- Да? Значит, не зря я вас продержал эти полтора часа, если у вас стали возникать такие мысли. Полтора часа должны были подготовить вас к беседе - я, поймите правильно, не хотел получать в собеседники этакого… Джеймса Бонда.
Вошли в кабинет.
- О-чо… Хаяку! - скомандовал Черноризный секретарше.
- М-м, не знал, что в нашем Дуркенте можно набрести на такие места… - от нахлынувшей роскоши Триярский чуть не задохнулся. Особенно поразил небольшой робот в виде японского монаха в позе лотоса.
- Жалкие остатки! Мы на грани разорения. Вы видели наши цеха.
- Руины.
- Руины! - обрадовался Черноризный. - Готов заявить это на самом высоком уровне: руины, руины и еще раз - руины. Запасы гелиотида истощены - да, да, хотя из этого, конечно, уже успели слепить Государственную Тайну…
- А вы, как зам. по безопасности, ее, стало быть, охраняете.
- Я охраняю оставшиеся крохи гелиотида. Хотя, скажете вы - охраняй не охраняй: контракт с японцами подписан, американцы… американцы без всякого контракта здесь как дома. И ведь как только назовешь им реальную цену, сразу вспоминают демократию и права человека… Уступишь немного в цене - ладно, говорят, с демократией можете пока не спешить, но чтобы такие-то права человека к завтрашнему дню - как штык. Снизишь еще цену - они еще пару прав сбавляют… В итоге - остатки (на любом уровне могу заявить: остатки) гелиотида идут за бесценок. Американцы, японцы… немцы вот приезжали. А ведь все - вся эта инфраструктура - русскими, русскими руками строилась!
Впорхнула кимоношная секретарша: чайничек, чашечки, печенья в виде гелиотидов.
- Спасибо, нет, - Триярский замахал, на случай, если секретарша окажется японкой.
- Да русская она, Мария. Четыре года в Японии на экономиста училась, вернулась: в одну фирму, в другую… Пришлось эту сакуру сюда пристроить - а то совсем бы зачахла… А от чая - зря отказываетесь. Так на чем я остановился?
- На русских руках.
Черноризный углубился в чай, потом поставил чашку, кивнул:
- Сколько здесь нашего брата полегло! Хоть вторую Медной горы хозяйку пиши. Да и сейчас: сорок процентов завода - русские; завод разорится, что с ними делать прикажете?
Безутешно погрыз печенье.
- Вы, Руслан, надеюсь, русский человек?
- Бабушка - татарка, остальные вроде все русские, - сказал Триярский, тихо ненавидя сам себя за эту барскую улыбку, с которой Черноризный экзаменовал его на национальность.
- Ну, татарская бабушка только украшает русского человека… Все мы проистекаем из Евразии… Кстати, как вам эта сабля? Настоящая японская, можно использовать при сэппуку…
Провел ребром ладони по животу.
- Харакири? - уточнил Триярский.
Черноризный засмеялся. Захохотал и робот, мигая лампочками-зрачками:
- Харакири! Харакири-ва абунай-дес-йооооо…! Дамэ, дамэ, дамэ!
Черноризный взял саблю, покачал в ладонях:
- Не думайте, большая половина вещей в этом кабинете принадлежит лично мне, включая и эту саблю… Вы, наверное, хотите спросить, почему я с вами так искренен… и для чего вообще пригласил?
- И зачем подбросили эту нездоровую Изюмину…
Черноризный вздохнул:
- Зря вы так Ариадну Ивановну… Кандидат наук. Психолингвист. Ее кандидатская об измененных состояниях сознания под воздействием гелиотида до сих пор считается…
- Воздействие гелиотида на сознание?
- Эх… а еще в музее гелиотида побывали! Впрочем, каюсь, идея с музеем пришла мне поздновато, а Ариадна Ивановна могла в спешке за деревьями не показать вам всего леса… Да, гелиотида - да, на психику. Именно с этой целью он и добывался оборонкой - басни про его применение в радиотехнике распространялись для дезы. Еще в тридцатые были изучены все древние легенды о потере разума от диадемы или какого-нибудь ожерелья из гелиотида, а также статистика психических расстройств у добытчиков-дуркоров… к этому подшили данные радио-химических исследований самого камня, обобщили и положили через товарища Берию на стол Лучшего Друга Красных Дуркоров. Так вот, мы с Ариадной Ивановной десять лет проработали в одной группе: она вела наблюдение за детьми…
- Детьми?
