Может быть, консул сам предложит… в прошлый раз мы с ним пили водку… может быть, и теперь…
Консул не предложил. Я расстроился. Консул спросил, как у меня дела. Я соврал: сказал, что отлично. Он предложил пройти внутрь монастыря, и мы прошли.
Первое, что я почувствовал, был запах. В монастыре странно пахло. Запах говорил о джунглях после ливня… о ядовитых, но прекрасных цветах жасмина… о китаянках-стриптизершах из дешевых кабаков Шанхая… В монастыре пахло Азией.
На полу главного зала лежал ковер. Потолки были высокие, а у дальней стены сидел позолоченный Будда. Перед ним на полу сидели ламы - человек двадцать. Бритые, в плащах. Не исключено, что настоящие тибетцы.
- Здесь очень красиво, вам не кажется?
- Красиво? Пожалуй, да. Красиво.
- Если вы не спешите, давайте дождемся окончания службы?
Консул сел на скамью у входа, а я, дурак, уселся рядом. Скамья оказалась чудовищно неудобной. Сиденье было узким. Спинки не было вовсе. Позвоночник упирался в холодную и жесткую стену. Посидишь с полчасика и начнешь прикидывать - а как бы это, блин, переместиться отсюда куда-нибудь, по возможности в нирвану?
Монахам было холодно, и они кутались в плащи. Монахи раскачивались из стороны в сторону, перебирали четки, закатывали глаза и оттопыривались как могли. От их совместного носового гудения высоко под потолком позвякивали стекла.
Консул сидел с таким лицом, что я окончательно понял: пива с ним попить не светит. Ему нравилось слушать монахов, а мне нет. Я наклонился к его уху и шепнул, что выйду покурить.
Выходить совсем уж наружу под проливной дождь не хотелось. Я дошел до дверей. На столике у входа лежала брошюрка "Как достичь Спасения, следуя буддийским путем".
Наугад открыв книжицу, я прочел фразу: "Буддизм - это не религия, не идеология и не философия. Буддизм - это просто полная свобода…" Фраза меня обрадовала. Раз не религия, а полная свобода, то курить у входа в монастырь, скорее всего, можно.
Я распечатал новую пачку "Lucky Strike" и бросил целлофан на ступени. А потому что нечего устраивать такие длинные службы! К моменту, когда я докуривал третью сигарету, занудное пение стихло и в дверях показался Дэн.
Не заорать во весь голос "Пиво!.." стоило мне больших усилий.
- Вы раньше бывали в буддийских монастырях?
- Не доводилось. А вы?
- В Китае довольно много буддийских монастырей. Правда, наш буддизм совсем не похож на тибетский.
- А пиво в Китае есть?
- О! В Китае очень хорошее пиво. Как-нибудь я вас угощу.
- Сегодня?
- Вы обратили внимание на то, как много здесь тибетцев? Вы ведь знаете, да, что Тибет сегодня - это проблема для нашей страны? Там очень сильны сепаратистские настроения…
- Да?
- Но мы стараемся решить эту проблему.
- Да?
Мы помолчали. Я чувствовал, что скоро потеряю сознание… что уже почти начал его терять.
(Если ячменный солод перегнать в особых чанах… и охладить до температуры в пятнадцать градусов по Цельсию…)
- Холодно здесь. Может, дойдем до кафе?
- В Петербурге мы тоже стараемся установить контакты с живущими в России тибетцами.
- Получается?
- В общем, да. Хотя монахи, которые здесь живут, очень заняты. У них очень мало свободного времени.
- Буддийским монахам можно пить пиво?
- Понятия не имею. Наверное, можно. Но у них нет свободного времени. Понимаете, в храме идет ремонт.
- Да? Что они строят? Кафе при храме?
- Они не строят, они реставрируют. Раньше, до Октябрьской революции, на крыше был зимний сад. Специально для медитаций. Там стояли статуи божеств, росли тибетские сосенки… Потом сад демонтировали, а теперь монахи пытаются его восстановить…
- Здорово!
- Если вам интересно, пойдемте, я покажу вам эту стройку.
- Может, не сейчас? Может, попозже?
