- Как поживает кто?
- Енисей! Ну собака наша, ты же знаешь. Запиши телефон Мурзаковых.
- Да, пишу. - Она записывает названный Костей номер. - Позвоню, сыночек, не беспокойся. Послушай, Костя… Тут мне звонили, спрашивали, где Круглов. Куда-то он исчез. Ты, случайно, не знаешь, где отец? Не говорил с ним перед отъездом?
- Случайно знаю. Отец в Карабуруне.
- Где, где?
- В Ка-ра-бу-ру-не. В день нашего отъезда он вдруг позвонил, спросил адрес Черемисина.
- Ага. Поняла. А какой адрес у Черемисина?
- Карабурун… улица Сокровищ моря. А номер дома не помню. Ладно, мама. Привет Глебу Алексеичу.
- До свидания, сыночек. Риту поцелуй. Звони!
Положив трубку, Мария Васильевна некоторое время не убирает с нее руку. Сидит в задумчивости. Потом решительно набирает номер.
- Волкова-Змиевского позовите, пожалуйста. Это Виктор Андреевич? Говорит Мария Рогачева.
- Здравствуйте, Мария Васильевна, - отвечает Змиевский.
- Виктор Андреевич, я вот о чем. Недели две назад мне вдруг позвонила дочь Штейнберга. Будто куда-то исчез Круглов.
- Да, исчез. Понимаете, все это очень странно. Георгий Петрович сказал, что пришлет по почте заявление об увольнении и…
- Простите, меня не интересуют подробности. Нашелся Круглов или нет?
- Нет, Мария Васильевна.
- Я случайно узнала, где он может быть. Мне вообще-то нет до этого никакого дела, но я подумала, что для вас… Ну, словом, он в Карабуруне. Во всяком случае, собирался туда.
- В Карабуруне? Это на Черном море? А где именно? Он в доме отдыха или…
- Я знаю лишь одно: там живет его племянник Михаил Черемисин. На улице Сокровищ моря. Да, представьте себе, Сокровищ моря. Номер дома не знаю. До свидания.
Мария Васильевна кладет трубку. Подходит к зеркалу, отразившему красивое, несколько надменное лицо. Гибкими движениями рук массирует виски.
А в Карабуруне очень жаркий день. Такая жара, что галька на пляже обжигает Игорю пятки. Он, только что вылезший из воды, прыжками передвигается вверх, к гроту в скале, где сапожная мастерская Филиппа.
- Дитя, - говорит Филипп, не выпуская гвоздей изо рта, - ты хочешь зажарить ставриду?
- Не хочу. - Игорь ложится ничком на неровный каменный пол грота. - Ух… Жара сегодня… Меня пропекло всего, как на сковородке.
- Разве это жара? - Филипп одним ударом молотка вбивает очередной гвоздь в подошву туфли. - Жара, к твоему сведению, была в Сингапуре. Вот там, можно сказать, настоящая жара. А тут просто легкий обогрев. Тебе понятно?
- Да.
- Тогда возьми помидоры и нарежь сыр. А где твой дядя-боцман?
- Работает.
- И какую он работает работу?
- Не знаю, Филипп. Раньше я немножко понимал, что дядя Георгий изобрел ботинки с подошвой, которая не изнашивается. А теперь сидит у себя в комнате, что-то пишет…
- Не может быть такой подошвы. - Новый удар молотка. - Это я говорю как специалист.
- Но дядя сам рассказывал…
- Мне не надо рассказывать. Я узнаю человека по обуви. Твой дядя неадекватный человек, я сразу понял.
- Не аве… А что это значит?
- У него ботинки износятся, как у всех людей, но не завтра, а через время. Вот что это значит. Тебе понятно?
- Нет.
- И правильно. Ты хороший мальчик, но психологически не подготовлен.
- Зачем обижаешь меня, Филипп?.. Все меня ругают… Родители называют лоботрясом. Ты - психом. Дядя Георгий перестал со мной гулять… и разговаривать… Неужели я такой плохой?
- Я же сказал, ты хороший мальчик. Но, конечно, ты уже не такой, как до приезда дяди-боцмана.
- А какой? Какой я, Филипп?
Филипп, глубокомысленно вздернув брови, высыпает изо рта гвозди на столик, снимает с колодки туфлю и молча осматривает ее.
