Однажды Рос позволяет ему подержать свой карманный нож, показывает, как легко он разрезает волос. Волос не гнется, а просто распадается на две части при малейшем прикосновении лезвия. Рос каждый день точит нож, поплевывая на точильный камень, проводя по нему лезвием вперед и назад, легко, едва касаясь. От лезвия осталось совсем немного: ведь его все время точат, потом им режут, режут - и снова точат. То же самое и с лопатой Роса: он так давно ею пользуется, так часто точит, что осталось всего один-два дюйма стали. Дерево рукоятки гладкое и черное от многолетнего пота.
- Тебе не следует на это смотреть, - говорит мама после одного из пятничных забоев.
- Почему?
- Просто не следует.
- Но мне хочется.
И он уходит смотреть, как Рос закрепляет колышком шкуру и посыпает ее каменной солью.
Ему нравится смотреть, как работают Рос, Фрик и его дядя. Чтобы извлечь всю выгоду от высоких цен на шерсть, Сон хочет завести на ферме еще больше овец. Но поскольку все эти годы дожди идут так редко, вельд превратился в пустыню, трава и кусты объедены под корень. Поэтому он начинает заново огораживать всю ферму, разбив ее на меньшие лагеря, чтобы овец можно было переводить из одного лагеря в другой, давая вельду время отдохнуть. Он, Рос и Фрик каждый день вбивают столбы в твердую, как скала, землю, натягивают проволоку - туго, как тетиву, - и закрепляют ее.
Дядя Сон всегда обращается с ним ласково, но он знает, что на самом деле дядя его не любит. Откуда он это знает? По беспокойному взгляду Сона, когда он попадается на глаза, по неестественному тону. Если бы Сон действительно его любил, он бы вел себя с ним так же непринужденно и бесцеремонно, как с Росом и Фриком. Но Сон всегда старается говорить с ним только по-английски, даже если он отвечает на африкаанс. Для обоих это стало делом чести, и они не знают, как выбраться из этой ловушки.
Он говорит себе, что в этой неприязни нет ничего личного, что все дело в том, что он, сын младшего брата Сона, старше, чем сын самого Сона, который еще младенец. Но он боится, что у этого чувства более глубокие корни, что Сон осуждает его, потому что он отдал свою преданность не отцу, а матери, чужой в их семье, а еще потому, что он не открытый, не честный и не правдивый.
Если бы он мог выбирать, кому быть его отцом, - своему собственному отцу или Сону - он выбрал бы Сона, несмотря на то что тогда безвозвратно стал бы африканером и пришлось бы провести годы в чистилище учебного пансиона для африканеров, как всем фермерским детям, прежде чем ему позволили бы вернуться на ферму.
Возможно, это более глубокая причина, почему Сон не любит его: он смутно чувствует, что этот странный ребенок претендует на него, и противится этому, как мужчина, который стряхивает с себя цепляющегося за него малыша.
Он все время наблюдает за Соном, восхищаясь, как мастерски он все делает - от лечения больного животного до починки ветряного насоса. Взглянув на овцу, Сон может определить не только ее возраст и родословную, не только сорт шерсти, которую она даст, но и вкус каждой части ее тела. Он может выбрать овцу для убоя, прикинув, что ее ребра подходят для гриля.
Сам он любит мясо. Он предвкушает звон колокола в середине дня, который возвещает о гигантской трапезе: блюда с жареным картофелем, желтый рис с изюмом, сладкий картофель с карамельным соусом, тыква с коричневым сахаром и мягкими кубиками хлеба, кисло-сладкие бобы, большое блюдо баранины с подливкой. Однако теперь, когда он видел, как Рос убивает овец, ему больше не нравится иметь дело с сырым мясом. Вернувшись в Вустер, он предпочитает не ходить в мясные лавки. Его отталкивает непринужденная легкость, с которой мясник шлепает на прилавок кусок вырезки, нарезает, заворачивает в коричневую бумагу, надписывает цену. Когда он слышит резкий звук ленточной пилы, разрезающей кость, ему хочется заткнуть уши. Он спокойно смотрит на печень, насчет функции которой в организме его представления туманны, но отворачивается от сердец, выставленных в витрине, а особенно от подносов с требухой. Даже на ферме он отказывается есть требуху, хотя она считается большим деликатесом.
Он не понимает, почему овцы принимают свою судьбу, почему они никогда не восстают, а кротко идут на убой. Если олени знают, что на свете нет ничего страшнее, чем попасть в руки людей, и до последнего вздоха борются, пытаясь сбежать, почему овцы такие глупые? В конце концов, они ведь животные, а у животных обостренные чувства. Почему же они не слышат последнее блеянье жертвы за сараем, не чувствуют запах крови и не внимают предупреждению?
