Он отступил назад. Я снова остался в одиночестве. Но тут вперед быстро выбежали дамы и окружили меня. Уродливые и красивые, старые девы и замужние, вдовы и монахини.
- Бедный мальчик!
- Тебе будет трудно обрести счастье!
- Как заметно, что рос он без матери!
Одни ласково гладили меня, другие обнимали. А некоторые даже целовали. Но мало-помалу они начали таять, словно растворялись во всепобеждающем утреннем свете.
Я обнаружил свое тело все в той же позе и все там же: я спал, прислонив голову к стене, одна нога так и свисала в пустоту. Я вернулся в свое тело, ощутил, какое оно теплое, как впитывает жар золотого солнца, - и вздрогнул от наслаждения и страха. Я вспоминал то, что со мной только что приключилось, как вспоминают сон.
Я спустился вниз. Разбудил Лепорелло.
- Мы уезжаем.
- Пора бы, хозяин. У меня все кости ломит. На скамье не очень-то поспишь.
Я зашел в комнату. Мариана спала и улыбалась во сне. Я присел на кровать и погладил ее по голове. Она приоткрыла глаза. А увидав меня, распахнула их во всю ширь. И прижалась ко мне.
- Ты уже уезжаешь? - спросила она с болью.
- Мы уезжаем.
- Ты вернешься?
- Зачем?
- Я хочу, чтобы ты вернулся. Я хочу, чтобы ты никогда не покидал меня.
- К чему оставаться или возвращаться? Ты едешь со мной.
- В твой дом?
- В мой дом.
- Да ведь я проститутка!
- Ты едешь со мной.
Я поцеловал ее глаза, сияющие от изумления и радости.
- Поторопись. Одевайся. Я жду тебя у крыльца.
Лепорелло сидел перед стаканом агуардиенте. Я сел рядом и велел принести мне того же.
- Со мной случилась престранная вещь, - сказал я ему. - Доводилось ли тебе слышать, чтоб человеку открылся во сне смысл жизни его?
- Сны, сеньор, всегда тем самым и славились, хоть в них много сокровенного. До сих пор никто не уразумеет, кем они посылаются - Богом или дьяволом.
- А ты-то как полагаешь?
- Я о том никогда не раздумывал, да и ни к чему мне это, я и снов-то почти не вижу.
- Мой сон был причудливым, но понятным. Настолько понятным, что помог мне разобраться в самом себе. Во сне я рассуждал так, как наяву не дерзнул бы помыслить, и с уст моих срывались ужасные слова.
- Да ведь, сеньор, всем известно: за сны свои мы вины не несем. Еще чего… А сеньор не желает рассказать мне сей сон, может, я чего и присоветую?
- Нет. Рассказать я его расскажу, но не тебе.
- Что ж. На то есть люди вам под стать. Командор…
- Люди, что слывут мне ровней, понять меня не сумеют, а Командор тем паче… И думается, с этими людьми дорожка меня скоро разведет. Я останусь один, только с тобой.
- Отчего ж так, сеньор?
- Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокаженных.
- Ежели сеньор согрешил - поскорей бы покаяться!
- Я не согрешил, я - грех.
Тут Лепорелло метнул на меня быстрый взгляд, и взгляда его я не понял.
- Я не принуждаю тебя и впредь оставаться у меня на службе. Если боишься…
Лепорелло обнял меня.
- Хозяин! Разве могу я вас покинуть?
Тут появилась Мариана. Она дрожала от утренней прохлады. Я завернул ее в свой плащ, и мы сели в коляску. Когда мы въезжали в Севилью, я приказал Лепорелло:
- Отвези ее к нам, но так, чтоб никто не видал, и пускай ложится спать. А ты немедля отыщи моего торговца платьем, еще до вечера он должен доставить нам лучшие женские наряды, самые модные.
5.
Утро было жарким и ясным, люди двигались неторопливо, стараясь держаться в тени. Я подошел к кафедральному собору. В патио, усаженном апельсиновыми деревьями, нищие и бродяги, собравшись кружком, слушали россказни солдата - калеки. Но, увидав меня, тотчас повскакивали с мест и стали клянчить подаяние. Я швырнул им горсть эскудо. Уже у врат я увидал, какая там разгорелась потасовка из - за моих монет. Мне это не понравилось, и я раскаялся, что не разделил деньги меж ними сам.