Вернувшись домой, Игорь разок-другой прошелся под окном Круглова, но окно слепо смотрело задернутой белой, в цветочках, занавеской. Игорь, качнув ручку насоса, напился воды над колодцем. Послонялся по саду. Повалился на свою койку-раскладушку, полистал пестрый томик фантастики.
Нет, не идет в голову фантастика. Игорь вскакивает, отбросив книжку, и, взбежав на веранду, проходит в коридорчик. Заглядывает в кухню, смотрит на настенные часы: четверть шестого. Осторожно стучит в дверь Круглова. Ответа нет. Игорь стучит громче. Тишина. Игорю стало не по себе, он с силой толкает дверь…
Круглов ничком лежит на полу. С криком испуга Игорь кидается тормошить его, переворачивает на спину. Круглов открывает глаза, затуманенные беспамятством. Рядом с ним валяется шприц. А на столе - бутылка из-под "Боржоми", на треть наполненная жидкостью цвета крепкого чая.
С помощью Игоря Круглов медленно поднимается, валится в старое плюшевое кресло.
- Что вы делаете с собой? - беспокойно глядит на него Игорь.
Круглов не отвечает. Глаза его закрыты, костистый подбородок упрямо выдвинут. По запавшим щекам бегут капельки пота.
- Дядя Георгий… Может, вам доктор нужен? Я позвоню папе на работу…
- Нет, - говорит Круглов, вздохнув. - Не нужен мне доктор. Все прошло… Знаешь что? Давай-ка пойдем погуляем.
- Давайте! - обрадовался Игорь. - А то вы уже пять дней сидите в комнате, совсем не выходите…
- Пять дней? Ты ведешь счет? - Круглов привлек к себе Игоря, смотрит на него, держа за плечи. - Игорь, могу я на тебя положиться?
- Да, дядя Георгий!
- Сегодня ведь семнадцатое? - помолчав, продолжает Круглов.
- Да. Семнадцатое августа.
- Ну вот. Завтра… или лучше послезавтра ты отправишь заказной бандеролью пакет, который я оставлю тут на столе.
- Разве вы… вы уезжаете?
- Нет… Пойдем погуляем, дружок.
Они спускаются с веранды. Скрипят у них под ногами ракушки, устилающие дорожку сада. Выходят на улицу, и яростное солнце заставляет Круглова остановиться и крепко зажмуриться. А когда он открывает глаза, он видит, как там, внизу, в сверкающую солнечными бликами бухту втягивается белый теплоход.
- Это "Балаклава", - говорит Игорь. - Она приходит по средам в шесть вечера. Водоизмещение двенадцать тысяч.
- Все-то ты знаешь, - ворчит Круглов. - Посидим лучше в саду. Очень жарко.
Ранним вечером на веранде Черемисин читает газету. Ася накрывает на стол.
- Давно не было такой жары, - говорит она, принеся из кухни супницу. - Игорь! Обедать! Позови дядю Георгия.
Круглов выходит из своей комнаты, садится за стол.
- Что пишут в газетах, Михаил? - спрашивает без особого интереса.
- Да все то же. Волнения в Южной Африке. Волнения в Северной Ирландии.
- А в этой… Колумбии одна женщина родила пятерых, - сообщает Игорь. - Сейчас по телеку говорили.
- Вечно смотришь самые глупые передачи, - ворчит Ася, наливая в тарелки дымящийся суп.
- Почему глупые? - вскидывается Игорь. - Нормальная передача. "Новости".
- Когда женщины много рожают - это хорошо, - говорит Круглов, принимаясь за еду. - Это, как говорили в старину, богоугодное дело.
- Я не про то, что рожают, - несколько раздраженно говорит Ася. - Я о том, что детям нельзя смотреть все подряд. Есть детские передачи, вот их и смотри.
- Про зайчиков, да? - сердится Игорь. - Про сороку-белобоку?
Тут у садовой калитки постучали колотушкой. Игорь бежит открывать.
- Это дом Черемисиных? - доносится до веранды высокий женский голос. - Скажите, пожалуйста, у вас живет Георгий Круглов?
