Лида молча переводила взгляд с мужа на сумасшедшую бабу, а с нее на народную артистку, первую жену Федора. Черты лица ее заострились, а в душе была тоска: "Что же так свело нас всех в один час?!"
- Ну, что ж, дорогие рэсэфэсэрянки, - произнес Федор, - едем!
Анна Семеновна встала посреди проезжей части улицы и энергично остановила первое же свободное такси. Усадив Дерейкиных и Екатерину Александровну на заднее сиденье, сама плюхнулась на переднее и - "Salve, голубчик!" - скомандовала:
- Форвертс! Кэп, не угостите ли даму папироской? "Беломор" не мухомор, хоть и говнистая махорка.
Лида едва не сгорела со стыда. Таксист захохотал. Катя сжала руку Федора. Он так и обмер. Да что же это такое, подумал он. И, тронув таксиста за плечо, скомандовал:
- На Гончарную! Дом шесть. Со двора. Линкс, то есть слева.
- Славно, кэп! - не обиделась Анна Семеновна. - Я всем знакомым уже сказала, что в нашем городе есть один мужчина. И это - вы, капитан! Чур, сперва завезти меня. Завтра я к вам наведаюсь, Екатерина Александровна, в гостиницу. Не возражаете? У вас какой номер?
- Двести пятый.
- Меня - вот здесь. Чао! Спектакль был - полный аут! Москва столица, моя Москва! - запела Анна Семеновна.
- Федя, она всегда такая? - спросила Лида.
- Я ее вижу второй раз в жизни.
- Ты здесь так и живешь? - спросила Катя.
- А где же мне еще жить? - спросил Федор, а Лида дернулась.
- Столько лет прошло. Неужели квартиру не дали?
- Вот ее и дали, - ответил Федор. - Нормальная квартира. Две комнаты. Нас двое да внучка.
Лида стала собирать на стол.
- Я помогу вам, - предложила Катя.
- Ничего, я справлюсь, - ответила Лида. - Машенька, покажи бабе Кате рисунки.
Стервоза, подумал Федор о жене, но подумал с нежностью.
- Славная какая! - искренне сказала Катя, любуясь девчушкой. - Сколько ей?
Федор не мог вспомнить.
- Ты все такой же! - засмеялась Катя.
За столом она обмолвилась об этом, а Лида с ожесточением бросила:
- Да он во всем такой! Маша, ты показала рисунки? Где ты там?
- Она сейчас дорисует и покажет, - сказал Федор.
- Спать ей уже пора, - буркнула Лида, - а не рисунки рисовать. Маша! Неси уж, демонстрируй!
Выскочила Маша с рисунками из своей комнаты.
- Какие рисунки! - воскликнула Катя. - Корабль? И еще корабль! И еще! И все с парусами? Это деда на таком ездит?
- Ходит, - поправила ее Маша. - Да, у него корабль с парусами.
- А ты ездила на нем? Ходила?
- Да.
- И он с парусами?
- Да. А еще пушки. И бушприт.
- Она вся в тебя, - Катя положила Федору руку на плечо.
- А лицом и фигурой в меня, - сказала Лида.
- Постой, а что тут за цветы на корабле?
- Там каюта.
- С цветами?
- Да, с цветами. Цветы любит Изабелла.
- Изабелла? Изабелла - что-то я слышала о ней? - Катя взглянула на Федора, но тот никак не отреагировал на ее вопрос.
- Да, дедушка спас ее. Он отбил ее у пиратов и женится на ней.
- Так он же уже женат! - "Же-же-же, - подумала Катя. - Надо без же". - На твоей бабушке.
- Нет, это так, а там специальный брак…
- Пиратский брак на пиратском барке, - поддакнул дедушка. Поизящней, чем же-же-же.
- Не простой, как у всех советских людей. Там ничего такого нет, ни дома, ни шкафа, там Изабелла выходит на палубу, протягивает руки вперед и произносит заклинания: "Кадите мне. Цветы рассыпьте. Я в незапамятных веках была царицею в Египте. Теперь - я воск. Я тлен. Я прах".
- Да, Федя, - только и произнесла Катя.
- Вот так и живем, - вздохнула Лида.
