А вот он сейчас возьмет да и не заведется… предположил Валентин и обернулся к хозяйке. Как же я забуду заглянуть, когда мой рюкзак с полевой одеждой остается у вас? Не пойду же на Кавокту в таком виде…
Мотоцикл завелся сразу. Валентин попрощался, сел в коляску, и "Урал", негромко урча, выкатился со двора.
Лиханов оказался отчаянным водителем. Когда они ворвались на летное поле, пилоты еще не успели даже заглушить двигатель. Лиханов затормозил метров за десять до вертолета и, оставаясь в седле, протянул Валентину руку.
- Счастливо тебе слетать, Валя, - он вдруг засмеялся, помотал головой. - Что-то не пойму я вас, нынешних. Вот эта твоя затея… То ли она, буквально, от бесхозяйственности, то ли оттого, что… стали иначе глядеть на государственную выгоду…
- Как тебе сказать, Петрович… - Валентин, прищурясь, следил за лопастями вертолета, бесшумно и плавно отмахивающими последние обороты. - Глянь-ка на мои уши: как они?
Лиханов озадаченно заморгал, хмыкнул неуверенно.
- Гм, уши как уши… Нормальные уши.
- Да? Не лопухи, значит?.. Дело в том, что слова поэта "улица моя, дома мои" я склонен воспринимать всерьез. Улавливаешь? В этом вся штука. Вертолет этот тоже, в сущности, мой, и я чувствую за собой полное право распорядиться им для общей нашей пользы.
- Черт знает что! - пожал плечами Лиханов. - Живешь будто в мечтах. Но погоди, вот однажды пнет тебя грубая действительность своим, буквально, кирзовым сапогом. В самое, буквально, чувствительное место.
Валентин расхохотался.
- Петрович, дорогой, почему ты думаешь, что у нее, у действительности этой, всего одна пара обуви, да и та кирзовая? А не может быть так, что она наденет бальные туфельки и пригласит меня на дамский вальс?
- Эх, невозможный ты человек… Детства в тебе много, вот что!.. Ну, все равно - помогай тебе бог!..
Лиханов еще раз пожал руку Валентину, махнул пилотам и, круто развернувшись, умчался обратно в поселок.
7
Командира вертолета Валентин немного знал - во всяком случае, встречаясь где-нибудь у конторы экспедиции в Абчаде или в тамошнем аэропорту, они неизменно здоровались.
Откатив назад сдвижную дверь, командир глядел из пилотской кабины на подходившего Валентина и конечно же обратил внимание на его отнюдь не полевой вид, но все же спросил с улыбкой:
- Что, облет будем делать, начальник, или на подбор площадки пойдем?
- Ни то, ни другое, шеф, - в тон ему откликнулся Валентин. - Стартуем обратно на Абчаду. Самолеты из города были сегодня?
- Были! - подал голос из глубины грузовой кабины бортмеханик. - До вечера еще борта три будет. Один, кажется, в Абчаде заночует.
Взлетели по-вертолетному: выход на режим висения, а затем - разгон с набором высоты. Чуть кренясь, прошли над беспорядочно разбросанными домами поселка, над руслом Гирамдокана, и вот уже внизу - однообразные увалы нагорья, поросшие реденькой северной тайгой.