У Круглова взметнулись брови, когда он услышал этот голос. Он спускается с веранды навстречу молодой женщине, идущей за Игорем по садовой дорожке. На ней тугие джинсы и белая курточка.
- Юра!
В ее бурном порыве к Круглову - что-то отчаянное, как у тонущего, устремившегося к спасательному кругу. Дорожную сумку она просто бросает, Игорь подхватывает ее. Женщина утыкается лицом Круглову в грудь, ее плечи вздрагивают.
- Галочка, - тихо говорит Круглов. - Как ты нашла меня?
Она поднимает мокрое от слез лицо.
- Как нашла? Мне позвонил Змиевский… А ему - Мария Васильевна… Только она не знала номер дома… я прошла всю улицу Сокровищ моря…
- Зачем ты приехала?
- Ты смеешь спрашивать, зачем я…
- Тихо, тихо. Пойдем ко мне.
Круглов берет ее, плачущую, за руку, ведет через веранду в свою комнату, на ходу пробормотав извинение. Игорь ставит ее сумку в углу веранды и снова спускается по скрипучим ступенькам.
- Почему ты не ешь? Игорь! - окликает сына Ася.
- Потом, - отвечает тот, отступая в тень вечереющего сада.
- Ну что ты скажешь? - Ася, поджав губы, смотрит на мужа.
- Какое у нее лицо, - тихо говорит Черемисин.
- Хоть бы поздоровалась с нами. Однако у твоего старого дяди довольно молодые знакомые - ты не находишь?
- Может быть, это его жена.
- Значит, по-твоему, он сбежал от жены? Какой резвый дядюшка!
- Перестань, Ася. Разве ты не видишь, у них что-то произошло.
- Вижу, вижу. Я все вижу. - Ася придвигается к Черемисину и умоляюще шепчет ему на ухо: - Миша, ты не сердись… но я хочу, чтоб твой дядя поскорее уехал…
- Перестань.
- Да, да, знаю, он брат твоей мамы и так далее… Но ты пойми… он вносит в нашу жизнь какую-то смуту. Так спокойно было до его приезда… Так хорошо мы жили, когда не знали его…
Звук открываемой двери. Круглов выпускает из своей комнаты Галину, они выходят на веранду.
- Я должна извиниться перед вами. - На милом лице Галины появляется смущенная улыбка ребенка, знающего, что его простят. - Меня зовут Галина Куломзина. Георгий Петрович так неожиданно уехал, что вызвал беспокойство среди своих друзей… Вот… Пришлось мне срочно приехать… Так трудно было достать билет на "Балаклаву"…
- Садитесь, пожалуйста. - Черемисин поспешно подвинул к Галине плетеное кресло.
- Вы, наверное, голодны. Налить вам супу? - спрашивает Ася.
- О, не беспокойтесь! Только чашку чаю. Или, если можно, кофе. - Галина вынимает из сумочки сигареты. - Разрешите?
- Да, конечно. - Черемисин засуетился в поисках пепельницы. - Вы извините, у нас дом некурящий… вот в блюдце можно…
- Спасибо. - Галина чиркает зажигалкой.
Некоторое время все молчат. Из кухни доносится жужжание кофемолки. Круглов с отсутствующим видом сидит в углу веранды, глядя в темный сад.
- У вас такой красивый город, - нарушает молчание Галина. - Только утомительно… все вверх, вверх…
- Да, - кивает Черемисин, улыбаясь. - К Карабуруну надо привыкнуть.
- Миша, - говорит Круглов, - нельзя ли где-нибудь по соседству снять для Галины комнату?
- Комнату? - У Черемисина очень озадаченный вид. - Сейчас уже поздновато…
Неловкая пауза.
- Не знаю, Юра, зачем тебе этот театр, - резковато говорит Круглову Галина и с силой расплющивает в блюдце недокуренную сигарету. - У тебя в комнате достаточно места.
- Да, да, - подхватывает Черемисин, - можно поставить еще койку… у нас есть еще одна. Да, Ася?
Ася только что появилась на веранде, неся поднос с кофейником. Она неловко двинулась, зацепившись фартуком за спинку кресла, - ах! - с грохотом полетел с подноса никелированный кофейник, брызнули осколками чашки.
Галина, испуганно вскрикнув, метнулась в угол, где сидит Круглов.