Порой, когда он среди овец - когда их загоняют, чтобы вывести паразитов, и запирают в загоне, чтобы они не разбежались, - ему хочется шепнуть им, предупредить, что их ждет.
Но тут он видит в их глазах что-то такое, отчего умолкает: покорность, предвидение не только того, что случается с овцами от рук Роса за сараем, но и того, что ожидает их в конце долгого пути, во время которого их будет мучить жажда, - в Кейптаун в грузовике. Они знают все до мельчайшей детали и тем не менее покоряются. Они вычислили плату и готовы ее заплатить - плату за то, чтобы жить на земле.
12
В Вустере всегда ветер, слабый и холодный зимой, горячий и сухой летом. После того как он проведет час на улице, мелкая красная пыль забивается в волосы, в уши, ее чувствуешь на языке.
Он здоров, полон жизни и сил, но у него постоянная простуда. Когда он просыпается по утрам, у него першит в горле, глаза красные, он беспрерывно чихает и у него высокая температура.
- Я болен, - слабым голосом говорит он матери. Она дотрагивается тыльной стороной руки до его лба.
- Тогда, конечно, придется оставаться в постели, - вздыхает она.
Нужно пройти еще через более трудное испытание - когда отец спрашивает:
- Где Джон?
- Заболел, - отвечает мать.
Отец презрительно фыркает и говорит:
- Опять притворяется.
Все это время он лежит тихо, как мышь, пока не уходят отец и брат, и тогда он может расслабиться и посвятить день чтению.
Он читает очень быстро, погружаясь в книгу с головой. Когда он хворает, маме приходится по два раза в неделю ходить в библиотеку за книгами для него: две она берет на свою карточку, еще две - на его. Сам он избегает библиотеки, опасаясь, что библиотекарь начнет задавать вопросы, когда он принесет свои книги.
Он знает, что, если хочешь стать великим человеком, надо читать серьезные книги. Ему нужно стать таким, как Авраам Линкольн или Джеймс Уатт, занимаясь при свете свечи, когда все в доме спят, изучая латынь, греческий и астрономию. Он не отказался от идеи стать великим человеком и обещает себе, что скоро возьмется за серьезное чтение, однако пока ему хочется читать только истории.
Он читает все мистические истории Инид Блайтон, все истории серии "Тайны отважных ребят", все истории Бигглз. Но больше всего ему нравятся книги П. С. Рена о Французском иностранном легионе.
- Кто самый великий писатель в мире? - спрашивает он отца.
Отец отвечает: Шекспир.
- А почему не П. С. Рен? - продолжает он.
Отец не читал П. С. Рена, и, несмотря на его боевое прошлое, по-видимому, ему это не интересно.
- П.С. Рен написал сорок шесть книг. Сколько книг написал Шекспир? - бросает он вызов и начинает перечислять названия.
- А! - раздраженным тоном произносит отец, но ему нечего возразить.
Если отец любит Шекспира, значит, Шекспир плохой, решает он. И тем не менее он начинает читать Шекспира - пожелтевшее от времени издание с обтрепанными краями, которое досталось отцу по наследству и которое, наверно, стоит много денег, потому что оно старое, - читает, пытаясь понять, почему люди говорят, что Шекспир великий. Он читает "Тита Андроника" из-за римского названия, потом "Кориолана", пропуская длинные речи, как пропускает описания природы в библиотечных книгах.
Кроме Шекспира, у отца есть стихи Вордсворта и томик Китса. У мамы есть томик стихов Руберта Брука. Эти поэтические сборники занимают почетное место на каминной полке в гостиной рядом с Шекспиром, "Историей Сан-Михеле" и романом А. Дж. Кронина о докторе. Дважды он пытается читать "Историю Сан-Михеле", но ему становится скучно. Он так никогда и не может понять, кто такой Аксель Мунте, документальная ли это книга или художественная, написана она о девушке или о каком-то месте.
Однажды отец входит в его комнату с томиком Вордсворта в руках.
- Ты должен почитать эти стихи, - говорит он и указывает на стихотворения, которые отметил карандашом.
Через несколько дней он снова приходит, чтобы обсудить эти стихи.
- "Звучный ливень преследовал меня, как страсть", - цитирует отец. - Это же великая поэзия, правда?
Он что-то мямлит, избегая отцовского взгляда, отказываясь играть в эту игру. Вскоре отец сдается.
Он не жалеет о своей грубости. Он не представляет себе, какое отношение имеет поэзия к жизни отца, и подозревает, что все это просто притворство. Когда мать рассказывает о том, как, скрываясь от насмешек сестер, она прокрадывалась с книгой на чердак, он ей верит. Но он не может вообразить отца мальчиком, который читает стихи, - теперь отец не читает ничего, кроме газет. Ему кажется, что в том возрасте отец только шутил, смеялся и курил, прячась за кустами.