Я вошел в собор. Священник служил мессу. Пред алтарем мерцало множество свечей. Я постоял, глядя на язычки зыбкого пламени, и взор мой наслаждался их сиянием. Вдруг я приметил, что какие - то две женщины, сперва только повернувшие в мою сторону головы, теперь поднялись и направились ко мне. Я прислонился к колонне и притворился, будто поглощен мессой; женщины же встали напротив и завороженно глядели на меня. Мне пришлось - сколь можно вежливо - поинтересоваться, чего это они на меня уставились. Они, не ответив, перекрестились и убежали. Одна из них была средних лет, но еще красивая, другая - юная и прелестная. Они скрылись в глубине церкви. Сотворенное ими крестное знамение привело меня в замешательство. Что они увидали во мне или что угадали?
Я не мог бы с точностью объяснить, зачем вошел в храм. Что - то говорило мне: нынешние приключения мои должны были завести меня сюда, но с какой целью - понять я не мог. Я отыскал укромный угол и присел. Мимо прошествовал священник в полном облачении, перед ним - служка с колокольчиком, следом - процессия женщин в черном. Я поспешно отступил в тень. Служка с колокольчиком был уже далеко, и меня снова окружала тишина, полная какими - то шорохами. Только тогда я смог безраздельно отдаться своим мыслям.
Я стал перебирать картины сна, припомнил собственные речи да и разговор с Лепорелло. Это можно было посчитать случайными эпизодами, но теперь я должен был здраво и хладнокровно все обдумать и принять решение. Я вспомнил Мариану - как же иначе? - но лишь в качестве отправной точки или первого звена в цепочке событий. Я не чувствовал плотского восторга, но в то же время сердца моего не коснулась даже тень раскаяния. Бог знал, чего я хочу, и помогал мне. Моя воля и мой разум могли действовать беспристрастно. Я возблагодарил Господа.
Но именно с этого мига в душе моей завязалась борьба. Мне подумалось, что, отрекаясь от Бога, я попадал в тенета дьявола, и такой исход внушал мне тревогу. Я никогда не испытывал к Сатане ни малейшей симпатии. Он слишком подл и грязен. И более всего меня отвращает его двоедушие. Что тут говорить: дьявола никак не назовешь кабальеро - вопреки высокородности. Так вот, в тот момент я явственно ощущал, как он кружит поблизости, стараясь искусить меня. Он не желал, чтобы я остался один на один с моими волей и судьбой. И действовал ловко: уж в чем в чем, а в хитрости ему не откажешь. Он открыл мне глаза на красоту Темных Сил, на заманчивость Бездумного Счастья, и незримый вихрь тотчас подхватил меня и унес так же далеко, от себя самого, как и минувшей ночью. Сердцевина ночи по - своему светоносна, но свет ее не похож на наш, он пронзает ночной мрак и выявляет неведомую сущность вещей. Рассудок мой помрачился, и воля дрогнула, но лишь на миг. Стоило только черной пелене начать полниться счастливыми стонами, ожиданием нескончаемых оргазмов, как я сделал над собой усилие и не позволил земле уплыть из - под ног, не дал чувствам оторваться от реальности. Я сражался отважно. И над головой моей пели виолончели. Но тут рядом прошмыгнули две сплетницы - богомолки - я тотчас постарался ухватиться за действительность, почерпнуть из нее силы. Женщины на чем свет стоит костерили архидиакона, и их брань, их визгливые голоса сумели сделать больше, нежели пение виолончелей, хотя старухи были страшнее черта.