Тут в дверь позвонили, и постучали, и вошла в сопровождении "парней" и "девок" Анна Семеновна. Она была все в том же малиновом кимоно с черным драконом.
- Явление третье, - сказала Катя и подмигнула Федору. - Те же и в малиновом берете.
- Ой, малиновая какая! - вскрикнула Маша. - Красивая!
- Краше в гроб кладут, - буркнула Лида.
- Сейчас мы сыграем водевиль! - распорядилась Анна Семеновна. - Декорации не нужны, декорации к черту! Сценой будет квартира капитана! Пол, стены, окно. Лена и Юля - туда, Петров - рядом, Гена - ложись на диван.
- Музычка не нужна? - поинтересовался Дрейк.
- Ничего. Сбренчим на губах. Тазик, разве что, или сковородку, да пару ложек.
- Это Федор Иванович дал вам наш адрес? - спросила Лида.
- Что вы! Его знает весь город! На углу у троих спросила, где живет капитан Дрейк? И все трое: Гончарная, дом шесть, фон линкс со двора.
- Водевиль одноактный? - спросила Катя.
- Трех! Летит как песня! За пару часов сбацаем!
Федор посмотрел на часы, потом на внучку.
- Маша, тебе спать пора.
- Иди, иди, девочка, - ласково сказала ей Анна Семеновна. - У тебя есть своя комнатка? Спи, моя славная, дай я тебя поцелую. Вот так. Маленькие дети - прелесть! Мои сволочи уже такими не будут!
Воспользовавшись минутной передышкой, пока Лида укладывала Машу, а Анна Семеновна делала развод своим силам, Катя с Федором ушли на кухню и сели у окна, не зажигая света. Катя верно поняла суть Анны Семеновны: той было все равно, как жить, и она жила, как хотела, она играла свою жизнь. "В ней пропала великая актриса, - подумала Катя. - Не чета мне. Эта бы точно заставила ходить "на нее" и пол-Москвы, и пол-Питера, да что там "пол" - вся Москва и весь Питер стояли бы на ушах. Хотя - что такое театр? Одни несчастные представляют других несчастных третьим несчастным". Она взглянула на Федора, тот глядел на отражение в окне и по своему обыкновению молчал.
- Где работаешь? - спросила она.
- Ты же слышала, капитаном.
- В чиновники не пошел?
- Не пошел, а не вышел, мордой. Ты-то как?
- Да так, в театре. Жизнь летит, не замечаешь, как летит. Туманов перетащил в Питер.
- Это я понял.
- Его протекция, понятно, и помогла мне устроиться в театр. Тридцать лет прошло… С ума можно сойти! Такая прорва лет…
Зажегся свет.
- Что без света? - спросила Лида.
- Комары налетят, - Федор прикрыл окно.
- Зрители! Екатерина Александровна! Капитан! Супруга капитана! Прошу вас в зрительный зал! Театр полон…
- Ты все еще любишь ее? - спросила Лида, ужасаясь тому, что задала этот вопрос.
- Я? - не менее дурацки переспросил Федор. - Кого?
До начала действа Федор обратил внимание на обувку Анны Семеновны. Черные туфли на платформе были, скорее всего, отечественные.
- Нарушаете традицию, Анна Семеновна. К кимоно хороши деревянные колодки.
- Колодки - это в Китае, кэп. А ноги обязательно бинтовать. Но это только для девочек.
- А, ну да.
Глава 5
Разговор
Когда стали расходиться, то есть уже за полночь, Анна Семеновна предложила Екатерине Александровне пройтись по ночному городу пешком, подышать свежим воздухом. "Dum spiro, spero!" [11] У Кати болела голова, но отвязаться от проректора, видимо, не удастся. Вот уж, правда, репей в хвост!
- Вы там, в столицах, поди, совсем забыли воздух провинции?! - воскликнула та, как только они оказались на улице, скопившей за день весь жар и вонь лета. Екатерина Александровна сказала, что она уехала из Нежинска всего-то тридцать лет назад, но Анна Семеновна не услышала и продолжала: - Изумительный воздух! А вы, ребята, идите, идите-идите, мы сами. Правда, они у меня молодцы? Пойдемте, Екатерина Александровна! Вам - туда.
Пошли.
- Вы давно знаете капитана? - игриво спросила Анна Семеновна.