- Никто не обжегся? - спрашивает Черемисин.
Ночь. За раскрытым окном слабый шорох сада. Иногда - отдаленный вскрик ночной птицы. Желтый прямоугольник лунного света лежит на полу, на коврике возле тахты, освещая две пары туфель - большую и маленькую.
Тихие голоса Круглова и Галины:
- Я бы поняла, если б сбежал мой бывший муж… Куломзин - эмоционально глухой человек. Только чеканка его занимала. Все вечера он стучал, стучал молотком по этой… как ее… по латуни… Я думала, сойду с ума от стука… Да, вот он мог вдруг все бросить, не предупредить, уехать… Но ты, Юра, ты!..
- Галочка, я ничем не лучше твоего Куломзина.
- Не смей на себя наговаривать! Ты самый лучший, самый добрый… Что-то у тебя случилось, понимаю, что-то случилось… Но мне безумно больно, что ты бежал от меня… не сказав ни слова…
- Галочка, милое мое дитя, есть вещи, которые…
- Я к тебе относилась с полным, абсолютным доверием. И считала, что и ты ко мне…
- Так оно и есть. Но бывают в жизни минуты, когда должен остаться один на один со своей судьбой.
- Что это значит? - после паузы спрашивает Галина. - Мне страшно, Юра. Что это ты сказал?
Он молчит.
- Юра, это имеет отношение к тому, что вы с моим отцом сделали когда-то… в шестидесятом году?
- Очень прошу, Галочка, не спрашивай ни о чем.
- Почему, почему? Почему ты должен остаться один? А я? Разве ты не говорил, что я ворвалась в твою жизнь, стала тебе необходимой…
- Да, говорил… Не должен был, конечно, говорить тебе это… но слаб человек…
- Опять начинаешь самоедствовать. Господи! - восклицает она сквозь слезы. - Миллион раз твердила тебе, что наша разница в возрасте не имеет никакого значения. Неужели не убедила? Не словами, нет, слова это только слова - неужели своей любовью не убедила?
- Галочка, послушай…
- Неужели не понимаешь, что со мной нельзя обращаться как с троллейбусным билетом - использовал и выбросил?
- Галя! Прекрати истерику.
- Мне больно, больно… Почему было не сказать честно: разлюбил, прости…
- Я не разлюбил тебя.
- Это правда? Юра, это правда? Почему же тогда это бегство…
- Я отвечу, Галя. Но только не сейчас. Прошу, очень прошу, не настаивай.
- Хорошо… Поцелуй меня…
Ранним утром Игорь просыпается от того, что случайный солнечный луч, пробившись сквозь листву сада, пощекотал в носу. Игорь чихает, поворачивается на другой бок, но, вспомнив вчерашнее происшествие, раскрывает глаза. Сон слетает с него.
"Прав Филипп, - думает Игорь. - Там, где появляется женщина, сразу все идет кувырком. Лично я никогда не женюсь, ни за какие коврижки…"
Тут он замечает белый квадратик бумаги, лезвием перочинного ножа приколотый к стволу акации над койкой. В записке несколько строк: "Милый Игорь, прости, что сегодня не разбудил тебя. Мне надо побыть одному. Дарю тебе этот перочинный ножик, чтобы ты иногда вспоминал обо мне. Дядя Георгий".
Вскочив с койки, в одних трусах, Игорь идет по саду, наполненному прохладой и утренним птичьим щебетом, поднимается на веранду. Заглянув на кухню, смотрит на часы: четверть седьмого. Возле двери Круглова он стоит в раздумье: хочется постучать, но ведь там эта… вчерашняя…
Вдруг дверь раскрывается, из комнаты выходит Галина Куломзина.
- Где Георгий Петрович? - Она встревоженно смотрит на мальчика.
- Не знаю, - отвечает Игорь.
- А почему ты стоишь здесь?
Он молча протягивает записку. Галина мигом прочла, спрашивает:
- Что это значит? Он тебя будил, и вы вместе ходили гулять?
Игорь кивает. Галина перечитывает записку.
- "Чтобы ты иногда вспоминал…" - Она мучительно морщит лоб. - Господи, что это значит?
Она вся напряжена, готовая сорваться и бежать, бежать. Но куда?