Он наблюдает, как отец читает газету. Отец читает быстро, пробегая страницы, как будто ищет что-то, чего там нет, хлопает по страницам, переворачивая их. Покончив с чтением, он складывает газету квадратиком и принимается решать кроссворд.
Мать тоже чтит Шекспира. Она считает, что "Макбет" - самая великая пьеса Шекспира.
- "Если б злодеянье, все следствия предусмотрев… - бормочет она и останавливается, затем продолжает, кивая в ритм: - …всегда вело к успеху"… "Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха", - добавляет она.
Она учила "Макбет" в школе, учитель обычно стоял возле нее и щипал за руку, пока она не заканчивала декламировать всю речь. "Kom nou, Vera!" - говорил он. - "Продолжай, Вера!" - и щипал ее, тогда она произносила еще несколько слов.
Ему кажется странным (ведь она так глупа, что не может помочь ему с домашним заданием для четвертого класса), что у нее безупречный английский, особенно когда она пишет. Она употребляет слова в их правильном значении, ее грамматика безупречна. В этом языке она как дома, это область, в которой ее не поколебать. Как это произошло? Ее отец был Пит Вегмейер - обычная африканерская фамилия. На фотографии в альбоме он, в рубашке без воротника и шляпе с широкими полями, выглядит как обычный фермер. В районе Юниондейл, где они жили, не было англичан, все соседи, казалось, носили фамилию Зондаг. Ее мать была урожденная Мари дю Бьель, она происходила от немецких родителей, в чьих жилах не было ни капли английской крови. Однако своим детям она дала английские имена: Роланд, Уинфрид, Эллен, Вера, Норман, Ланселот - и говорила с ними дома по-английски. Где они могли научиться английскому языку, она и Пит?
Английский отца почти так же хорош, хотя в его акценте чувствуется африкаанс. Отец постоянно листает "Карманный оксфордский словарь английского языка", когда решает кроссворды. Он, наверно, хотя бы отдаленно знаком с каждым словом в словаре, а также с каждой идиомой. Он со смаком произносит наиболее бессмысленные пословицы, словно запечатлевая их в памяти: "Поспешишь - людей насмешишь".
Сам он не продвинулся в чтении Шекспира далее "Кориолана". Ему скучно читать газеты, за исключением спортивных новостей и странички юмора. Когда больше нечего читать, он читает зеленые книги. "Принеси мне зеленую книгу!" - кричит он матери из постели, когда болеет. Зеленые книги - это "Детская энциклопедия" Артура Ми, которая путешествовала с ними, сколько он себя помнит. Он перечитывал ее много раз; когда он был еще малышом, то вырывал из этих книг страницы, рисовал на них каракули цветными мелками, рвал переплет, так что теперь с ними нужно обращаться осторожно.
На самом деле он не читает зеленые книги - его раздражает их сентиментальный, сюсюкающий тон, - кроме второй половины тома 10, указателя, в котором полно фактической информации. Но любит рассматривать иллюстрации, особенно фотографии мраморных скульптур - обнаженных мужчин и женщин, с клочками ткани на бедрах. Гладкие стройные девушки из мрамора наполняют его эротические сны.
Самое удивительное в его простуде, что она очень быстро проходит - или кажется, что проходит. К одиннадцати утра он перестает чихать, в горле уже не першит, головная боль проходит, он прекрасно себя чувствует. С него довольно потной, противно пахнущей пижамы, затхлых одеял и продавленного матраса, мокрых носовых платков, раскиданных повсюду. Он вылезает из постели, но не одевается - зачем слишком уж искушать судьбу. Он опасается выйти за дверь, чтобы какой-нибудь сосед или прохожий не сообщил о нем. Он играет в свой набор "Конструктор", или наклеивает марки в альбом, или нанизывает пуговицы на тесемки, или плетет шнуры из остатков шерсти. В его ящике полно шнуров, которые он сплел: их можно использовать только в качестве поясов для халата, которого у него нет. Когда мама входит в комнату, он напускает на себя виноватый вид, слушая ее колкие замечания.
Все считают его обманщиком. Он никогда не может убедить маму, что действительно болен. Когда она уступает его мольбам, то делает это неохотно и только потому, что не в состоянии сказать ему "нет". Одноклассники считают его неженкой и маменькиным сынком.
Но на самом деле часто бывает так, что он просыпается утром задыхаясь, он так долго чихает, что эти приступы вызывают у него спазмы, и он еле дышит, плачет и мечтает умереть.