Я знал, что теперь меня покинули и Божья милость, и дьявольские искушения. Но сердцем понимал: долго так продолжаться не может, ни Бог, ни дьявол навсегда от меня не отступятся, станут заманивать в ловушку, как им и положено. Я воспользовался случаем, чтобы поплакаться Господу: дескать, не было у меня иного - третьего - пути к свободе. "Кто не со Мною, тот против Меня", - изрек Всевышний. Так отчего же непременно с дьяволом? Разве нельзя быть, скажем, с людьми? И тут я осекся, ибо положил себе не лукавить. Ведь редкостное ощущение свободы, которое я только что испытал, мало кому из людей даровалось, но я - то не сумел воспользоваться им. Сердцу моему недостало зрелости для выбора. Словом, я допускал, что могу убить Дона Гонсало, а после душа моя откликнется на первый же призыв Господа. По здравому размышлению, мои претензии к Богу выглядели спорными, даже я сам мог бы оспорить их и разрушить. Но как только я подступал к сему пункту, нутро мое закипало обидой на Дона Гонсало за оскорбление и унижение, которым я подвергся. А если Дон Гонсало принесет извинения? Тот, кто обратился ко мне от лица предков, забыл оговорить такую возможность, сам же я склонился бы к милосердию.
И я тотчас решил, что мой долг - дать старику шанс раскаяться. Нефы опустели, запах ладана волнами плыл по храму, и в темноте свечи сеяли свой дрожащий свет. Я быстро вышел из церкви и кинулся к дому Дона Гонсало. К концу пути я весь взмок от несносной жары и, прежде чем постучать в дверь, чуть постоял в тени, стараясь отдышаться и поостыть.
Дверь мне отворила молодая служанка. Поставив руку козырьком, она глядела на меня, точно потеряла дар речи от изумления. Просто стояла и смотрела, пока я не сказал:
- Я желал бы видеть Командора.
Так и не промолвив ни слова, она распахнула дверь. Я вошел в переднюю. Служанка все так же неотвязно глядела мне прямо в глаза, и во взоре ее я обнаружил то же восхищение, что чуть раньше, в соборе, проскользнуло в глазах двух женщин.
- Не известите ли вы Дона Гонсало…
- Да, да. Сейчас.
- …что его желает видеть Дон Хуан Тенорио.
- Дон Хуан Тенорио! - повторила она таким голосом, словно произносила волшебное заклинание "Сезам откройся!", а не мое имя, в котором тоже крылась своя музыка, но совсем иная.
- Обождите. Там. В патио.
Я оказался в патио. От солнца спасали куски материи, натянутые поверху. Рюрик был большой, усаженный цветами и с фонтаном посредине. Меня пленил звук льющейся воды, я полюбовался цветами и даже, не удержавшись, нежно прикоснулся к какой - то на диво красивой розе. Но тут я заметил, что служанка так и стояла в передней и смотрела на меня во все глаза. Я резко взмахнул руками и вскрикнул, словно вспугивал кур, и только тогда она бросилась прочь. И почти тотчас же до меня донеслись приглушенные голоса, осторожные шаги, кто - то быстро перебегал с места на место, кто - то с большой осторожностью приоткрывал ставни, иными словами, я понял, что за мной наблюдают.
Вскоре явился Командор. Сперва я услыхал, как он топоча спускается по лестнице, потом в конце галереи выросла его огромная фигура. Господи, что за пугало! Видно, он только что проснулся. Тяжелые космы закрывали половину лица. На нем были мягкие туфли, алый бархатный халат, правда весьма потертый, из - под него торчали голые ноги. Но шпагу он меж тем нацепить успел.
Командор поднял было руки и даже быстро замахал ими, словно ветряная мельница крыльями, но сообразив, что я не думаю кидаться ему навстречу, руки опустил и шагнул ко мне с встревоженным видом. Он будто сразу стал ниже ростом, плечи его опали, а спина сгорбилась. Теперь он походил на сдутый бурдюк - весь обмяк, и плоть висела на костях, как паруса на корабле в пору мертвого штиля. Дон Гонсало явно чего - то испугался. Брось я ему в тот миг "Негодяй!", он пал бы к моим ногам и разыграл бы сцену бурного раскаяния. Но, слава богу, такое не пришло мне в голову. Я улыбнулся ему, чуть наклонив голову - но не ниже, чем велят приличия, - и поздоровался. Только тогда он вздохнул с облегчением и обнял меня.
- Ах, как ты напугал меня, мальчик мой! Я уж подумал, не стряслась ли какая беда! - пролаял он.
- Нимало.
Командор подтолкнул меня к стулу.