- Зачем ждать?
- А пиво? Как же пиво?
- Пойдемте, Илья. Пиво никуда не денется.
- Пиво - да. Пиво - не денется. А я?
- Пойдемте-пойдемте! Вам будет интересно.
Мы вернулись в молитвенный зал, прошли в дальний правый угол и, не встретив ни единой живой души, оказались в служебных помещениях монастыря. Я ненавидел консула и собственную вежливость.
С изнанки монастырь оказался грязным, давно не прибиравшимся и очень запущенным. Некрашеные стены, толстые ржавые трубы. Пахло во внутренних помещениях не благовониями, а сыростью и вчерашним обедом.
Задрав голову, Дэн сказал:
- Дальше подниматься опасно.
Мы забрались на четвертый этаж и стояли ровно над потолком молитвенного зала. Высоко вверху виднелась крыша пятого, последнего этажа. Вернее, самой крыши не было. Были остатки дореволюционного навеса. Частью застекленного, частью затянутого полиэтиленовой пленкой.
Сквозь бреши виднелось мокрое небо и капал дождь. Он был мокрый, как губы у парня, который только что выпил бокал холодного пива. Чтобы ниже этажом не протекал потолок, здесь стояли перемазанные цементом тазы и детские ванночки. Сложную конструкцию навеса, состоящую из труб и досок, поддерживали строительные леса.
Еще в самом углу стояли укутанные брезентом статуи буддийских божеств.
- Когда ремонт будет закончен, над монастырем будет стеклянная крыша. А в помещении, прямо под ней, разобьют садик со скульптурами. Вот этими.
Я сказал "как интересно!". По-английски пиво называется "бир". Звучит как слово "медведь", но по-другому пишется.
- Буддизм вообще интересная религия. Например, садик будет посвящен во-он тем двум божествам.
Дэн задрал голову и указал на две статуи, размещенные под потолком на особом помосте.
- Будде и его жене?
- Богу Махакале и богине Шакти.
Я задрал голову и порассматривал расположенных под потолком богов. Жирный бог-мужичок с оскаленной пастью. Супруга ему под стать: гипертрофированный бюст, вывалившийся красный язык, раскоряченная поза.
- Какая милая пара!
- Вы знаете этих богов?
- Слышал о них.
- Махакала и Шакти. Главные боги тибетского тантризма. Бог-мститель и богиня-шлюха.
Дэн посмотрел на меня. Я посмотрел на Дэна. Мне не понравилось то, как он на меня смотрел.
- Вы ведь знаете, что тибетский сепаратист начала века по кличке Джи-лама был инкарнацией именно этого бога - Махакалы.
- Да что вы говорите?
- Говорят, ваш земляк, петербургский тибетолог по фамилии Кострюков, тоже верил в Махакалу. Говорят, он считал, что Махакала мстит за какие-то его, Кострюкова, проступки.
Маленький, худощавый, с черной прилизанной головкой, китаец напоминал умную птицу. Птица смотрела на меня и прикидывала: не выклевать ли мне глаза?
- Вы знали, что Кострюков работал здесь, в этом самом помещении? Да-да. Все так и было. Он вернулся из экспедиции на советско-китайскую границу и здесь, в дацане, сортировал свою коллекцию. А спустя полтора года его арестовали. Прямо здесь все это и произошло. Работники НКВД поднялись по той самой лестнице, по которой только что поднимались мы, и предъявили Кострюкову ордер. Он попросил их выйти. Они согласились. Потом Кострюков отправился с ними на Литейный. Вскоре его расстреляли.
- Какая печальная история! Зачем вы мне ее рассказываете?
- Знаете, что интересно? Кострюков успел передать из тюрьмы на свободу всего одно письмо. Он сидел в спецтюрьме НКВД на шестом подземном этаже. И тем не менее умудрился переслать жене письмо. Как? Я не знаю. Зачем? Думаю, оно было очень важно для него, это письмо… Поправьте меня, если я не прав.
Я промолчал. Что я мог сказать?
Дэн продолжал смотреть мне в глаза.