Существует правило: если ты не пришел в школу, нужно потом принести записку от родителей. Он наизусть знает стандартную записку мамы: "Пожалуйста, извините, что Джон вчера отсутствовал. У него была сильная простуда, и я подумала, что ему лучше остаться в постели. Искренне Ваша…" Он с тревогой в сердце вручает письма, которые пишет мама, зная, что это ложь, - их читают, понимая, что это ложь.
Когда в конце года он подсчитывает дни, в которые отсутствовал, выходит почти один из трех. Но он все равно первый в классе. Он делает вывод: то, что происходит в школе, не имеет значения. Он всегда может наверстать дома. Если бы он мог сделать по-своему, то не ходил бы в школу весь год, появляясь только для того, чтобы написать экзаменационные работы.
Все, что говорят его учителя, взято из учебников. Он не смотрит на них из-за этого свысока, и другие мальчики тоже. Ему не нравится, когда время от времени обнаруживается невежество учителя. Он бы защитил своих учителей, если бы мог. Он внимательно слушает каждое их слово. Однако слушает не столько для того, чтобы учиться, сколько на случай, если его поймают, когда он замечтался ("Что я сказал? Повтори, что я только что сказал"), на случай, если его вызовут перед всем классом и унизят.
Он убежден, что он другой, особенный. Правда, он пока не знает, что в нем особенного, зачем он пришел в этот мир. Он подозревает, что не станет королем Артуром или Александром, которых чтили при жизни. Только после его смерти поймут, что потерял мир.
Он ждет, чтобы его призвали. Когда прозвучит призыв, он будет готов. И отзовется с решимостью, даже если придется пойти на смерть - как гусарскому эскадрону.
Награда, к которой он стремится, - ВК, Крест Виктории. У американцев его нет, и, к его разочарованию, у русских тоже. И уж конечно же, его нет у южноафриканцев.
Он замечает, что ВК - инициалы его матери.
Южная Африка - страна без героев. Волраада Волтемаде, пожалуй, можно было бы считать героем, если бы не его смешное имя. То, что он плыл и плыл по морю во время шторма, чтобы спасти несчастных моряков, несомненно, говорит о мужестве, но было это мужеством человека или коня? При мысли о белом коне Волраада Волтемаде, стойко бросающемся в волны (ему нравится удвоенное, стойкое "о" в слове "стойко"), у него комок в горле.
Вик Товеел сражается с Мануэлем Ортицем за титул чемпиона мира в легчайшем весе. Поединок проходит в субботу вечером, он допоздна сидит с отцом, слушая спортивного комментатора по радио. В последнем раунде Товеел, измученный и окровавленный, бросается на противника. Ортиц пошатнулся, толпа сходит с ума, комментатор охрип от крика. Судьи объявляют решение: Викки Товеел из Южной Африки - новый чемпион мира. Они с отцом вопят от радости и обнимаются. Он не знает, как выразить свое ликование. И внезапно хватает отца за волосы и тянет изо всех сил. Отец отшатывается от него и смотрит как-то странно.
Целую неделю в газетах полно снимков боя. Викки Товеел становится национальным героем. Что до него, то его ликование идет на убыль. Он по-прежнему рад, что Товеел победил Ортица, но начинает задумываться, почему именно. Кто ему этот Товеел? Почему он не может свободно выбирать в боксе между Товеелом и Ортицем, как свободно выбирает между "Хамильтонз" и "Вилледжерз" в регби? Разве он обязан поддерживать Товеела, уродливого сутулого человечка с большим носом и крошечными черными бессмысленными глазками, только потому, что Товеел (несмотря на смешное имя) - южноафриканец? Разве южноафриканцы обязаны поддерживать других южноафриканцев, даже если не знают их?
От отца ждать помощи не приходится. Отец никогда не говорит ничего удивительного. Он неизменно предсказывает, что выиграет Южная Африка или Западная провинция, идет ли речь о крикете или о чем-то еще.
- Как ты думаешь, кто победит? - с вызовом спрашивает он отца за день до матча Западной провинции и Трансвааля.
- Западная провинция, причем с огромным отрывом, - непременно отвечает отец с точностью часового механизма.
Они слушают матч по радио, и выигрывает Трансвааль. Но отец непоколебим.
- В следующем году победит Западная провинция, - предсказывает он. - Вот увидишь.
По его мнению, глупо верить в победу Западной провинции только потому, что ты из Кейптауна. Лучше верить, что победит Трансвааль, и тогда будет приятное разочарование, если он проиграет.
Он все еще чувствует в руках волосы отца, жесткие, непокорные. Дикость этого поступка изумляет и тревожит его самого. Никогда прежде он не позволял себе таких вольностей с отцом. Он надеется, что больше такого не случится.