Екатерине Александровне не составило особого труда подыграть ей:
- Еще когда он ходил в нахимовцах.
- Ведь вы… жили с ним? - Анна Семеновна не была уверена, но, будучи женщиной, знала что спрашивает. - Прошу прощения, если вас это как-то смущает.
- Жили, - просто ответила Катя. - И прожили около года. Мы были женаты.
- А-а, - Анна Семеновна не поверила. - Давно?
- Сразу после войны. Тридцать пять лет прошло - даже не верится. Мне тогда этот возраст, тридцать пять лет, казался запредельным.
Анна Семеновна уныло кивнула, ей после войны как раз и было тридцать пять лет.
- И как он… в семейной жизни? - спросила она.
"Никак тетенька хочет замуж?" - удивилась Катя.
- Потрясающ. Герой-любовник.
- Да, у него это на лице написано. Не воспринимайте только меня буквально.
- Да кто ж сегодня воспринимает кого буквально? Косвенно-то порой ничего не поймешь.
- Да, молодежь сейчас по нулям. И он всегда такой?
- Какой?
- С фантазиями?
- Я думаю, это у него не фантазии. Это его мир, куда нам нет входа.
- Да? - явно озадачилась Анна Семеновна. - Таки вот и нет?
- Таки вот и нет.
Они обе рассмеялись.
- Он верит всему, - неожиданно разоткровенничалась Катя; она хотела, было, оборвать себя, но почему-то не смогла, в самой накипело. - Казалось бы, после войны, весь израненный, места живого на нем нет, семья вся погибла… Я тогда медсестрой в госпитале была.
"Вон оно что! Все понятно теперь, все понятно".
- "Дон Кихота" прочитал в двадцать пять лет, как третий раз на свет родился после второго ранения, и верит всему! Даже не "верит", он знает, что это так и было.
- Интересно, - покачала головой Анна Семеновна, - интересно…
- И знаете, что он сказал по поводу прочитанного?
- Любопытно, любопытно, что же?
- Что он - "видел" его! Видел и хорошо знает. Я ради интереса попросила описать облик Дон Кихота, не просто, что как жердь и общеизвестное, а поподробнее, любимые его словечки. Федор без труда сделал это. Я потом все это, (все!) нашла у Сервантеса. Но у Феди были еще какие-то мелочи, какие видит только очевидец. Люди театра грешат этим - "дописывают образ".
Анна Семеновна покусывала в раздумье губы.
- И я думаю сейчас, - продолжила Екатерина Александровна, - что он имел в виду себя.
- То есть как это? - вздрогнула Анна Семеновна.
- То, что он видел Дон Кихота своими глазами, а не просто прочитал о нем. Как человек театра, вы знаете, как это может быть.
- Я так и знала, я так и знала.
- Я поверила Феде после того, как он вдруг сказал: "Зря Сервантес подтрунивает над Дон-Кихотом. Дон-Кихот, на самом деле, как видит, так и поступает".
- Но при всем при том у капитана удивительное чувство юмора, - сказала Анна Семеновна.
- Я бы сказала: сарказма, - не согласилась Катя. - Юмор он допускает только к тем, кого любит, а к остальным у него сарказм. В войну он много передумал. Это даже странно было для его возраста. Я многих нагляделась в госпитале. Большинство там не то что "думали" о чем-то, большинство просто биологически существовали. Некоторые даже госпиталь воспринимали как вторую линию фронта, на которой надо элементарно, без всяких мыслей в башке и уж, конечно же, без высоких материй, выжить.
- Да, он сущий ребенок. Ваши дети с вами живут?
- Нет, - быстро ответила Катя. - А ваши?
- Мои - кто где. Все в меня, и все от разных отцов. Оно так даже спокойнее - никакой гемофилии. Денис, это сын, тоже в городе на Неве. И про пиратов он тоже рассказывал?
- Про пиратов? - не поняла Катя. - Вы имеете в виду…
- Пиратов, я имею в виду - пиратов, корсаров, буканьеров, как там их еще…
- Кажется, ничего. Про войну-то и то скупо рассказывал. Он тогда долго сжат был, как пружина. Я иногда боялась его, - вдруг призналась Катя и подумала: "А может, оттого я так легко и ушла от него?"