Из своей комнаты выходит Черемисин в майке и синих тренировочных брюках. Растерянно взглянув на Галину, поспешно ретируется и снова выходит, на этот раз в белой рубашке с закатанными рукавами. Он выглядит смущенным - вероятно, оттого, что без галстука. На его суховатом лице появляется выражение озабоченности, когда он узнает, что исчез Круглов.
- Я спала и не слышала, как ушел Георгий. - В голосе Галины слышатся слезы. - Спала, как сурок… вместо того чтобы сторожить… глаз не смыкать… черт меня побери…
- Ну что вы! - Черемисин поправляет очки. - Не надо так… драматизировать… Он просто ушел на прогулку, он любит по утрам ходить…
- Он оставил записку вашему сыну! - Галина порывисто протягивает Черемисину бумажку. - Видите? "Чтобы ты вспоминал"! Так пишут, когда прощаются.
- Ну… право, я не нахожу… Дядя Георгий дарит Игорю на память перочинный ножик, вот и все… Ты находишь, что записка написана в прощальном смысле? - обращается Черемисин к Асе, вышедшей на веранду.
Та читает, пожимает полными плечами. Ее лицо выражает явное нежелание вмешиваться в скандальное поведение дядюшки.
- Мы найдем его, Галина… простите, как по отчеству?
- Да какое отчество, просто Галя. Так куда мог пойти Георгий, как вы говорите, на прогулку?
Издалека доносятся три басовитых гудка.
- "Балаклава" отходит! - воскликнул Игорь и пускается бежать по садовой дорожке к калитке.
Все следуют за ним, выходят на улицу. И видят: там, внизу, отойдя от причала, разворачивается белый теплоход. Бухта, вся в серебристом сиянии, широко распахнута, и не видно, где море сливается с небом.
- Вы думаете, он уплыл на "Балаклаве"?
- Вряд ли, - качает головой Черемисин. - Билеты на "Балаклаву" давно распроданы.
- Палубный билет можно купить перед отходом теплохода, - говорит Ася.
- Да? - Галина устремляет на нее лихорадочный взгляд. - Значит, это возможно?.. Где следующая стоянка "Балаклавы"?
- Галя, я почти стопроцентно убежден, что Георгий Петрович не уехал, - говорит Черемисин. - Давайте подождем часок…
- Не могу я ждать! Если бы только я знала, куда, в какую сторону бежать…
Тут они видят: по каменной лестнице на улицу Сокровищ моря поднимается человек. Сперва возникает седая голова (пот приклеил ко лбу серебряную прядь, крупными каплями стекает по темно-медному лицу), потом грузная фигура в белой майке-сетке и холщовых штанах, наконец, сандалии на босу ногу.
- Филипп! - Игорь бросается к сапожнику.
Тот, отирая пот и пересиливая одышку, говорит:
- Было время… когда крутые подъемы… вызывали у меня песню… Здравствуй, мальчик. - Шумно дыша, он подходит к калитке Черемисиных. - Здравствуйте все.
- Филипп, ты видел дядю Георгия?
- Игорь, - строго замечает Черемисин, - почему обращаешься к Филиппу на ты?
- Ничего, доктор, я разрешаю, - говорит Филипп. И продолжает, почесав пальцем лохматую седую бровь: - Я копал под скалой червей для наживки, а солнце еще не встало. Тут он и пришел. Твой дядя-боцман. Он держал в зубах травинку…
- Простите, - прерывает Галина его плавный рассказ. - Где сейчас Георгий Петрович?
Долгим одобрительным взглядом Филипп смотрит на молодую женщину.
- Вы узнаете все, что знаю я, красавица. Дядя-боцман вынул из авоськи коробку, а из коробки ботинки. Они не знают износа, сказал он, и это лучшее, что я могу вам подарить как специалисту. Я взял ботинки и, поскольку я не верю в вечность…
- Боже мой, неужели нельзя по-человечески сказать: где он?
- По-человечески? Ага, по-человечески. Ну, так после ботинок он вынул из авоськи пакет и попросил меня отнести его в ваш дом завтра. Обязательно завтра…
- Где пакет?
- Не торопитесь, красавица… Дядя-боцман попрощался со мной за руку и ушел. У него в авоське осталась только бутылка "Боржоми"…
- Куда ушел?