- Кострюкова сажают в тюрьму. Ему грозит смертная казнь. Но единственное, о чем он думает, сидя в камере, - это как бы переправить на волю письмо. Что заставило его так себя вести? Я не знаю. А вы?
- Я тоже не знаю.
(Он просил прислать ему канистру пива… Холодного…)
- Знаете, о чем я подумал? Если одного человека очень интересует то, что известно второму, то ведь эти двое могут договориться. Сойтись в цене… Вы понимаете, что я имею в виду?
- Абсолютно не понимаю!
(Вернее, понимаю. Ты хочешь, чтобы я откупился от тебя, и тогда отпустишь меня в кафе…)
Пока мы спускались вниз, Дэн поддерживал меня за локоть и продолжал бубнить:
- Я не тороплю вас с ответом. Вы знаете, где меня найти. Одному вам все равно не справиться. Наш соотечественник Ли уже пытался не учитывать интересы всех сторон…
Потом мы все-таки оказались за оградой монастыря. Десять минут до ближайшего магазина… полдоллара за банку пива… все!
Дэн предложил подбросить меня на своей консульской машине. Нашел дурака! Он щелкнул дверцей машины и уехал. Я остался стоять под дождем. Я курил и чувствовал, как по лицу стекают холодные капли. Они совсем меня не раздражали.
Докурив, я повернулся к дацану спиной и пошел искать магазин. С пивом. С холодным, как этот осенний дождь пивом.
Ушел я не далеко.
- Стогов!
У ограды монастыря стояла Жасмин. Девушка, каждое появление которой в моей жизни означало новый виток неприятностей.
Первое, что я сделал, - огляделся по сторонам. Когда я увидел эту девушку впервые, в клубе застрелили китайца. Во время второго свидания дубинкой по голове получил уже я сам.
Что на этот раз?
- Давно не было тебя видно. Я начал бояться, что остаток жизни придется провести в тоске и без неприятностей.
- Ты не рад меня видеть?
- Очень рад. Столько времени прошло, а голову мне так никто и не проломил. Теперь, надеюсь, дела пойдут, а?
- Все остришь… Красавчик…
Только тут я понял. Точнее, почувствовал. Жасмин была пьяна. Вернее, нет. Она была не просто пьяна, а пьяна смертельно… вдрабадан.
Она попыталась сделать шаг мне навстречу и рухнула мне на руки. Мягкими детскими ладошками она гладила мне лицо и повторяла всего одну фразу:
- Стогов… Стогов… Милый… Увези меня отсюда, пожалуйста… Куда угодно… Стогов…
"Этого мне только и не хватало", - подумал я.
11
Когда я входил в Лениздат, часы над входом высвечивали половину пятого. Самое время появиться на рабочем месте. В смысле, немного выпить и - появиться.
Господи, хорошо-то как!
Жасмин я отвез к себе. Все то время, пока я втискивал ее на заднее сиденье такси, поднимал до своего четвертого этажа, укладывал на диван и накрывал пледом, я не сомневался, что позже стану жалеть о каждой из перечисленных операций.
В редакцию я отправился на той же машине. Доехал без приключений. Вы ведь не станете называть приключением то, что четыре раза за время пути я просил водителя остановиться и покупал себе пиво?
На лестничной площадке второго этажа Лениздата девица из Российско-Американского пресс-центра втерла мне приглашение на завтрашнюю пресс-конференцию жутко знаменитого экономиста. Его фамилию я слышал впервые. С гораздо большим удовольствием я бы узнал фамилию девицы. Между вторым и третьим этажами парень из "Экспресса" рассказал, что его газету в ближайшее время закроют, и занял у меня денег. На третьем из двери с надписью: "Корректорская" выплыла полная шатенка и, не выпуская сигарету из губ, заорала: "Сидоркина! Мать обнимать!.. У Никиты Михалкова хвост завис!.."
Все было нормально. Все было на своих местах. Главное, что я тоже был на своем месте.
В буфете было не протолкнуться. Я заказал пиво (четыре буквы… а как много смысла!) и поискал свободный столик.
В дальнем от стойки углу бородатые политические обозреватели пили коньяк. Брызгая слюной и сыпля пепел себе на пиджак, они во весь голос обсуждали последние строго секретные сплетни.