Глава 6
Медсестра Катя
Федор спал плохо. Было душно, были мысли, и ночь тянулась, как доклад. Да и Лида, похоже, маялась без сна, но с закрытыми глазами. Она ворочалась с боку на бок, а Федор отодвинулся на самый край кровати, чтобы не прикасаться к ней. И причиной его бессонницы была вовсе не психика, взбудораженная многодневным спектаклем. Когда проходит столько лет, начинаешь сомневаться в своих чувствах, что были тридцать три года назад - мало ли куда их за это время унесло! А когда начинаешь сомневаться в своих чувствах, начинаешь сомневаться в себе. Тридцать лет и три года, думал Федор, тридцать лет и три года прошло, а как и не было их. Может, и впрямь их нет? Как у Ильи Муромца, их никто не учитывает. Под деревом промяукала кошка: "Не-ет! Не-ет!", и тут же кто-то шуганул ее из окна. Кошка бросилась в кусты, вот и ее не стало, как тех лет…
Медсестру звали Катя. Она обслуживала две палаты: тяжелораненых и "средненьких". В первой палате был тяжелый запах, тяжелые вздохи, тяжелые взгляды и мысли, а во второй было немного светлее, но оттого и больнее сердцу. Катя не воспринимала тяжелораненых как конкретных людей, с конкретными именами и судьбами. Они были для нее все на одно лицо, и было это лицо нескончаемой боли. "Средненькие" хоть изредка улыбались, вставали, выходили покурить тайком в коридор, даже заигрывали с ней, к чему она, правда, относилась крайне отрицательно.
- Не теряйте попусту свои силы, селезни! - командовала она. - А то опять на утку посажу!
- Кря-кря! - крякали те. - Га-га-га! Га-га-га!
- Сестра! - позвал ее Федор. - А, сестра!
- Чего тебе, Дерейкин?
- Муха, птица проклятая!..
- Не придуривайся.
- Май-то погляди какой!
- Что? - не поняла Катя. - Какой май? Июнь уже вовсю.
- Май жестокий с белыми ночами! - Федор вскинул руку вверх. - Вечный стук в ворота: выходи! Голубая дымка за плечами, неизвестность, гибель впереди! Женщины с безумными очами, вечно смятой розой на груди! Пробудись! Пронзи меня мечами, от страстей моих освободи!
- Я и пришла освобождать тебя от страстей, - сказала сестра. - Готовь жопку, пронзать буду мечами!
- Всегда так, - вздохнул Федор. - Только душу распахнешь, как тебя мордой об стол.
- Мне морда твоя обгорелая с твоими стихотворными речами ни к чему, ты давай другую часть речи подставляй. Давай-давай, меня "доходяги" заждались. Вот это тебе май! Жестокий, с белыми ночами…
- Ой!
- А это… голубая дымка!
- О-ой!
- Может, еще чего почитаешь? Ты меня вдохновляешь.
Федор, почесываясь, махнул рукой - иди, мол, иди к своим "доходягам"!
- Сестра! - крикнул он ей вслед. - Выйти-то можно? На ступенечки?
- Выходи, черт с тобой! - помявшись, разрешила сестра. - Только ни-ни!
- Сестра-а!
- Унюхаю - смотри!
Федор вышел на крыльцо. От свежего воздуха, высокого неба и высокого крыльца у него закружилась голова. Он сел на ступени, обхватил голову руками. Шумели листочки, похожие на зеленые крошки, прожужжал шмель. Он словно прилетел из тех еще, довоенных лет.
На фронте ему попал в руки рассказ Алексея Толстого о танкисте, который, как и он, сжег лицо, и его не узнала даже родная мать. На Федора рассказ произвел гнетущее впечатление, и хотя лицо его было вполне нормальное, он решил в Воронеж не возвращаться. Да и к кому возвращаться? Никого из родных не осталось, а из друзей? Их много, а Челышевых - ни одного. Все неровности выжгла война. От воспоминаний уже не было больно. Стало все безразлично, что еще хуже боли.
О Фелицате последний год он даже не вспоминал, а сейчас вспомнил и почувствовал лишь дрожание сердечной мышцы. Он погладил грудь кулаком, с тоской глянув вокруг.
