Он жаждет избавиться от бдительного внимания матери. Возможно, придет время, когда для достижения этого ему придется отстаивать свои права, отказать ей так грубо, что она должна будет в шоке отступить и освободить его. Однако стоит ему подумать об этой минуте, вообразить ее удивленный взгляд, почувствовать ее боль - и он остро ощущает свою вину. Он сделает все, чтобы смягчить удар: утешит ее, пообещает, что не уйдет.
Чувствуя ее боль, чувствуя так же сильно, как если бы он был частью матери, а она - частью него, он знает, что попал в ловушку, из которой нет выхода. Чья тут вина? Он обвиняет ее, он сердит на нее, но он стыдится и своей неблагодарности. Любовь. Вот что такое любовь на самом деле: это клетка, в которой он мечется взад-вперед, как бедный недоумевающий бабуин. Что может знать о любви несведущая, невинная тетя Энни? Он знает в тысячу раз больше о мире, чем она, потратившая всю свою жизнь на безумную рукопись отца. У него старое сердце, оно темное и твердое - каменное. Это его презренный секрет.
15
Мать год проучилась в университете, а потом ей пришлось дать дорогу братьям, которые были младше ее. Отец - дипломированный адвокат, он работает в "Стэндард кэннерз" только потому, что для того, чтобы начать практиковать (так говорит мать), нужны деньги, которых у них нет. Хотя он обвиняет родителей за то, что они не воспитали его нормальным ребенком, он гордится их образованием.
Поскольку дома говорят по-английски, и он первый в классе по английскому, он считает себя англичанином. Хотя фамилия у него, как у африканера, хотя отец в большей степени африканер, нежели англичанин, хотя он сам говорит на африкаанс без английского акцента, он ни на минуту не смог бы сойти за африканера. Тот африкаанс, на котором он говорит, выхолощен и бестелесен, существует целый мир сочного сленга и аллюзий, которым владеют настоящие мальчики-африканеры (непристойности - всего лишь часть этого африкаанс) и куда ему нет доступа.
Общее у африканеров - их манеры: грубость, непримиримость, агрессивность, угроза (они представляются ему носорогами, огромными, неуклюжими, с большой физической силой, которые толкают друг друга, когда проходят мимо), которые его отталкивают. Африканеры Вустера пользуются своим языком, точно дубинкой против врагов. На улицах лучше держаться подальше от их компаний, даже поодиночке у них агрессивный, угрожающий вид. Когда по утрам классы выстраиваются на линейке во дворе, он окидывает взглядом ряды африканеров, пытаясь найти такого, кто от них отличается, кто немного мягче, но таких нет. Немыслимо, чтобы его когда-нибудь бросили к ним в класс: они бы растоптали его, убили его дух.
Однако он обнаруживает, что ему не хочется уступать им африкаанс. Он вспоминает свой первый визит в Вулфонтейн, когда ему было четыре или пять и он совсем не говорил на африкаанс. Его брат был еще малышом, и его держали в доме, подальше от солнца, ему было не с кем играть, кроме цветных детей. Он делал вместе с ними лодочки и пускал их в оросительных каналах. Но был как немой: приходилось разговаривать жестами, иногда ему казалось, что он взорвется от невысказанных мыслей. А потом в один прекрасный день вдруг обнаружил, что может говорить - легко и плавно, не останавливаясь, чтобы подобрать слово. Он все еще помнит, как ворвался к маме с криком: "Послушай! Я могу говорить на африкаанс!"
Когда он говорит на африкаанс, все сложности жизни, кажется, улетучиваются. Африкаанс - словно невидимая оболочка, которая сопровождает его повсюду, в ней он сразу же становится другим человеком, проще, веселее, с более легкой походкой.
У англичан есть одна черта, которая ему не нравится и которой ему не хочется подражать: презрение к африканерам. Когда они высокомерно поднимают брови и неправильно произносят слова на африкаанс, словно именно так должен вести себя настоящий джентльмен, это ему не нравится, они не правы и, хуже того, смешны. Со своей стороны, он не делает уступок, даже когда находится среди англичан: он произносит слова на африкаанс, как полагается, со всеми трудными гласными и согласными.
В его классе есть кроме него еще несколько мальчиков с фамилиями, как у африканеров. С другой стороны, в классах африканеров попадаются мальчики с английскими фамилиями. Он знает одного старшеклассника-африканера с фамилией Смит, но это большая редкость. Это печально, но вполне понятно: какой англичанин захочет жениться на женщине из африканеров и создать с ней семью африканеров, когда эти женщины либо огромные, с выпяченной грудью и с шеей, как у лягушки-быка, либо костлявые и уродливые?
Он благодарит Бога за то, что его мать говорит по-английски. К отцу он питает недоверие, несмотря на Шекспира, Вордсворта и кроссворды. Он не понимает, зачем отцу прилагать усилия, чтобы быть англичанином, - здесь, в Вустере, где он легко мог снова стать африканером. Когда он слышит, как отец обменивается со своими братьями шутками об их детстве в Принс-Альберт, его поражает, что оно ничем не отличается от жизни африканеров в Вустере. Те же порки, бесстыдная демонстрация функций тела при других мальчиках, отсутствие потребности в уединении - как у животных.
Мысль о том, чтобы превратиться в мальчика-африканера, с бритой головой, босого, приводит его в ужас. Это все равно что сесть в тюрьму, где нет уединения, нет личной жизни. Он не может жить без уединения. Если бы он был африканером, каждую минуту дня и ночи пришлось бы проводить в обществе других. Такого ему не вынести.
Он вспоминает три дня в лагере скаутов, вспоминает, какой он был несчастный, как стремился улизнуть в палатку и почитать книгу в одиночестве, но ему постоянно мешали.
Как-то раз в субботу отец посылает его за сигаретами. Перед ним выбор: поехать на велосипеде в городской центр, где приличные магазины с витринами и кассовыми аппаратами, - либо сходить в маленький магазин африканеров у железнодорожного переезда, который представляет собой всего одну комнату в задней части дома, с прилавком, выкрашенным темно-коричневой краской, и полками, на которых почти ничего нет. Он выбирает, что поближе.
Жаркий полдень. В магазине с потолка свисают узкие полоски вяленого мяса, всюду мухи. Он собирается сказать мальчику за прилавком (это африканер старше него), что ему нужно двадцать штук "Спрингбок", когда ему в рот влетает муха. Он с отвращением выплевывает ее. Муха лежит перед ним на прилавке в лужице слюны, суча лапками.
- Sies! - восклицает один из покупателей.
Ему хочется возразить: "А что я должен был сделать? Проглотить муху? Я же еще ребенок!" Но среди этих безжалостных людей объяснения бесполезны. Он стирает рукой плевок с прилавка и во враждебной тишине платит за сигареты.
Вспоминая прежние времена на ферме, отец с братьями снова обсуждают своего отца.
- ’n Ware ou jintlman! (Настоящий старый джентльмен!) - говорят они и смеются: - Dis wat hy op sy grafsteen sou gewens het (Фермер и джентльмен). Ему бы хотелось, чтобы это написали на его надгробном камне.
Особенно их смешит то, что отец продолжал носить сапоги для верховой езды, когда все остальные на ферме носили velskoen.
Мать, слушая их разговор, презрительно фыркает.
- Не забывайте, как вы его боялись, - говорит она. - Вы боялись закурить при нем, даже когда были взрослыми.
Они сконфужены, она задела их за живое.
Его деду, обладавшему привычками джентльмена, когда-то принадлежали не только ферма, половина отеля и универсальный магазин во Фразербург-роуд, но и дом в Мервевилле - с флагштоком, на котором он поднимал "Юнион Джек" в день рождения короля.
- ‘n Ware ou jintlman en ‘n ware ou jingo! (Настоящий старый джингоист!) - добавляют братья. И снова смеются.
Мама права насчет них. Они похожи на детей, которые сквернословят за спиной у родителей. Да и какое они имеют право делать посмешище из своего отца? Если бы не он, они вообще не говорили бы по-английски и были бы, как их соседи, жившие в Ботес и Нигрини, глупые и неповоротливые, которые говорят только об овцах и погоде. По крайней мере, когда собирается их семья, слышатся смех и шутки на смеси языков, а когда приходят с визитом жители Нигрини или Ботес, атмосфера сразу же становится тоскливой и скучной. "Ja-nee", - говорят соседи, вздыхая. "Ja-nee", - отвечают Кутзее и молят Бога, чтобы гости поскорее ушли.
А как насчет него самого? Если дед, которого он почитает, был джингоистом, должен ли он тоже быть джингоистом? Может ли ребенок быть джингоистом? Он становится по стойке "смирно", когда в кинотеатре играют "Боже, храни короля" и на экране развевается "Юнион Джек". От звуков волынки у него мороз по коже, как и от таких слов, как стойкий, доблестный. Должен ли он держать в тайне свою привязанность к Англии?
Он не может понять, почему столько людей вокруг не любят Англию. Англия - это Дюнкерк и "Битва за Британию". Англия выполняет свой долг и принимает свою судьбу спокойно, без суеты. Англия - это мальчик в Ютландском сражении, который стоял у пушек, когда у него под ногами горела палуба. Англия - это сэр Ланселот Озерный, Ричард Львиное Сердце и Робин Гуд со своим большим тисовым луком, в ярко-зеленом одеянии. А что могут противопоставить этому африканеры? Дирки Эйса, который загнал лошадь насмерть? Пита Ретифа, которого одурачил Дингаан? И еще треккеров, из мести расстрелявших несколько тысяч зулусов, у которых не было ружей, и гордившихся этим.
В Вустере есть англиканская церковь и священник с седыми волосами и трубкой, который к тому же еще и начальник бойскаутов, кое-кто из английских мальчиков в классе - настоящих англичан, с английскими фамилиями и домами в старой, тенистой части Вустера, - в разговоре фамильярно называет его "падре". Когда англичане вот так беседуют между собой, он умолкает. Существует английский язык, на котором он изъясняется с легкостью. Существует Англия и все, что символизирует Англия, которой он верен. Но определенно требуется нечто большее, чтобы тебя признали настоящим англичанином, - какие-то испытания, которые, как он считает, ему не пройти.
16
Ведутся какие-то переговоры по телефону - он не знает, о чем, но из-за этого у него неспокойно на душе. Ему не нравится довольная, загадочная улыбка матери, улыбка, означающая, что она опять вмешивалась в его дела.
Это последние дни перед их отъездом из Вустера, а также лучшие дни учебного года в школе, когда закончились экзамены и ничего не нужно делать - только помогать учителю заполнять журнал с оценками.
Мистер Гауз зачитывает список оценок, мальчики складывают их, предмет за предметом, потом вычисляют проценты, спеша первыми поднять руку. Игра заключается в том, чтобы угадать, какие оценки кому принадлежат. Обычно он может узнать свои: у него получается в сумме девяносто и сто по арифметике и семьдесят по истории и географии.
У него неважно обстоит дело с историей и географией, потому что он терпеть не может зубрить. Он так это ненавидит, что откладывает до последнего подготовку к экзаменам по истории и географии, до самой ночи перед экзаменом или даже до утра в день экзамена. Он ненавидит сам вид учебника истории в твердой обложке шоколадного цвета, с длинными скучными списками причин разных событий (причины Наполеоновских войн, причины Великого Трека). Авторы учебника - Тальяард и Схуман. Он представляет себе Тальяарда худым и сухим, Схумана - полным и лысеющим, в очках, Тальяард и Схуман сидят за столом друг напротив друга в комнате в Паарле и пишут злобные страницы, передавая их друг другу. Он не понимает, с какой стати им было писать свой учебник по-английски - разве что они хотели унизить английских детей и преподать им урок.
С географией дела обстоят не лучше: перечни городов, перечни рек, перечни продукции, выпускаемой в разных странах. Когда его спрашивают названия продукции какой-нибудь страны, он всегда заканчивает свой список "кожей" и "шкурами" и надеется, что не ошибся. Он не знает, чем отличается кожа от шкуры, да и никто не знает.
Что касается остальных экзаменов, то он не так уж стремится к ним, но, когда приходит время, с удовольствием идет на эти экзамены. Он отличается на экзаменах, не будь экзаменов, на которых он может отличиться, в нем не было бы ничего особенного. Экзамены вызывают у него пьянящее чувство, дрожь волнения, и он пишет уверенно и быстро. Само по себе такое состояние ему не нравится, но осознание волнения действует успокаивающе.
Иногда, потерев камень о камень, он может вызвать это состояние, этот запах, этот вкус: порох, железо, жар, биение крови в венах.
Тайна, стоящая за телефонным звонком и загадочной улыбкой матери, раскрывается во время перемены в середине утра, когда мистер Гауз просит его задержаться. У мистера Гауза тоже какой-то неестественный вид, и он не доверяет его дружелюбию.
Мистер Гауз говорит, чтобы он пришел к нему домой на чай. Он молча кивает и запоминает адрес.
Ему не особенно хочется идти. Не то чтобы ему не нравился мистер Гауз, и если он не доверяет ему, как доверял миссис Сандерсон в четвертом классе, то лишь потому, что мистер Гауз мужчина, его первый учитель-мужчина, а он опасается того, что исходит от мужчин: они нетерпеливы, с трудом подавляют грубость и, похоже, получают удовольствие от жестокости. Он не знает, как себя вести с мистером Гаузом и с мужчинами вообще: не оказывать сопротивления и добиваться их расположения или же отгородиться от них барьером высокомерия? С женщинами проще, потому что они добрее. Но мистер Гауз - этого он не может отрицать - очень приятный человек. Он прекрасно владеет английским и, по-видимому, не имеет зуба на англичан или на мальчиков из семей африканеров, которые подражают англичанам. Во время одного из его многочисленных пропусков школьных занятий мистер Гауз разобрал с классом, что такое дополнение. А у него с этим дополнением возникли трудности. Если дополнение бессмысленно, как идиомы, почему же остальные мальчики легко с ним справляются? Но остальные - ну или большинство - постигли, что такое дополнение. Неизбежно напрашивается вывод: мистер Гауз знает об английской грамматике что-то такое, что неизвестно ему.
Мистер Гауз использует розгу не меньше других учителей, однако предпочитает другое наказание, когда класс расшумится: он приказывает положить ручки, закрыть учебники, заложить руки за голову, закрыть глаза и сидеть тихо, как мыши.
В комнате воцаряется мертвая тишина, слышны только шаги мистера Гауза, расхаживающего взад и вперед по рядам. С эвкалиптов во дворе долетает безмятежное воркование голубей. Это наказание он мог бы выдерживать вечно с полным хладнокровием: голуби, тихое дыхание мальчиков вокруг.
Дайза-роуд, где живет мистер Гауз, тоже находится в Реюнион-Парк - в новом районе, который он еще не обследовал. Мало того что мистер Гауз живет в Реюнион-Парк и ездит в школу на велосипеде, у него еще есть жена, некрасивая темноволосая женщина, и, что еще более удивительно, двое маленьких детей. Он обнаруживает это в гостиной дома № 11 на Дайза-роуд, где на столе его ждут лепешки и чайник и где, как он и опасался, он наконец остается наедине с мистером Гаузом, с которым ему приходится вести отчаянно фальшивый разговор.
Дальше еще хуже. Мистер Гауз, который снял галстук и пиджак и надел шорты и носки цвета хаки, притворяется, что теперь, когда школьный год закончился и он скоро покинет Вустер, они могут стать друзьями. Фактически он пытается представить дело так, будто они были друзьями весь год: учитель и самый умный ученик, лидер класса.
Он взволнован и напряжен. Мистер Гауз предлагает ему взять вторую лепешку, но он отказывается.
- Бери же! - говорит мистер Гауз с улыбкой и все равно кладет ему на тарелку лепешку. Ему не терпится уйти.
Ему хотелось уехать из Вустера, оставив все дела в порядке. Он готов был отвести мистеру Гаузу место в своей памяти рядом с миссис Сандерсон - ну, не совсем рядом. А теперь мистер Гауз все портит. Ему бы хотелось, чтобы учитель этого не делал.
Вторая лепешка лежит на тарелке нетронутая. Он больше не хочет притворяться - замолкает и замыкается в себе.
- Тебе пора идти? - спрашивает мистер Гауз.
Он кивает. Мистер Гауз встает и провожает его до калитки, которая совершенно такая же, как калитка на Тополиной улице, № 12, - петли скрипят точно на той же высокой ноте.
По крайней мере, у мистера Гауза хватает ума не пожать ему руку или не сделать еще что-нибудь нелепое.
Они уезжают из Вустера. Отец в конце концов решил не связывать будущее с компанией "Стэндард кэннерз", у которой, по его словам, дела идут все хуже. Он собирается вернуться к юридической практике.
Ему устраивают прощальную вечеринку в офисе, с которой он возвращается с новыми часами. Вскоре после этого он отправляется в Кейптаун один, оставив мать присматривать за переездом. Она нанимает подрядчика по фамилии Ретиф, договорившись, что за пятнадцать фунтов он перевезет в своем фургоне не только мебель, но и их троих.
Люди Ретифа грузят вещи в фургон, мать с братом забираются в кабину. Он в последний раз обегает пустой дом, прощаясь. За парадной дверью - подставка для зонтов, в которой обычно были две клюшки для гольфа и трость, но сейчас она пуста.
- Они оставили подставку для зонтов! - кричит он.
- Иди сюда! - зовет мать. - Забудь об этой старой подставке!
- Нет! - возражает он и не успокаивается до тех пор, пока мужчины не грузят подставку.
- Dis net ‘n ou stuk pyp, - ворчит Ретиф. - Это просто кусок старой трубы.
Таким образом он узнает, что то, что он считал подставкой для зонтов, - всего-навсего кусок бетонной трубы, которую мать выкрасила в зеленый цвет. Вот что они берут с собой в Кейптаун - вместе с покрытой собачьей шерстью подушкой, на которой спал Казак, свернутой проволочной сеткой от загона для кур, машинкой, которая бросает крикетные мячи, и палкой с азбукой Морзе. С трудом взбирающийся на Бейнз-Клуф-Пасс фургон Ретифа напоминает Ноев ковчег, везущий в будущее палки и камни их прежней жизни.