Местами за столиками виднелись хорошенькие девушки. Я поискал глазами Осокина: раз есть девушки, значит, он должен быть неподалеку. Осокина в буфете не было, зато я отыскал свободное место и отнес свои бутылки туда.
Напротив, подперев щеку, сидел Белкин, дизайнер толстого глянцевого журнала, квартировавшего на четвертом этаже Лениздата. Его грустные глаза были скрыты темными очками.
Вместо "Здрасти", Белкин сказал мне, что жизнь, оказывается, дерьмо. Я предположил, что, если снять очки, мир станет более солнечным… более светлым. Белкин сказал, что не может: под глазом у дизайнера синяк, и в таком виде он не может ходить по редакции.
- Два раза уже сегодня лбом об углы трескался. А снять очки не могу. Стыдно.
- Что случилось?
Белкин присосался к своему бокалу. Даже глотая коньяк, он сумел несколько раз жалобно вздохнуть.
Белкин был гомосексуалистом. Об этом знал весь газетно-издательский комплекс. Белкин был не простым гомосексуалистом, а идейным и очень агрессивным. Он был пророком гомосексуалистической идеи.
Белкин не был похож на типичного гея, как их показывают в кино: жеманного типчика с родинкой на верхней губе и в женском нижнем белье. Двухметровый Саша с пудовыми кулаками и бугристым лысым черепом пил как лошадь, громко матерился и был не дурак подраться.
В свое время, еще при коммунистах, за свои половые пристрастия Саша успел посидеть в тюрьме. Говорят, даже там он пользовался неким авторитетом. Звучит фантастично, но я этому верю: несколько раз мне доводилось пить алкоголь с ним в одной компании. На определенной стадии подпития Белкин грабастал самого симпатичного из собутыльников и жутким грудным голосом сообщал: "А теперь, милый, мы с тобой поцелуемся… Возражения?.."
Кроме того, он мог заявиться на работу с накрашенными глазами и губами. Отчего становился похож на персонажа последних фильмов Джона Карпентера.
Вчера Саша со своим мальчиком - у Саши был мальчик, очень вежливый студентик из престижного вуза, - отправился в бассейн.
- Слушай, нормально, блядь, себя вели. Плавали там… типа, с вышки прыгали… А рядом бандюги какие-то плескались… Уроды, бля буду…
- Уроды - в смысле некрасивые?
- Уроды - в смысле обзываться начали. Не, бля буду, грязно обозвались… да еще громко так… Короче, это… я им сказал, чтобы они вели себя прилично… все-таки в общественном месте находятся…
- Ну и чего?
- Ну и, это… огреб, короче…
Я представил себе, как все это выглядело на самом деле. Скорее всего, уже с утра вылакавший не меньше бутылки коньяка, Саша ржал как конь, тряс своей вдетой в заросший густой шерстью пупок сережкой и норовил прихватить студентика прямо в воде. Чем и вызвал гнев непривычных граждан.
- Приложи к глазу пакетик от выпитого "Липтона". На следующий день синяк пройдет.
- А пройдет ли от "Липтона" гомофобия нашего общества, Илья?
Я вышел из буфета, поднялся на четвертый этаж, отпер дверь кабинета и кинул мокрую куртку на кресло.
Из аппарата успела наползти длинная, как анаконда, лента факсовых сообщений. Я скомкал ее и швырнул в корзину для бумаг. Секретарша Оля, которой я оставляю ключ, чтобы она иногда прибирала у меня в кабинете, положила на стол несколько писем от читателей. Не читая, я отправил их вслед факсам. Затем в корзину полетели и подсунутые под дверь последние номера городских газет.
Я выкурил, прикуривая одну от другой, несколько сигарет. Через серое окно тщательно осмотрел небольшой кусочек грязной осенней Фонтанки.
Потом я запер кабинет, спустился в магазин на первом этаже, купил упаковку из шести банок "Балтики", поднялся на третий этаж и постучал в кабинет Кирилла Кириллова.
Кабинет Кирилла располагался всего через один от моего. Из-за запертой двери поинтересовались:
- Кто? Кто там?