- Да, с дефектами психики… Что вы вращаете белками - родители были в курсе, им объясняли - естественно, не все. Ну, что идет лечение.
"Я ее пару раз в школу вызывала, для бесед". Для бесед… для бесед…
- Вы не думайте, - продолжал, зевнув, Черноризный, - эксперименты велись и над здоровыми детьми… и над взрослыми, и даже над мышами. Мышами, правда, заведовала уже не Изюмина. У многих при небольших дозах облучения начинали открываться таланты - я имею в виду детей… хотя мыши тоже такое вытворять начинали, хоть второго Бианки пиши… конечно, никто ничего не писал, все было засекречено, особенно опыты по быстрой отсортировке психотропного гелиотида от обычного, ювелирного. Мое направление, - с какой-то мстительной гордостью добавил Черноризный, уставившись на Триярского не только двумя холодными зрачками, но даже как будто и черным кружком родимого пятна.
- А потом? - поморщился от мигрени Триярский, чувствуя, что у его трехглазого евразийца припасена какая-то развязка.
- Потом наступил крах. Крах: на любом уровне могу… Как раз когда наши разработки уже доползали к финишной ленточке и можно было мягко начинать массовую профилактику населения. В Дуркенте велась только часть исследований. Наши филиалы сидели в Ереване, Душанбе, Чернобыле, даже Сочи… В каждом из филиалов было накоплено некоторое количество психотропного гелиотида - некоторое, но не достаточное.
- Недостаточное для…
- Для конструкции даже небольшой "пушки". Гелиотидная пушка: в сочетании с соответствующими продуктами питания - уникальное средство для гелиотизации масс. То есть обработки излучением психотропного гелиотида…
- Каким образом? - усмехнулся Триярский. - С кукурузников, как пестициды?
- Кукурузники беспокоить было совершенно не нужно: есть десятки других способов. Флюорография, например. Телевизоры, теперь компьютеры. Главное, что это так и не было осуществлено: документация исчезла, исчезли гелиотиды, специалисты, имевшие допуск.
- Но вы-то не исчезли. Скажу больше, именно с началом того, что вы патетически назвали крахом, вы превратились из безвестного научного сотрудника…
- Старшего научного… - поправил с мертвой улыбкой Черноризный.
- …безвестного старшего - в "нашего олигарха", владельца японских редкостей, в…
- Можете не продолжать. Долго перечислять придется. Да, я есть. Скажу больше: я спас не только себя, я спас целое направление в изучении гелиотида, и всем вашим Дурбекам приходится с этим считаться. И всей международной гелио-мафии, которая этих Дурбеков выращивает, удобряет и стрижет под версальскую клумбу. Чему я не могу противостоять - что сам гелиотид добывается варварски, что половина по пути… ну, вы же работали в прокуратуре, что молчите?!
- Именно потому, что я не молчал, я уже два года там не работаю. Как мне интимно шепнули при увольнении - уволен по звонку ваших людей. Ермак Тимофеевич, я благодарен вам за беседу, она очень расширила мой кругозор. Только давайте перейдем к нашей отсутствующей бабочке. Которая среди хризантем.
Черноризный встал, неторопливо, словно вычисляя в сантиметрах каждый шаг, прошелся по кабинету. Монах, снова очнувшись от своей электронной нирваны, следил за траекторией хозяина, беспокойно поигрывая лампочками.
- А бабочка, Руслан Георгиевич, улетела. Бабочке намекнули, что она, наверное, устала позировать, вообще - скоро зима. Бабочка оказалась дисциплинированной, не стала дожидаться, когда вместо кожаного кресла ей предложат булавку. Шутка.
- Ха-ха-ха, - затарахтел монах, - омощирой дес-нээ. Рощиа-но щутока-нэээ!
- Он понимает? - спросил Триярский.