Сидя в одиночестве в пустом вместительном чреве вертолета, Валентин рассеянно глядел вниз через неглубокую полусферу иллюминатора, блистер, и вдруг - неизвестно почему - вспомнил, как несколько лет назад во время совместного маршрута в Саянах отец сказал, провожая взглядом исчезающий за гольцами вертолет: "Самолет мог бы и господь бог создать, а вот вертолет - только человек". Валентин не то чтобы пропустил тогда это замечание мимо ушей, а как-то не придал ему значения. А вот теперь оно всплыло из глубин памяти, и на него, как на стержень, стали наматываться мысли о том, что за последние годы он налетал уже десятки часов и на маленьком МИ-1 и на солидном МИ-4, однако в глубине души все никак не может привыкнуть к вертолетам, не может научиться воспринимать их как обычное транспортное средство, хотя бы и воздушное. Уж очень глубоко, аж в наследственной памяти, должно быть, сидит неизжитое убеждение: все, что летает и парит в воздухе, начиная с юрских птеродактилей, словно бы рожденных в чьем-то воспаленном мозгу, и кончая распроклятой мошкарой и реактивными лайнерами, красивыми математически холодной красотой, - все имело и обязано иметь крылья. А вот у вертолета их нет. Когда он стоит на земле, то, пожалуй, единственное, что в нем выглядит по-авиационному строго и стройно, - это узкий акулий хвост, а все остальное - бочка бочкой и плюс нелепые, ненадежные на вид усы-лопасти, слабохарактерно обвисающие от собственной субтильности. По здравому рассуждению, этот агрегат не должен бы, кажется, летать, а вот поди ж ты…
Да, - подумал Валентин, великая штука - чувственный опыт человека. Некогда в древности малоазиатский пастух, улепетывая вместе с домочадцами и мокрыми овцами от наводнения, кричал на бегу о гневе небес и всемирном потопе. Века спустя почтенные профессора наук о земле, взирая на торчащие из лазурных вод колонны античных храмов и на ракушки, вмурованные в вершины гор, глубокомысленно толковали о трансгрессиях и регрессиях моря. Древний пастух свято верил в бога, ученые мужи в существовании бога могли и сомневаться, и, однако ж, в основе их представлений о взаимоотношениях моря и суши лежала, в общем-то, одна идея: вода приходит и уходит, а суша извечно пребывает на месте, так сказать, намертво прикрепленная к спинам трех китов. И если бы попытаться доказать им обратное… Валентин внутренне заулыбался, представив себе эту картину, каменистая пустыня… угрюмые пастухи, до самых глаз заросшие цыганскими бородами, чопорные профессора в пенсне со шнурочками, в глухих сюртуках… и сам он, в драной хламиде, босой, сильно смахивающий на Иоанна Крестителя с картины Иванова, выкрикивает страстные слова о том, что участки земной поверхности медленно смещаются, словно толкаемые бульдозером пласты, и уползают в конце концов за сотни, тысячи километров. Результат был ясен: богобоязненные пастухи натравливают на еретика зверовидных овчарок, а охваченные праведным гневом профессора побивают его камнями - "…угловатыми обломками изверженных горных пород ультраосновного состава с высоким удельным весом", - уточнил Валентин и подвел итог в духе вспомнившейся отцовской мысли: если для объяснения вертикальных движений земной коры было достаточно воли божьей (ведь жил же в конце позапрошлого века англичанин Вильям Букланд, который успешно согласовывал Библию с данными геологии), то в случае с шарьяжами никак не обойтись без законов природы - это вам не всемирный потоп, их в священные писания не уложишь…
Когда вертолет пошел на снижение, время уже близилось к двум. Сквозь множащиеся разрывы в облаках солнце пятнало землю лучами, отчего казалось, что в тех местах кто-то протирает влажной тряпкой пыльное покровное стекло, гасившее краски. Внизу, прямо под вертолетом, конвейерно плыли серые крыши домов, коричнево-зеленые прямоугольники приусадебных участков, улицы с редкими пешеходами и одной-двумя машинами. Несущий винт отмахивал последние сотни метров.
Пока МИ-4 медлительно заходил на посадку, а затем, держась на предельно малой высоте, скользил в дальний угол летного поля, где была вертолетная стоянка со специальными настилами, Валентин успел во всех деталях рассмотреть сверху хорошо знакомую ему и, можно сказать, типичную для аэропортов районных глубинок картину. У бревенчатого здания пассажирских служб, где размещалась и диспетчерская, стоял грузовик и толпился народ. Наметанным взглядом Валентин сразу определил, что часть людей явно готовится к выходу на летное поле, где стояло два самолета АН-2 - зеленый и серебристый с голубой опояской вдоль по борту. То, что непосредственно возле них никого пока не было видно, немного успокоило Валентина.