- Пятьсот на шесть… сейчас… Там - три тысячи грамм. Не помешаю?
- Сколько грамм?
Дверь открыли. Я понял, что не помешаю. Письменный стол Кирилла был, как обычно, завален толстенными полинезийско-латинскими словарями. Вокруг стола сидело в общей сложности человек десять. В основном журналюги, а также парочка незнакомых мрачных типов.
Кирилл сказал "О!". Не знаю, меня ли он имел в виду. Глаза у Кирилла расползались по сторонам, как осенние мухи. Потом он рассмотрел упаковку "Балтики" и еще раз сказал: "О!" Подумал и добавил: "Только тебя здесь и не хватало!"
Я решил, что скорее это выражение радости. Пожимая руку мрачным типам, от одного из них я услышал "Шалом", а от второго: "Мир тебе, брат". Я не стал обращать внимания. Знакомые Кирилла все такие.
Не знаю, чем они занимались до моего прихода, но после прихода все какое-то время молча и уперев глаза в пол хлебали из больших стаканов. Кирилл что-то нашептывал на ушко машинистке Тане, а та толкала его в грудь и шипела: "Да отстань ты, извращенец… И хватит плеваться. Все ухо мне заплевал…"
Потом лобастый, как доберман, криминальный обозреватель произнес:
- А мы вчера материал о черных следопытах опубликовали.
Присутствующие посмотрели на него.
- Вчера опубликовали, а сегодня с утра кекс один приперся. Типа, протест втирать. Мол, на самом деле все не так, как мы пишем. Здоровый такой дядька. Бородатый. В дождевике и с рюкзаком. Вошел и давай орать. А мы ему водки предложили.
- Откуда у вас в отделе водка?
- От верблюда. Это такой зверь с горбами. Угостили мы, значит, дядьку водкой. А он все равно орет. Причем угрожает как-то странно. Непонятно чем… а потом он встает и говорит - так, мол, и так, запивали-то мы все-таки пивом, так что щас приду. И уходит. А рюкзак оставляет в кабинете. Сперва мы ничего, сидим, внимания не обращаем. Спохватились, только когда до нас с Серегой дошло: следопыта этого чертова нет уже минут пятнадцать. А рюкзак стоит. Мы оба замолчали, друг на друга смотрим и слышим - тикает. В рюкзаке.
Обозреватель замолчал. Дым от моей сигареты печально уплывал вверх. Оторвавшись от приставучего Кирилла, машинистка Таня сказала:
- Чем кончилась твоя "Илиада"? Вы всем отделом геройски погибли?
- Нет. Мы с Серегой распотрошили рюкзак. Там внутри был грязный спальник, две банки консервов, саперная лопатка и будильник. Просто будильник…
- А куда делся дядька?
- Я вот тоже думаю: куда? Сходил в туалет: так и есть. Следопыт хренов дополз до туалета, сел и заснул, сидя на унитазе. Без штанов. И на весь второй этаж храпит.
Один из бородатых приятелей Кирилла сказал: "Да-а…" Второй молча покачал головой. Выбираясь из-за стола, машинистка Таня сказала:
- Чем мне нравятся твои анекдоты, Паша, это тем, что они всегда вовремя. Пардон, коллеги, я - в туалет.
Через минуту после того, как она вышла, Кирилл Кириллов сказал, что пойдет подышать… потому что время такое… и вообще. Он был налит алкоголем до краев.
Молоденький Пашин сотрудник, имя которого я если и знал, то давно забыл, помялся, занял у меня денег и сходил в магазин. Как я понял, ему тоже нравилась "Балтика" номер семь. Приятно осознавать, что я не одинок в этом мире. Пиво было холодным и вкусным.
На самом деле я собирался что-то у Кирилла спросить… что-то важное… имеющее отношение к профессору… к рыжему мужчине, знающему, как следует вводить свой сияющий бриллиант между коленок тибетским богиням… впрочем, что именно я хотел узнать, позабылось уже к пятому глотку "Балтики"… такой уж это напиток.
После того как выяснилось, что ни Таня, ни Кирилл из туалета не вернутся, разговор сполз на всякого рода фекалии.