- Ерема? Ловит интонацию. И ужасно обидчив, - советую при нем не ругать учение секты щингон: за последствия не отвечаю. Так на чем мы остановились? Да, насчет моих людей, которые вас уволили. У меня нет "моих людей". У меня есть мои идеи.
Я действительно хотел вас вознаградить, Триярский. Вы должны были стать моей идеей. Одной из самых остроумных идей. Сегодня в городе произойдет замечательная история - вы могли бы стать одним из ее героев: вместо того, чтобы путаться и суетиться. Я хотел вас вознаградить! Впрочем, через полчаса вы получите вознаграждение. А теперь…
Металлический монах засеменил к Триярскому, угрожающе кланяясь:
- Харащо пощидери? Тепери кончири и - домои.
Черноризный протягивал на прощанье руку. Триярский пожимать не стал:
- Ермак Тимофеевич, так где все-таки Якуб?
Черноризный не убрал непожатую руку, только слегка повернул кисть - вниз. Тотчас же на эту кисть налетел Ерема: встав на колени, принялся ее с аппетитом целовать, искоса поглядывая на Триярского.
- Так где же Якуб, Ермак Тимофеевич?
Черноризный лениво стряхнул с руки любвеобильного Ерему:
- Среди хризантем.
Триярский вышел, не дожидаясь, когда его выпихнет своими поклонами Ерема.
Задержался перед свитком на стене.
- Вы правы, - кивнул Триярский, - вот она.
И указал куда-то в середину хризантемного свитка.
Там, среди лабиринта вытянутых лепестков он все-таки разглядел ее - маленькую скомканную бабочку.
- Что ж, одну загадку вы разгадали, - Черноризный с улыбкой смотрел на него, расположившись в дверном проеме; ниже выползла гладкая голова Еремы, - могу добавить: японцы давно научились отделять гелиотид от жемчуга, и назвали гелиотидом - "хризантемным камнем"… Желаю удачи.
Это пожелание уже застало Триярского в дверях первой, внешней приемной - он спешил. Было слышно, как за ним опускается стена.
Проводив полуусмешкой Триярского, Ермак Тимофеевич вернулся в кабинет. Глянул в окно: дождь - не дождь; подвижная серость. С седьмого этажа восточная часть Завода, размытая непогодой, темнела беспорядочным стадом руин. "Одряхлевшей бабочки закружилась тень", - подумал Черноризный.
Пора. Взял пульт, надавил.
Стена раздвинулась, обнаружив еще одну маленькую комнатку.
Посредине, прикладывая к плечам пластиковый каркас в форме горба, стоял невысокий мужчина в темных очках. Вытянув руку, продекламировал:
- О, мой народ!
Черноризный улыбнулся. Снял с тарелки яблоко, бросил.
Лже-горбун флегматично поймал; впился в оглушительно-сочный плод.
Не меняя улыбки, Черноризный подошел ближе:
- Будто не было этих шести лет. Ты совсем не изменился, Исав.
Тот - сквозь бурлящее яблоко - пожал плечами.
- Все тот же Белый Дурбек… Гениальная идея. И сегодня она… Как тебе Триярский?
Исав оторвался от яблока. Несмотря на то, что он уже был без бороды и в темных очках, выражение утренней печали на лице осталось нетронутым. Он снова пожал плечами:
- По-моему, ты поступил с ним жестоко.
- Будь он глупей, я поступил бы с ним помягче. Ты ведь видел, - Черноризный махнул головой на оборудованный в углу пульт с мониторами, - какие я перед ним баллады выводил - а он? Упирался всеми извилинами. Таких…
- Послушай, Ермак, а что будет с Акчурой?
- С твоим Лжедмитрием? Тебя это интересует? - Черноризный глянул в монитор. - Подожди, сейчас вернусь: наш Шерлок Холмс никак уйти не может.
В японскую приемную ворвался Триярский. Правой рукой он волок за собой Изюмину, левой тряс каким-то диском.
- В чем дело? - зевнул Черноризный. - Разве мы не попрощались?
- Это я вас хотел спросить, в чем дело! - Триярский вытянул левую руку.