Наконец вертолет мягко коснулся четырьмя своими колесами бревенчатого настила. Валентин, не дожидаясь, пока бортмеханик спустится из кабины, сам открыл дверцу и выскочил наружу. Невольно пригибаясь под пролетающими над головой с тяжелым шелестом лопастями, он отбежал в сторонку, прощально помахал пилотам, все еще сидящим у штурвалов, и легкой рысцой припустился вдоль края обнесенного жердями летного поля, более похожего на какой-нибудь телячий выгон, чем на место, где приземляются и поднимаются летательные аппараты.
8
Мимолетно улыбаясь и на ходу отвечая на приветствия знакомых, Валентин проскочил в крохотный зал ожидания. Там, у закрытого окошечка кассы, томилась очередь. "Худо дело", подумал он, открыл дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен" и ринулся вверх по скрипучей лестнице на второй этаж, где размещалась диспетчерская.
В иные моменты в диспетчерской бывало весьма оживленно, но сейчас там царила относительная тишина, нарушаемая лишь скорострельным писком морзянки. Диспетчер, мужчина лет за пятьдесят, худой и высокий, с плохо гнущейся левой рукой - следствие фронтового ранения, когда он летал в истребительной авиации, - сидел за пультом вполоборота ко входу. Не дав Валентину и рта раскрыть, он громогласно упредил:
- Смотрю - что за пижон шпарит с вертолетной стоянки? А это вон кто, оказывается! В город?
- В город, Кузьмич. Нужда - во! - Валентин полоснул себя ладонью по горлу. - Сам же видел - из Гирамдокана на вертолете добрался, спецрейсом.
- Знаю, вижу! - табачным голосом отозвался Кузьмич. - А теперь погляди: вон стоит двенадцатикресельная машина, - он указал рукой на серебристый АН-2.- Она уже под завязочку. А вон та, зеленая, еще неизвестно, пойдет ли сегодня в город. А внизу у кассы мается полтора десятка душ, видел?
Валентин кивнул.
- То-то! Тебя посажу, а другие что скажут? У меня что, глаза вовсе уж обмороженные?
- Ну чего ты зря нервничаешь, Кузьмич? Ведь все равно же отправишь меня, - Валентин задушевно подмигнул и присел к столу, на котором под толстым плексигласом лежала крупномасштабная карта района.
- Да? Интересно, почему это? - ворчливо спросил Кузьмич.
- Потому. Министр геологии прилетел, ждет меня в городе.
- Да ну? - седые кустистые брови диспетчера полезли вверх.
- Ага. И министр гражданской авиации тоже. Оба ждут меня не дождутся.
- Жулик, министр внутренних дел по тебе скучает! - Кузьмич заперхал, полез за папиросами. - Так и быть, помогу, но - учти! - в последний раз это! Приучил я вас, геологов… хотя, с другой стороны, все же свой брат… Минут через десять командир сюда заглянет, Вася Трепалин, так я его попрошу, чтобы он взял тебя тринадцатым пассажиром. Вася сегодня вдвоем со своим вторым пилотом прилетел, так ты сядешь в кабину вместо бортмеханика… А сейчас жми в кассу за билетом - скажешь, что я разрешил.
- Спасибо, Кузьмич! Ящик пива привезу тебе из города!
Валентин ссыпался вниз и, решив, что касса пока обождет, побежал в соседний домик, где находилась пилотская гостиница. Там в коридорчике стоял телефон, с которого можно было без помех позвонить начальнику экспедиции.
Ревякин оказался у себя.
- Слушаю, - послышался в трубке знакомый, чуть заикающийся голос.
- Здравствуйте, Леонид Михалыч, Мирсанов говорит.
- А, привет, привет! Видел я из окна, что вертолет пришел. Ну рассказывай, что там у вас стряслось.
- Ничего, Леонид Михалыч, все в порядке… Я прямо сейчас, минут через десять, улетаю в город. Вернусь завтра-послезавтра и все объясню…
- Что объяснишь? - Голос Ревякина стал тревожен - Летишь в город? Зачем? С Данил Данилычем что-нибудь?