- Что с тобой, Дерейкин? - услышал он и вздрогнул. Сестра наклонилась над ним и ласково погладила по голове. - Ну-ну, все образуется. Тебя дома ждут. Ведь ждут?
Федор посмотрел на нее и, сжав со страшной силой зубы, помахал отрицательно головой.
- Прости, милый, прости, - Катя еще раз погладила Дерейкина по голове. - Ты сиди-сиди. Сегодня тепло.
Сестра ушла, а Федор вдруг понял, что без нее у него внутри образовалась пустота. Он посидел немного, встал, постоял, крепко схватившись за перила, и вернулся в палату.
Прошел мимо зеркала. Ему показалось, что в зеркале скользнула красная маска. "От дней войны, от "дней свободы" - Кровавый отсвет в лицах есть".
- На перевязку! - заглянула сестра в дверь. - Дерейкин! Ты сегодня первый!
- Ну что, на поправку пошли, Федя? - она в первый раз обратилась к нему по имени. - Вот и молодцом! Через месяц-другой как огурчик будешь!
- Зеленый.
- А хоть и зеленый. Живой, дурень! Жи-вой! Все! Зови следующего. Не давит?
- Терпимо, - хмуро ответил Дерейкин.
- И как это тебя, Федя, угораздило в конце войны такие раны получить? Чуть-чуть и остался бы без ног.
- Чуть-чуть не считается. Вот так и угораздило. И не в конце войны, а в начале мира. Я уж почти домой добрался от самого Будапешта. Всего-то за пару недель. Шарахнуло, можно сказать, на пороге родного дома… которого нет…
- Федя! - строго сказала сестра. - Петрова зови. Потом Шапиро.
Перед ужином сестра опять разрешила Федору выйти на крылечко.
- Ты меня там обожди. Я с тобой в парк спущусь. Один не ходи!
У Федора гулко, под горло забило сердце. Как в конце пятого раунда.
Словно на шесте, появилась нанизанная на тонкий тополек луна, бледная и широкая, как лицо одноногого пирата Джона Сильвера. Вспомнились вдруг давние, совсем не реальные времена воронежской юности, когда от жизни брал, брал, брал… Но такими же нереальными казались и дни, отданные войне. Странно, когда отдаешь, вроде должно запоминаться дольше, а все одно.
- Думаешь?
Федор вздрогнул. Сестра с улыбкой глядела ему в глаза.
- Ты глянь, у тебя глаза зеленые! А я думала, карие. Пошли, что ли? Осторожней! Держись, - она подставила ему согнутую руку.
- Прямо как до войны! - сказал Федор.
- Что? - не поняла сестра.
- Да с девушкой гуляю.
- Нашел девушку! - хмыкнула сестра. - Юноша! Соскучился, небось, по "девушкам"?
Федор молчал.
- Неулыбчивый ты, Федя! Тяжело идти? Сядем вот тут. Во-от, тут нас никто не увидит. Да и кому мы нужны! Дай причешу. Давно в зеркало смотрелся-то?
- Давно, - хмурясь, ответил Федор.
- Ну-ну, не ежься, не съем. Клади голову-то на колени. Какие они у тебя густые и почти все седые. А вот клочок не седой, и вот. Обычно седые волосы тонкие и мягкие, а у тебя толстые и сколько их! Ба, да у тебя две макушки! Вот и вот! Две жены будет. Сочувствую.
- Ага, - ответил Федор.
Сестра засмеялась неожиданно легким свободным смехом:
- Что "ага"? Что "ага"? Женат?
Федор не ответил, обнял ее руками и прижался лицом к ее ногам. Катя гладила ему волосы и ласково, как ветерок, что-то шептала ему на ухо. Так они просидели до темна.
- Ну, пойдем, молчун ты мой зеленоглазый! Я рада, что ты такой.
Она довела его до палаты и строго сказала:
- Один по лестнице не спускайся, рано еще!
- Рано еще? - подмигнули ему Шапиро с Петровым и засмеялись.
- А идите вы! - незлобиво бросил Федор и отвернулся к стене.
- Откуда Блока знаешь? - спросила она на другой день, на том же самом месте и в то же самое время.
- Еще из Воронежа. Я учился там. Нравится он мне. Я много его стихов наизусть знаю. Почитать?