- Черепаха? Какого лешего…
- Мертва! В сумке задохнуться не могла - вот, отверстия для вентиляции… Час назад я вытаскивал ее - стала какой-то ненормально подвижной, почти буйной. Сейчас - пожалуйста, сдохла. Одновременно у меня вдруг начинается мигрень. Вы все пытались меня в столовую затолкать - три.
- Какого лешего, я спрашиваю, вас пропустили на территорию с черепахой… Ну, умельцы! Немедленно свяжите меня с проходной!
- Стойте… - преградил ему путь Триярский, - ну… и где? Где она, ваша "пушка" - вы же меня тут облучали. Зомбировали, или как там у вас?!
Черноризный медленно похлопал:
- Ай да Триярский, и вторую загадку отгадал. Жалко, слушал ты меня невнимательно - я же сказал "в сочетании с особым питанием". А ты у нас с совсем плохим аппетитом оказался, да, Ариадна Ивановна?
Изюмина, все еще сжатая Триярским, кивнула.
- Так что сделать тебя моей идеей, Триярский, не удалось, а тут еще черепаха. Ариадна Ивановна, вы успели рассказать нашему дорогому гостю, что дуркоры спускались в шахту, обязательно привязав к поясу черепаху? Нет? Только про песни? Подождите, Ариадна Ивановна, сейчас наш нетерпеливый гость вас отпустит. Кстати, кто у нас в лаборатории занимался черепахами?
- Покойный Мовсесян, - пропищала сдавленная Изюмина.
- Вот видишь, Триярский: покойный Мовсесян. Конечно, я пропустил тебя через гелиотизацию: сильно мелькал ты под ногами с утра - но ты оказался, во-первых, на пустой желудок, во-вторых, любителем рептилий. Так что, когда у тебя через полчаса наступит помрачение, оно может оказаться не слишком долгим… неделя - две. За это время тебя вышвырнут с работы и отсудят дом. Тогда и придешь ко мне. Приползешь то есть. Ерема!
Кукла, выглядывавшая из-за локтя Черноризного, неожиданно закричала:
- Во поре бередженька стояра… Рю-ри-рю-ри, стояра!
Не успел Триярский выхватить пистолет, что-то оглушило его и отбросило в сторону. Пол под ним разъехался, тело понеслось на какой-то подставке вниз. Последнее, что он услышал, были слова Черноризного наверху:
- Сколько раз повторять: после "во поле березонька" - "во поле кудрявая". Кудрявая!
Час девятый. ПОСЛЕДНИЙ ЛОЗУНГ
Платформа с Триярским достигла дна подвала.
Триярский выглянул из шахты в коридор. Пусто; две-три желтушные лампы, качавшиеся, вроде буйков, в волнах темноты.
"А Черноризный сейчас, наверное, распекает проходную за то, что не изъяли черепаху", - Триярский укладывал мертвый панцирь в сумку. "А потом дает команду звонить в дурку, чтобы забрали буйного психа из подвала… Интересно, я превращусь в буйного?"
И Триярскому вдруг стало все равно, во что он превратится через полчаса, что произойдет сегодня в Доме Толерантности, и сколько еще электронных мерзавцев разведет у себя в кабинете Черноризный.
Снизошедшая благость была неожиданно прервана.
Шум шагов, голоса.
"Что… уже дурка?" - Триярский сплющился в какую-то нишу.
Поддалась невидимая дверь - ворвался прямоугольник света, в который вошли четверо в американской форме. И двинулись в сторону Триярского, рассекая коридор свинцовыми шагами и по-кавказски шероховатыми фразами.
"А вот это уже конец", - усмехнулся Триярский, прикипев к стене.
За несколько шагов до Триярского четверка остановилась. Один за другим, исчезали в той самой шахте… Взвыл мотор, загудели натянутые тросы.
"Ха-кха-ха", - обрадовались в шахте. Четверка взмыла вверх.
Триярский рванулся к железной двери, через которую они вошли - дверь поддалась, в глаза хлынул кипящий, перемешанный с дождем свет.
Выбежал, сжимая в кармане покрытый холодным потом пистолет.
Никого. Внутренний двор. Обглоданная стена, два бака с дымком.