- Нет, отец в норме… Важное дело… срочное… По телефону не расскажешь…
- Странно, странно… - с неудовольствием проговорил Ревякин. - Ну что ж… подождем до твоего возвращения. Надеюсь, причины у тебя достаточно веские… До свиданья!
Итак, это была отсрочка. Такой результат пока вполне устраивал Валентина, и он с облегчением положил трубку.
Направляясь за билетом, он быстренько еще раз просмотрел мысленно все свои дальнейшие действия, вплоть до такой на первый взгляд мелочи, как необходимость запастись сейчас в кассе двухкопеечными монетами: прилетев в город, он намеревался сразу же из аэропорта позвонить по телефону-автомату в несколько мест.
Когда объявили посадку, Валентин примкнул к выходящей на летное поле группе и вспомнил, что он - тринадцатый пассажир. Он тут же подумал о пресловутой суеверности летчиков и почти всерьез засомневался, согласится ли командир взять его. Однако Вася Трепалин, высокий флегматичный блондин, спокойно подвесил между пилотскими креслами широченный ремень и жестом указал: "Садись!"
Взлетели. Воздушные потоки, будто испытывая на прочность, несколько раз жестко встряхнули машину. АН-2, легкий и крепенький, как байдарка, настойчиво продирался вверх. Буйствовал мотор, прозрачный винт рубил воздух. Высота уже не ощущалась как высота - она незаметно превратилась в расстояние до земли.
Облака, еще час назад сохранявшие некое мрачное единство, уже распались. Их растеребило, распушило, выбелило, и солнце ныряло в них, как огненный колобок в новогодних сугробах. Только с одного из облаков далеко впереди, под углом к курсу самолета, косо свешивалась дымчато-серая кисея дождя. Сквозь лобовое остекление кабины открывался черт знает какой простор, наполненный голубизной, слепящим светом и как бы острым морозцем от снежной белизны облаков. И среди этого ошеломительного простора скромняга АН-2, честно выжимающий свои сто восемьдесят километров в час, казался висящим на одном месте.
Оба пилота сидели с отрешенными лицами людей, профессионально пребывающих в ежесекундной готовности к действию. Валентин подумал, что в общем-то находится в равном с ними положении: все, что можно, он уже рассчитал, прикинул, необходимая документация при нем, в туго набитой полевой сумке, а если же и произойдут какие-то непредвиденные случайности, то решения придется принимать, исходя из обстановки; поэтому самое лучшее сейчас - спокойно ждать и не изматывать себя бесконечными прогонами вариантов, - так будут целее нервы и сберегутся силы. Главное, чтобы Стрелецкий - этот "маг структурной геологии", как утверждала молва, - оказался на месте. Лично за себя Валентин не беспокоился - он был уверен в своих профессиональных возможностях. Еще желторотым студентом-дипломником он сумел когда-то разобраться в издавна неясном положении структур одного из районов Восточных Саян, доказав существование малозаметного, но крайне важного разлома, который с тех пор как-то само собой стал именоваться в среде геологов "тектоническим швом Мирсанова". Большинство специалистов и по сей день твердо полагало, что имеется в виду старший Мирсанов, Даниил Данилович, и Валентин никогда не пытался развеять это заблуждение.
9
Геолог во втором поколении, он даже предположительно не мыслил себя вне геологии, и ему казалось, что эта убежденность пребывала и пребывает в нем с первого дня сознательной жизни. В общем-то, так оно и было.