- А я целую ночь глаз не сомкнул - все думал о тебе. Вчера - то, узнав, что ты спознался с той девицей, я решил: "Ну, это надолго", и велел твоему кучеру отвезти меня домой. Но стоило мне остаться одному, как я засомневался: разумно ли было покидать тебя?.. - Он положил руку мне на плечо. - Слава богу, мальчик, слава богу! Вижу, ты жив и здоров. - Он понизил голос. - Ну и как? Ты меня понимаешь. Кажется, ты с этой девчонкой…
- Да.
- Ну и как? Как? Тебе понравилось?
Я отвел глаза и опустил голову. Я обдумывал ответ. Но старик принял это за стыдливость или смущение.
- Чего уж тут стесняться. Ты не совершил никакого преступления. Напротив, стал мужчиной. И скоро убедишься в этом. Сам себя не узнаешь, уверенности в тебе поприбавится… А ведь у тебя все еще впереди!
- Но вы - то эту дорожку до конца прошли…
Он вздохнул.
- Ах, сынок! Опыт - то есть, да вот мало осталось пороха в пороховницах. Юность давно миновала. Но все ж… - Он снова понизил голос и наклонился к моему уху: - я еще держусь. Девушки девушками, но и кроме них есть кое - что на этом свете. Скажу по секрету: люблю провести времечко в компании знатных сеньоров - подале от любопытных глаз. Тут главное, понятно, осторожность, ведь все мы люди почтенные, и ежели в Севилье прознают про наши забавы, скандала не миновать! Но мы действуем с оглядкой: из дома выходим поужинавши, будто наше братство устраивает ночные молитвы, и у верного человека, где имеется просторное подземелье, закипает такое! Женщины, карты, вино… И будь уверен! Мы зовем не шлюх каких, а дам благородных, тех, что живут в нужде и нашими милостями перебиваются. Вот бы и тебе заглянуть туда нынче ночью… За кого другого я бы не поручился, а за тебя…
Я молчал. Он взглянул на меня.
- Что с тобой, мальчик?
- Я думаю, что, не повстречайся я с вами, мог бы сделаться святым.
- Ба! Все эти сказки про святость - для недоумков. Возьми тех же священников: проповедуют одно, да делают другое. И кое - кто из них заглядывает на наши пирушки, тайком, само собой. А послушал бы ты, как насмехаются они над набожными людьми!
Тут появился слуга, Дон Гонсало оборотился к нему, и вопрос его походил на пушечный залп:
- Ну что тебе?
- Сеньора дуэнья просит вас на минутку подняться в верхние покои.
- Ладно! - прорычал он, а когда слуга скрылся, бросил: - Подожди немного. Пойду погляжу, что ей надо, а заодно и оденусь.
Он удалился огромными шагами. Я смотрел ему вслед и думал: "Ты приговорен к смерти". Прошло немного времени. Я поднялся и снова стал любоваться цветами. Но вдруг услыхал, как за спиной моей приоткрылось окно и кто - то позвал меня.
Я приблизился. И с трудом разглядел женскую фигуру, укрывшуюся за решетчатой ставней.
- Эй, Дон Хуан, послушайте!
Я отвесил незнакомке поклон.
- Не тратьте время на церемонии. Нынче ночью, в десять, к вам явится дуэнья. Следуйте за ней и не задавайте вопросов.
Окно мягко захлопнулось. Не знаю, заметила ли она мою улыбку.
6.
Я сопроводил Командора до церкви, и, прощаясь, мы условились, что в один из вечеров он возьмет меня с собою и что я дам ему знать, как только надумаю принять приглашение.
- Но потихоньку, понятно? Чтоб не прознали слуги или приятели. Такие вещи делаются украдкой. Главное, сынок, репутация, ведь люди глупы, а безупречная репутация - это, в первую голову, почитание обычаев, соблюдение приличий. Станешь вести себя как подобает мужчине - тебя обольют помоями. Но кто, как баба, всякий день ходит к мессе да молится, да соблюдает пост, а остаток времени проводит в раздумьях и покаянии, того превозносят до небес. Вот и надо быть похитрее, надо ловчить и жить напоказ. По светлу - в церковь, затемно - поразвлечься.
- Но, Командор, разве в том, что вы мне предлагаете, нет греха?