Все это его почему-то обрадовало - именно та предельная четкость, не затуманенная безумием, с которой он видел и осознавал эту дырявую стену, эти баки, эту вонь и этот дождь, летевший на его смятое вдруг в улыбке лицо.
- Еще двадцать минут, еще можно…
Бросился в пролом в бетоне.
Через секунду Триярского можно было видеть вылезающим из-под лозунга:
"Толерантность - залог нашего мира. Областной Правитель".
Звон стекла наверху заставил Триярского задрать голову.
И отскочить - прямо на него откуда-то сверху Башни падал, стремительно увеличиваясь, человек.
И рухнул в клумбу в паре метрах от Триярского.
- Аххх-а… Трия…ский… - прохрипел упавший.
Черноризный.
В руке была зажата все та же японская сабля; рубашка сползла жгутом, голая поясница. Харакири… или как его там. Не успел.
Рухнуло с металлическим звоном второе тело.
- Обунаи-йоо… обунаи-йо!
Искореженный Ерема, аварийно мигая, пытался подняться.
- Хадзукащи… До-о щтара… Во поре береджонька стояра!
Черноризный таращился на нависшие над ним гнилые хризантемки клумбы.
- …ярский… спуск во втором корпусе шлифовального цеха, обязательно. И спасетесь…
- Как найти?
- … она покажет…
Триярский обернулся - за ним стояла Изюмина.
- Ариадна… новна… моя самая эффективная… идея…
Изюмина всхлипнула.
- Во поре береджонька стояра… - напевал Ерема, - во поре кудорябенька стояра… А… дэкита! Поручирощ! Во поре кудорябенька стояра…
- Заткните его… Эх - как все… предупреждал же Исав… Исав!
Новая конвульсия прокатилась по телу бывшего зама.
Последняя.
- А теперь - побежали, товарищ Триярский! - дернула за рукав Изюмина.
Она была права: из окна, из которого только что вылетел Черноризный со своим ассистентом, выглянула бритая голова. Защелкали выстрелы.
Завыла сирена. Триярский бросился за угол следом за Изюминой.
- Во поре кудорябая стояра…! Рю-ри-рю-ри… - неслась вслед лебединая песня Еремы.
Они неслись по Заводу: ограды, пирамиды металлолома, таборы грузовиков, желтые лужи; лестницы, ввинчивающиеся в пустоту. Стены: крашеные - кирпичные - в кафеле цвета хозяйственного мыла - подпирающие новый лозунг…
За какой-то из стен выскочил один из лихой четверки - на мотоцикле; автомат. Триярский выстрелил - догонявший рухнул; мотоцикл полетел дальше.
Снова замелькали бывшие цеха, наполненные битым стеклом, переходы с карфагенскими арками.
- Кто это был? - крикнул Триярский, когда они спускались в какой-то люльке на первый этаж полузатопленного цеха.
- Дети… наслоились семейные обстоятельства… облучение…
"Сама-то, тоже облученная… Куда еще заведет", Триярский вглядывался в восторженное лицо Изюминой.
- Не волнуйтесь, это самый кратенький путь… - словно поймав его мысли, кричала Изюмина. - Я же выросла на заводе: отец, Иван Пантелеич, красавец - я вам рассказывала…
Триярский в полутумане ловил ее запыхавшуюся болтовню. Пространство начинало искривляться, вздуваться, выплевывать какие-то пузыри. Головная боль вскипала до степени рвоты - а он все бежал, бежал за фиолетовым плащом этой двужильной кандидатки бабаягинских наук, обжигавшей детей невидимыми лучами во имя науки и драгоценного Ермака Тимофеевича…
Снова улица… ну, вот и началось! Семь всадников в лохматых шапках, и еще несколько пеших, копья, перья какие-то шевелятся.
- Ариадна Ивановна… я схожу с ума… у меня галлюцинации!
- Это не галлюцинация, это наша монголо-казахская самодеятельность, - тянула его за руку сквозь строй рогатых шлемов Изюмина. Здоровалась с кем-то; шлемы улыбались, кивали. - Репетируют, бедные, под дождиком…
Самодеятельная орда, расступившись, осталась позади.