Мать свою, тоже геолога, Валентин помнил смутно - она погибла перед самой войной, когда ему едва исполнилось два года. Рос он в деревне, в многодетной семье отцовой сестры. О геологии, равно как и о матери, в ту пору получил он от тетки сведения хоть и краткие, зато сильные: "Понесло же Машку в эту распроклятую экспедицию! Бабское ль это дело! И сама, дура, пропала, и дите сиротой сделала!" В результате маленький Валя очень живо представлял себе такое: где-то в темном лесу живет огромная косматая "экспедиция" с кровавыми глазищами и когтистыми лапами, которая стережет какие-то камни и губит бедных мам. "Мама Вера, а экспедиция страшная, да?" - спрашивал он. Измученная оравой детей, а потому вечно сердитая "мама Вера" разражалась в адрес "распроклятой экспедиции", где "сплошное варначество" (тоже непонятное и жутковатое слово!), такими ругательствами, что у растерянного мальчика попеременно возникали желания то отыскать "экспедицию" и отмстить ей за маму, то никогда и близко не подходить к лесу, где обитает этот страшный зверь. Надо сказать, о лесе, а тем более о таинственной тайге, которая находится "там где-то", у Вали лет до десяти сохранялось довольно-таки смутное и неважное представление - деревня, где жила тетя, была расположена в безлесном краю, на юге Читинской области.
Отец пришел с фронта летом сорок пятого года и почти сразу же надолго уехал куда-то - все в ту же экспедицию, о которой Валя лишь теперь, из рассказов отца, получил более или менее верное представление. Проведывать сына Даниил Данилович наезжал только зимой, да и то очень ненадолго. Собственно, большой разницы между прошлой жизнью и настоящей Валя почти не ощущал: в войну отца не было с ним - и то же продолжалось и теперь; на фронте отец носил военный мундир - но и тут он ходил опять-таки в красивой форме с молоточками в петлицах (в те годы геологам это полагалось); на фронте он мог погибнуть - и в экспедиции, как полагал Валя, опасностей тоже хватало.
Весной сорок восьмого года, когда Валя закончил третий класс, отец забрал его к себе, в маленький таежный поселок, где базировалась его стационарная партия. И с этого времени до самого совершеннолетия Валя уже не знал иной жизни, кроме экспедиционной. Зимой он учился в поселковой школе-семилетке, а на лето уезжал с отцом в поле - на полевые поисково-съемочные работы. Отец брал с собой Валю вовсе не потому, что хотел во что бы то ни стало начать приобщение сына к миру геологической службы с самого нежного возраста, - Даниил Данилович оказался однолюбом и, даже пройдя войну, не забыл свою Машу и жениться вторично не пожелал. Волей-неволей пришлось ему всю заботу о сыне взять на себя.
Когда партия заканчивала работу в одном районе, ее расформировывали и геологов переводили в другие места. Таких переездов на памяти Вали было три. За малым исключением, на новом месте все было таким же, как на старом, - те же деревянные дома, такие же буровые вышки, лошади и прежние заботы.
Надо сказать, Валя с самого начала геологический хлеб даром не ел. В том возрасте, когда другие ребята ездят в пионерские лагеря, он помогал водить по тайге вьючные караваны, кашеварил у костра, научившись обращаться с картой и компасом, мыл по ключам шлиховые пробы и выполнял различные коллекторские обязанности. Со временем работы, поручаемые ему, становились все более сложными и ответственными. Незаметно и как бы между делом Валя научился многому. К семнадцати годам он мог:
делать не слишком сложные поисковые и съемочные маршруты, описывать разрезы;
документировать и опробовать горные выработки;
толково выписать наряд вместо прораба;
при необходимости - работать на ключе за радиста и отпалить бурки за взрывника;
управлять трактором и автомашиной;
вьючить и ковать лошадей;
срубить в тайге зимовье;
добыть и освежевать зверя;
связать по всем правилам плот;
починить одежду, подбить сапоги, обсоюзить валенки;
испечь в полевых условиях хлеб;
вправлять вывихи и делать искусственное дыхание.
После окончания семилетки он вознамерился было поступать в горный техникум - почему-то именно в Алданский, хотя такой же техникум можно было найти и поближе, - но отец смотрел на дальнейшее образование Вали иначе: десятилетка, а затем - горный институт. Валя спорить не стал, и жизнь продолжалась по-прежнему. В их поселке средней школы не было, поэтому три оставшиеся зимы Валя проучился в школе-интернате райцентра.