма докладывающих, спорящих, поющих, плачущих и отгадывающих слова индийцев в чалмах и сари. Тем более что интуиция подсказывала, что скоро за окном снова запоют. И, надо сказать, не подвела...
Лежа без сна, я снова думала о сати. Индийской вдове было запрещено второе замужество, даже если она овдовела маленькой девочкой, поскольку причиной смерти мужа считались ее грехи в прошлых воплощениях. Вдову выключали из жизни общества, лишали украшений, права наряжаться, есть мясо, некоторые виды овощей и соль. Ее заставляли спать на голой земле и каждые две недели совершать однодневное голодание и не пить воду.
Одним словом, смерть на костре выглядела привлекательней, тем более что обещала более комфортное воплощение. Были даже времена, когда жены спорили между собой, которая больше достойна быть сожженной. А брахманы, как грамотные деятели религиозного бизнеса, в этой ситуации старались повлиять на мужа, выбирая ту, украшения которой были мощнее, поскольку потом забирали их себе, выгребая из угольков и пепла.
Приняв решение о самосожжении, вдова садилась с веткой манго в руках возле тела мужа. Потом мылась в бане, надевала новое платье и давала выкрасить себе ноги хной. Созывали народ и испытывали ее огнем, женщина прилюдно держала палец на свече или клала руку на угли.
Если огонь не пугал ее, начинали готовиться к сати, перед которым давали дурманящий отвар трав. Отвар давали не везде, во многих случаях его заменяла атмосфера стресса, голодной молитвы и нагнетаемой экзальтации.
Из-за того, что в последнюю минуту жертва частенько пугалась и взбунтовывалась, обряд был обставлен так, чтобы для этого не было щелочки. Драматургия церемонии зависела от местных обычаев, статуса и состоятельности вдовы.
Например, в Бенгалии, на родине Шумита, постящаяся вдова шла за повозкой с разлагающимся на жаре трупом мужа иногда несколько недель, пока процессия не добиралась до Ганга. В других провинциях ее несли на носилках за трупом мужа под музыку. Некоторые вдовы совершали этот путь танцуя...
Перед тем как отдаться огню, несчастная сыпала из подола сари жареный рис и раковины, которым от соприкосновения с ней приписывались целебные свойства. Иногда вдовы впадали в транс и становились ясновидящими.
На костре они склонялись к трупу мужа, ложились на него, а иногда и привязывались. Если муж умирал вдалеке, вдова сгорала, прижимая к груди его одежду или обувь. В некоторых случаях женщины сами давали знак зажечь костер...
Ритуальное самоубийство в сочетании с публичным жертвоприношением, каким является сати, глубоко театральное действо с жестко закрепленными ролями и сценарием.
Вдова – безусловная бенефициантка, и в нее вбито, что она может испортить спектакль. Брахманы, родственники, подруги, соседи, помогая ей, следили за чистотой жанра. При зажигании костра громко звучали индийские барабаны, а зрители начинали неистово орать, петь и молиться, чтобы не слышать воплей несчастной.
Зажигал костер старший сын, если его не было, то ближайший родственник-мужчина. В крайнем случае староста деревни или мэр города. Лишь только вспыхивало пламя, на костер сверху наваливали легковоспламеняющийся хворост.
Брахманы придерживали эту адскую живодерню бамбуковыми шестами, чтобы не дать разлететься дровам и кускам тел в стороны. А помощники брахманов поливали их водой от теплового удара. В костер подливали масло и смолу, и он горел несколько часов.
На потухший костер близкие трижды брызгали водой, подобно тому как мы бросаем в могилу горсть земли. Останки бросались в Ганг. Если сати происходило далеко – собирали в горшок и везли к Гангу. На месте сати сооружали памятник, и к нему ходили паломники.
Известны примеры, когда сыновья и родственники связывали вдову и бросали в пламя, поскольку часто ее протест приводил к тому, что всю семью исключали из касты. Маленьких девочек-вдов сжигали вместе с их куклами...