- Ба! - прогромыхал он. - Для грехов - то имеется у нас в душе отличнейшая кладовая, каждый год в Святой четверг мы ее очищаем от хлама, да только потом она заново наполняется.
- А если нагрянет смерть?
- Священник все уладит; а не окажись поблизости священника, молвим "Господи!" - и полный порядок.
Я немного побродил по Севилье и ближе к полудню отправился домой. Я велел позвать Мариану. Она явилась веселая, но глядела по сторонам, да и на меня тоже, с легким испугом.
Я спросил:
- Ты умеешь танцевать?
- А как же!
- Почему же "а как же"?
- Да ведь в нашем ремесле без этого нельзя…
- Не смей впредь поминать свое ремесло, забудь о нем: такова моя воля - ты больше не шлюха. Что тебе нужно для танца?
- Музыка и кастаньеты.
Лепорелло отправился на поиски музыкантов и кастаньет. Стол был накрыт, на нем явились мясные закуски и сладости. Я отказался от мяса - из уважения к посту - и попросил принести овощей. Я наслаждался едой, пил вино, и смотрел, как танцует Мариана. Она делала это на старинный манер, все искусство ее сосредоточилось в движениях головы, рук и ног, а само тело оставалось почти недвижным. Кастаньеты звучали глухо, она безоглядно отдавалась ритму гитары. Танец ее был сама сдержанность - медленный, безупречно целомудренный, и длился довольно времени, чтобы я успел покончить с овощами. и фруктами. Когда дело дошло до сладостей, гитарист словно переродился, тело Марианы оживилось, и она запела - голосом чуть резким и хрипловатым, но красивым:
Арена Севильи, оле,
Да Золотая башня,
Где севильянки, оле,
хороводы водят.
Мне больше нравился первый танец, подумал я, там движения были благороднее, хоть и беднее. Теперь же вихрем завивались юбки, мелькали голые ноги, и зрелище это заставило меня обратиться мыслями к женскому телу, которое теперь, казалось, готово было сыграть совсем не ту роль, что минувшей ночью.
- Девчонка похожа на спелую вишенку, - шепнул Лепорелло, не сдержавшись.
Я велел ему умолкнуть. Мариана стучала каблучками, летала туда - сюда, кружилась и непрестанно поглядывала на меня. Теперь кастаньеты звучали призывно, и сигнал их повторялся с каждым разом все настойчивей. Как - то незаметно, против моего желания, кровь моя заиграла; я больше не думал о женском теле и сокрытой в нем тайне, моя правая нога начала слегка пританцовывать. Мариана, словно пламя, горела все ярче, и жаром обдавало всех, кто находился рядом: ее бешеные юбки заполнили собой всю залу. Лица присутствующих переменились, ноги сами пришли в движение, потом и кисти рук, руки, тела, будто у всех у нас, здесь собравшихся, была одна душа, одна воля. Тут один из слуг, не стерпев, пустился в пляс. Он щелкнул пальцами и встал лицом к лицу с Марианой. Гитарист играл неистово, он обнимал инструмент, как обнимают женщину, и, казалось, вот - вот примется осыпать гитару поцелуями. Скоро в комнате остался только ликующий и привязчивый ритм, ритм и пламя, жаркий огонь, кастаньеты и перебор гитарных струн… И души наши кинулись в этот огонь… Пока не лопнула с жалобным стоном первая струна. Волшебство тотчас рассеялось, и все будто окаменели.
- Словно ангел пролетел, - заметил я.
И ровно в этот миг явился слуга с известием, что меня желает видеть Дон Мигель Маньяра. Я пошел туда, где ожидал меня гость.
Посреди залы, в профиль к свету, скудно пробивавшемуся сквозь жалюзи, стоял некий господин. Увидав меня, он подался вперед и простер ко мне руки - будто олицетворяя собой напоминание о смерти.
Я поклонился и указал ему на кресло.
- Добрый день, сеньор.
Он воздел руки к небесам.
- Сын мой!
Голос его срывался, жест был театральным, и вообще он переигрывал.
- Что - то стряслось?
- Сын мой! Тело батюшки твоего еще трепещет, по крайне мере, пожирающие его черви доподлинно трепещут, а ты встречаешь меня музыкой?
Я пожал плечами и объяснил: