Там было мало мужчин, но в токайском филиале "Пик-н-Пэй" я время от времени замечала одного. Я обратила на него внимание, но он меня не замечал, так как был слишком поглощен покупками. Мне это нравилось. Внешность его мало кто назвал бы привлекательной. Он был сухопарый, с бородой, в очках в роговой оправе и в сандалиях. Он выглядел в супермаркете не на месте, как птица - из тех птиц, что не летают, или как рассеянный ученый, который вышел из лаборатории и по ошибке забрел не туда. У него был слегка неухоженный вид, вид неудачника. Я подозревала, что в его жизни нет женщины, и, как оказалось, была права. Ему явно нужен был кто-то, чтобы о нем заботиться, какая-нибудь ветеранка-хиппи с бусами и волосатыми подмышками, без косметики, которая делала бы покупки, стряпала и убирала, быть может, еще и снабжала его наркотиками. Я находилась так далеко от него, что не могла разглядеть ног, но готова была биться об заклад, что ногти на ногах не подстрижены.
В те дни я всегда чувствовала, когда на меня смотрит мужчина. Я чувствовала на себе мужской взгляд, иногда неуловимый, иногда явный. Вам не понять, о чем я говорю, но любая женщина поймет. А этот на меня не смотрел. Совершенно не замечал.
Но однажды все изменилось. Я стояла перед полкой с канцелярскими товарами. Рождество было не за горами, и я выбирала бумагу для упаковки подарков - знаете, бумагу с веселыми рождественскими мотивами: свечами, рождественскими елками, северными оленями. У меня случайно упал рулон, а когда я наклонилась его поднять, то уронила второй. И тут услышала мужской голос у себя за спиной:
- Я подниму.
Конечно, это был ваш герой, Джон Кутзее. Он поднял оба рулона, которые были очень длинные, примерно с метр, и вернул мне - при этом, намеренно или нет (я до сих пор не знаю), он прижал их к моей груди. Секунду-другую он, можно сказать, тыкал меня в грудь этими рулонами.
Конечно, это было возмутительно, но почему-то не имело значения. Я постаралась никак не реагировать: не опустила глаза, не покраснела и, разумеется, не улыбнулась.
- Благодарю, - сказала я безразличным тоном, отвернулась и вернулась к своим делам.
И тем не менее в этом поступке было что-то личное, и не было смысла притворяться, будто это не так. Потускнеет ли он и затеряется среди остальных интимных моментов, покажет только время. Но этот неожиданный поступок было нелегко выбросить из головы. Вернувшись домой, я даже зашла так далеко, что сняла бюстгальтер и осмотрела грудь. Конечно, на ней не было никаких следов. Просто грудь. Невинная грудь молодой женщины.
Затем, пару дней спустя, когда я ехала домой на машине, то заметила его, мистера Тыкалку, который тащился по Токай-роуд с сумками для покупок. Недолго думая, я остановилась и предложила подвезти (вы слишком молоды, чтобы это помнить, но в те дни еще предлагали подвезти).
Токай 1970-х был новым, быстро застраивающимся пригородом. Хотя земля была не дешевая, строили много. Но дом, в котором жил Джон, принадлежал к более ранней эре. Это был один из тех коттеджей, в которых жили фермерские рабочие, когда Токай еще был фермерской землей. В дом провели электричество и водопровод, но все равно он был довольно примитивен. Я высадила его у ворот, он не пригласил меня зайти.
Время шло. Затем как-то раз, случайно проезжая мимо его дома, стоявшего прямо на Токай-роуд, главной магистрали, я увидела Джона. Он стоял в кузове своего пикапа, лопатой перебрасывая песок в тачку. На нем были шорты, он был бледен и выглядел не особенно сильным, но, по-видимому, справлялся.
Это зрелище было странным, поскольку в те дни белый мужчина обычно не занимался неквалифицированным физическим трудом. Работа для кафров - вот как это называли, работа, за которую платили кому-нибудь, чтобы тот ее выполнил. То, что тебя застали за подобным занятием, с лопатой в руках, было пусть и не постыдно, но все же необычно.
Вы просили меня дать вам представление о том, каким был Джон в те дни. Но я не могу нарисовать картину без фона, иначе вы чего-нибудь не поймете.
Я понимаю. Я имею в виду, что согласен с этим.
Как я говорила, я ехала мимо и не притормозила, не помахала рукой. Вся эта история могла закончиться там и тогда, и вы бы сейчас меня не слушали, а находились бы в какой-нибудь другой стране и внимали пустой болтовне какой-нибудь другой женщины. Но случилось так, что я передумала и повернула назад.
- Хэлло, чем это вы занимаетесь? - спросила я.
- Как видите: перегружаю песок, - ответил он.
- Но зачем?
- Строительные работы. Хотите, я проведу экскурсию? - И он вылез из кузова.
- Не сейчас, - сказала я. - Как-нибудь в другой раз. Это ваш пикап?
- Да.
- Тогда вам незачем ходить пешком по магазинам. Вы можете туда ездить.
- Да. - Затем он спросил: - Вы живете где-то поблизости?
- Немного подальше, - ответила я. - За Констанциаберг. В буше.
Это была шутка, которой обменивались в те дни белые южноафриканцы. Дело в том, что я, конечно, не жила в буше. В буше, настоящем буше, жили только чернокожие. Поэтому я имела в виду, что живу в одном из новых пригородов, выкроенных из буша Капского полуострова.
- Ну что же, не стану вас больше задерживать, - сказала я. - А что вы строите?
- Я не строю, просто цементирую, - объяснил он. - Я недостаточно умен, чтобы строить.
Я сочла это шуткой, которой он ответил на мою. Потому что если он не был ни богатым, ни красивым, ни сексапильным - а он не обладал ни одним из этих качеств, - то, если он еще и не был умным, что же оставалось? Но, разумеется, он был умным. Он производил впечатление умного человека, как те ученые, которые проводят всю жизнь сгорбившись над микроскопом: узкоплечие, близорукие умники в очках в роговой оправе. Можете мне поверить, у меня и в мыслях не было - ни на минуту! - флиртовать с этим человеком. Потому что он был начисто лишен сексуальности. Казалось, его с ног до головы опрыскали каким-то стерилизующим спреем. Конечно, он провинился, ткнув меня в грудь рулоном рождественской оберточной бумаги, - я этого не забыла, моя грудь сохранила воспоминание об этом прикосновении. Но десять к одному, говорила я себе, он сделал это случайно, из-за своей неуклюжести.
Так почему же я передумала? Почему повернула назад? На этот вопрос нелегко ответить. Не уверена, что Джон мне понравился - он долгое время мне не нравился. Джон не так-то легко мог понравиться, вся его позиция по отношению к миру была слишком настороженной, слишком оборонительной. Наверняка его мать была привязана к нему, когда он был маленьким, и любила его, потому что именно для этого существуют матери. Но трудно было представить, чтобы он нравился кому-нибудь еще.
Вы не против откровенного разговора, не так ли? Тогда позвольте дополнить картину. В то время мне было двадцать шесть, и у меня были отношения только с двумя мужчинами. С двумя. Первым был мальчик, с которым я познакомилась, когда мне было пятнадцать. Несколько лет, пока его не призвали в армию, мы с ним были неразлучны, как близнецы. После того как он уехал, я немного похандрила, избегая общения с другими, а потом нашла себе нового бойфренда. С новым бойфрендом мы тоже были неразлучны, как близнецы, - в мои студенческие годы, окончив университет, мы поженились - с благословения обеих семей. В обоих случаях было так: все или ничего. У меня всегда был такой характер: все или ничего. Таким образом, в свои двадцать шесть я во многих отношениях была невинной. Например, я не имела ни малейшего представления о том, как соблазнить мужчину.
Не поймите меня превратно. Не то чтобы я вела замкнутую жизнь - жизнь отшельницы невозможна в кругах, в которых мы вращались, мой муж и я. Не раз на коктейлях то один, то другой мужчина - обычно деловой знакомый мужа, - увлекал меня в уголок и, придвинувшись вплотную, спрашивал шепотом, не одиноко ли мне в пригороде (ведь Марк так часто отсутствует), не хотелось бы как-нибудь на следующей неделе сходить куда-нибудь на ленч. Конечно, я не подыгрывала, но сделала для себя вывод: значит, вот как начинаются любовные романы на стороне. Какой-то мужчина приглашает тебя на ленч, а после ленча везет в автомобиле в коттедж на пляже, который принадлежит другу и от которого у него случайно имеется ключ, или в городской отель, и там осуществляется сексуальная часть сделки. Затем на следующий день этот мужчина звонит, чтобы сказать, как он наслаждался проведенным с тобой временем, и спросить, не хочешь ли ты снова встретиться в следующий вторник. И так будут продолжаться, вторник за вторником, эти тайные ленчи и постель, пока мужчина не перестанет звонить или пока ты не перестанешь отвечать на его звонки, и все это называется любовной связью.
В мире бизнеса - через минуту я расскажу о моем муже и его бизнесе - от мужчин требовалось (по крайней мере так было в те времена), чтобы их жены были презентабельными, и, следовательно, от жен требовалось, чтобы они были презентабельными, презентабельными и сговорчивыми - в определенных границах. Вот почему, несмотря на то что мой муж расстраивался, когда я рассказывала ему об авансах, которые делали мне его коллеги, он продолжал оставаться с ними в дружеских отношениях. Никаких конфликтов, никаких драк, никаких дуэлей на рассвете - просто время от времени легкое раздражение и плохое настроение дома.
В целом вопрос о том, кто в этом маленьком замкнутом мирке с кем спал, кажется мне теперь, задним числом, довольно темным и зловещим. Мужчинам и нравилось, и не нравилось, что их жен домогаются другие. Они чувствовали угрозу, но это их возбуждало. А женщины, их жены, тоже были возбуждены, и я была бы слепой, если бы не заметила этого. Словом, кругом царило возбуждение, чувственное волнение. Я намеренно исключала себя из всего этого. На вечеринках, о которых я говорила, я была презентабельна, как требовалось, но никогда не была сговорчива.
В результате я не подружилась с женами, которые сообща решили, что я холодна и надменна. Более того, они позаботились о том, чтобы их вердикт был доведен до моего сведения. Что касается меня, то я бы хотела иметь возможность сказать, что мне было на них наплевать, но это было бы неправдой: я была слишком молода и неуверенна в себе.
Марк не хотел, чтобы я спала с другими мужчинами. Но в то же время он хотел, чтобы другие мужчины видели, на какой женщине он женат, и завидовали ему. Так же обстояло дело, думается мне, и с его друзьями и коллегами: они хотели, чтобы жены других мужчин поддавались их ухаживаниям, но чтобы их собственные жены оставались непорочными - непорочными и соблазнительными. С точки зрения логики это бессмысленно. Такая социальная микросистема нежизнеспособна. Однако они были бизнесменами, хитрыми, умными (по-своему), людьми, которые разбирались в системах, в том, какие системы жизнеспособны, а какие нет. Вот почему я говорю, что система узаконенного незаконного, в которой они участвовали, была более темной, чем они готовы были признать. На мой взгляд, она могла бы продолжать функционировать только при больших психологических затратах с их стороны, и только до тех пор, пока они отказывались признать то, что на каком-то уровне должны были знать.
В начале нашего с Марком брака, когда мы были настолько уверены друг в друге, что не верили, будто что-то сможет нас поколебать, мы заключили соглашение, что у нас не будет секретов друг от друга. Что касается меня, то в то время, о котором я вам рассказываю, это соглашение еще имело силу. Я ничего не скрывала от Марка. Ничего не скрывала, потому что мне нечего было скрывать. А вот Марк один раз согрешил. Согрешил, и признался в этом, и был потрясен последствиями. После этой встряски он тайно пришел к выводу, что удобнее солгать, чем говорить правду.
Областью, в которой подвизался Марк, были финансы. Его фирма определяла возможности инвестиций для клиентов и управляла их капиталовложениями. Клиентами по большей части были богатые южноафриканцы, пытавшиеся вывезти деньги из страны, прежде чем она взорвется. По причинам, которые никогда не были мне ясны - ведь, в конце концов, даже в те дни существовали телефоны, - его служебные обязанности требовали, чтобы раз в неделю он ездил в их филиал в Дурбане для того, что он называл консультациями. Если сложить часы и дни, получалось, что он проводит в Дурбане столько же времени, сколько дома.
Одной из коллег, с которой Марку нужно было консультироваться в их дурбанском офисе, была женщина по имени Иветт. Она была старше Марка, из африканеров, разведенная. Сначала он говорил о ней свободно. Она даже звонила ему домой - по его словам, по делу. Потом он перестал упоминать Иветт.
- Какая-то проблема с Иветт? - спросила я Марка.
- Нет, - ответил он.
- Ты находишь ее привлекательной?
- Не особенно.
По его уклончивости я догадалась, что что-то не так. Я начала обращать внимание на странные детали: сообщения, которые каким-то необъяснимым образом до него не доходили, пропущенные рейсы и все в таком роде.
Однажды, когда он вернулся из одной из своих длительных отлучек, я встретила его во всеоружии.
- Вчера вечером я не могла дозвониться к тебе в отель, - сказала я. - Ты был с Иветт?
- Да, - ответил он.
- Ты с ней спал?
- Да, - ответил он (мне жаль, но я не могу солгать).
- Почему? - спросила я.
Он пожал плечами.
- Почему? - повторила я свой вопрос.
- Потому, - сказал он.
- Ах ты сволочь! - взорвалась я и повернулась к нему спиной, а потом заперлась в ванной. Я не плакала, мне даже не пришло в голову заплакать, а, задыхаясь от жажды мести, выдавила в тазик полный тюбик зубной пасты и полный тюбик геля для волос, залила эту смесь горячей водой, размешала щеткой для волос и вылила в раковину.
Такова была подоплека наших отношений. После этого эпизода, после того как его признание не заслужило одобрения, он начал лгать.
- Ты все еще видишься с Иветт? - спросила я его после следующей поездки.
- Я должен видеться с Иветт: у меня нет выбора, мы вместе работаем, - ответил он.
- Но ты все еще видишься с ней так?
- С тем, что ты называешь так, покончено, - сказал он. - Это случилось только один раз.
- Один или два, - вставила я.
- Один, - заверил он, скрепляя ложь.
- Вообще-то такое просто иногда случается, - заметила я.
- Именно. Такое просто иногда случается. - И этими словами закончился разговор у нас с Марком, да и все остальное в ту ночь.
Каждый раз, когда Марк лгал, он обязательно смотрел мне прямо в глаза. Именно по этому слишком честному взгляду я могла безошибочно определить, что он лжет. Вы не поверите, насколько плохо Марк умел лгать - да и вообще все мужчины. Как жаль, что мне не о чем лгать, думала я. Я бы могла показать Марку, как это делается.
С хронологической точки зрения Марк был старше меня, но мне это виделось иначе. С моей точки зрения, я была самой старшей в семье, затем шел Марк, которому было примерно тринадцать, а за ним - наша дочь Кристина, которой в следующий день рождения должно было исполниться два года. Поэтому в смысле зрелости мой муж был ближе к нашему ребенку, чем ко мне.
Что касается мистера Тыкалки - я возвращаюсь к человеку, перебрасывавшему лопатой песок из кузова своего пикапа, - то я понятия не имела, сколько ему лет. Вообще-то ему тоже могло быть тринадцать лет. Или он мог быть, mirabile dictu, взрослым. Ну что же, посмотрим, подумала я.
- Я ошибся в шесть раз, - рассказывал он (а может быть, в шестнадцать - я слушала вполуха). - Вместо одной тонны песка нужно шесть (или шестнадцать). Вместо полутора тонн гравия нужно десять. Должно быть, я выжил из ума.
- Выжил из ума, - повторила я, стараясь выиграть время, пока ухвачу суть.
- Сделать такую ошибку!
- Я все время ошибаюсь с числами. Ставлю не там точку в десятичных дробях.
- Да, но ошибиться в десять раз совсем не то же самое, что поставить не туда точку в десятичной дроби. В любом случае, ответ на ваш вопрос будет таким: это будет продолжаться вечно.
"Какой вопрос? - спросила я себя. - И что именно будет продолжаться вечно?"
- Мне пора, - сказала я. - У меня ребенок ждет ленча.
- У вас есть дети?
- Да, у меня есть ребенок. Что тут удивительного? Я взрослая женщина, у меня есть муж и ребенок, которого нужно покормить. Почему вас это удивляет? А зачем же еще мне приходится проводить столько времени в "Пик-н-Пэй"?
- Ради музыки? - предположил он.
- А вы? Разве у вас нет семьи?
- У меня есть отец, который живет вместе со мной. Или с которым живу я. Но нет семьи в традиционном смысле. Моя семья улетела.
- Ни жены? Ни детей?
- Ни жены, ни детей. Я снова стал сыном.
Меня всегда интересовали разговоры, когда произносимые слова не имеют ничего общего с ходом мыслей. Например, в то время, как мы с ним беседовали, в моей памяти возник визуальный образ совершенно отвратительного субъекта, у которого торчали пучки густых черных волос из ушей и над верхней пуговицей рубашки и который на последнем барбекю как бы случайно положил руку мне на задницу, пока я стояла, накладывая себе на тарелку салат, - не для того, чтобы погладить или ущипнуть, а просто чтобы накрыть мою ягодицу свой большой лапищей. Если я мысленно вижу эту картинку, то что же видит этот другой, менее волосатый мужчина? И как хорошо, что большинство людей, даже те, кто не умеет лгать, по крайней мере не выдают то, что происходит у них в мозгу, - ни дрожью в голосе, ни расширившимися зрачками!
- Ну что ж, до свидания, - сказала я.
- До свидания, - ответил он.
Я поехала домой, заплатила помощнице по дому, накормила Крисси ленчем и уложила спать. Потом испекла два противня шоколадного печенья. Пока печенье еще было теплым, я снова поехала к дому на Токай-роуд. День был чудесный, безветренный. Ваш герой (не забывайте, что я тогда еще не знала его имени) был во дворе - что-то делал с досками, молотком и гвоздями. Он был голым по пояс, плечи красные: обгорел на солнце.
- Хэлло, - сказала я. - Вам надо надеть рубашку, вы обгораете на солнце. Вот, я привезла немного печенья вам и вашему отцу. Это лучше того, что продается в "Пик-н-Пэй".
С подозрительным, даже раздраженным видом он отложил свои инструменты и принял коробку с печеньем.
- Я не могу пригласить вас в дом, там жуткий беспорядок, - сказал он. Мне явно не были рады.
- Все нормально, - ответила я. - В любом случае мне нужно возвращаться к ребенку. Я просто сделала добрососедский жест. Могу я пригласить вас с отцом на ужин как-нибудь на днях? По-соседски?
Он улыбнулся - впервые за все время. Не очень-то располагающая улыбка, с плотно сжатыми губами. Он стеснялся своих зубов, которые были не в порядке.
- Спасибо, - ответил он, - но мне нужно сначала поговорить с отцом. Он не может засиживаться допоздна.