- Это невозможно, - возразила она. - Мистер Кутзее единственный учитель, единственный в нашем штате, который дает дополнительные уроки английского. У нас нет другого класса, в который могла бы перейти Мария Регина. Мы не можем позволить себе роскошь, миссис Нассименто, предлагать девочкам несколько учителей, из которых они могли бы выбирать. И кроме того, при всем уважении, могу ли я попросить вас задуматься о том, в состоянии ли вы судить о преподавании мистера Кутзее - если мы обсуждаем именно уровень его преподавания?
Я знаю, что вы англичанин, мистер Винсент, так что не принимайте это на свой счет, но у англичан есть манера, которая приводит меня в ярость, которая приводит в ярость многих: оскорбление скрыто под красивыми словами, как пилюля - под сахарной оболочкой. "Даго" - вы думаете, я не знаю это слово, мистер Винсент? "Ты, португальская даго! - вот что на самом деле говорила директриса. - Да как ты смеешь приходить сюда и критиковать мою школу! Возвращайся в трущобы, откуда ты явилась!"
- Я мать Марии Регины, - ответила я, - и мне одной судить о том, что хорошо для моей дочери, а что нет. Я не собираюсь создавать проблемы для вас, или мистера Кутзее, или для кого бы то ни было, но я говорю вам: Мария Регина не будет ходить на занятия этого человека. Это мое последнее слово. Я плачу за то, чтобы моя дочь посещала хорошую школу, школу для девочек, и не хочу, чтобы она была в классе, где учитель - не настоящий учитель, у него нет диплома, он даже не англичанин, а бур.
Может быть, мне не следовало употреблять это слово, оно как "даго", но я была зла, меня спровоцировали. "Бур" - в ее маленьком кабинете это слово было подобно бомбе. Слово-бомба. Но оно не такое плохое, как "сумасшедший". Если бы я сказала, что учитель Марии Регины, с его непонятными стихами и желанием, чтобы его ученики горели более интенсивным светом, - сумасшедший, в кабинете действительно взорвалась бы бомба.
Лицо женщины сделалось надменным.
- Это решать мне и школьному комитету, миссис Нассименто, - сказала она, - кто годится, а кто не годится, чтобы здесь преподавать. По моему мнению и мнению комитета, мистер Кутзее, у которого есть университетский диплом по английскому языку, имеет достаточно квалификации для работы, которую выполняет. Вы можете забрать свою дочь из его класса, если хотите, можете даже забрать ее из школы, это ваше право. Но учтите, что в конечном счете пострадает именно ваша дочь.
- Я заберу ее из класса этого человека, но не из школы, - ответила я. - Я хочу, чтобы она получила хорошее образование. И сама найду для нее учителя английского. Благодарю, что уделили мне время. Вы думаете, что я просто какая-то бедная беженка, которая ничего не понимает. Вы ошибаетесь. Если бы я рассказала вам всю историю нашей семьи, вы бы увидели, насколько ошибаетесь. До свидания.
Беженка. Так называли меня в их стране, тогда как единственное, чего я хотела, - это сбежать из нее.
Когда на следующий день Мария Регина вернулась из школы, разразилась настоящая буря.
- Как ты могла, мама? - кричала она на меня. - Как ты могла сделать это за моей спиной? Почему ты всегда вмешиваешься в мою жизнь?
Недели, даже месяцы с тех пор, как появился Кутзее, между мной и Марией Региной были напряженные отношения, но никогда прежде дочь не употребляла такие слова. Я попыталась ее успокоить. Мы не такие, как другие семьи, говорила я. У других девочек отец не в больнице, а мать не унижается, чтобы заработать несколько пенни, чтобы ребенок, который никогда палец о палец не ударит в доме, мог ходить на дополнительные занятия по одному предмету и на дополнительные занятия по другому.
Конечно, это не было правдой. Лучших дочерей, чем Жоана и Мария Регина, нельзя было и желать: серьезные, трудолюбивые девочки. Но иногда необходимо быть немного резкой и с теми, кого мы любим.
Мария Регина даже не услышала ничего из того, что я сказала, в такой ярости она была.
- Я тебя ненавижу! - орала она. - Ты думаешь, я не знаю, почему ты это сделала! Потому что ты ревнуешь, потому что не хочешь, чтобы я виделась с мистером Кутзее, ты хочешь забрать его себе!
- Я ревную к тебе? Что за чушь! С какой стати мне хотеть забрать этого человека, который даже не настоящий мужчина? Да, я утверждаю, что он не настоящий мужчина! Что ты знаешь о мужчинах, ты, ребенок? Как ты думаешь, почему этот человек хочет находиться среди юных девочек? Ты считаешь это нормальным? Как ты думаешь, почему он поощряет твои мечты, твои фантазии? Таких мужчин, как он, нельзя даже близко подпускать к школе. А ты - ты должна быть благодарна за то, что я тебя спасаю. А ты выкрикиваешь оскорбления и обвиняешь меня, свою мать!
Я видела, как ее губы беззвучно шевелятся, словно не было достаточно обидных слов, чтобы высказать все, что у нее на сердце. Потом она повернулась и выбежала из комнаты. Минуту спустя вернулась, размахивая письмами, которые прислал мне этот человек, ее учитель, и которые я бесцельно складывала в стол, - уж конечно, я ими не дорожила.
- Он пишет тебе любовные письма! - кричала она. - И ты пишешь ему в ответ любовные письма! Это отвратительно! Если он ненормальный, почему же ты пишешь ему любовные письма?
Разумеется, то, что она утверждала, было неправдой. Я не писала ему любовных писем, ни одного. Но как мне было заставить бедного ребенка этому поверить?
- Как ты смеешь! - воскликнула я. - Как ты смеешь рыться в моих бумагах!
Как я жалела в ту минуту, что не сожгла его письма, письма, которых не просила!
Мария Регина залилась слезами.
- Я жалею, что послушалась тебя, - рыдала она. - Жалею, что позволила тебе пригласить его. Ты все портишь.
- Мое бедная девочка! - сказала я и обняла ее. - Я никогда не писала письма мистеру Кутзее, ты должна мне верить. Да, он писал мне письма, не знаю почему, но я никогда не отвечала на них. Он меня не интересует в этом смысле, нисколько. Не позволяй ему становиться между нами, дорогая. Я просто пытаюсь тебя защитить. Он тебе не подходит. Он взрослый человек, а ты еще ребенок. Я найду тебе другого учителя. Найму частного педагога, который будет приходить к нам домой и помогать тебе. Мы справимся. Уроки недорогие. Мы найдем кого-нибудь с дипломом, кто сумеет подготовить тебя к экзаменам. А потом выкинем все это несчастное дело из головы.
Такова эта история, вся история, о его письмах и неприятностях, которые они мне доставили.
Больше писем не было?
Было еще одно, но я его даже не распечатала. Написала на конверте "ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ" и оставила в вестибюле, чтобы его забрал почтальон.
- Видишь? - сказала я Марии Регине. - Видишь, что я думаю о его письмах?
А как занятия танцами?
Он перестал ходить. Мистер Андерсон поговорил с ним, и он перестал приходить. Возможно, ему даже вернули деньги, не знаю.
Вы нашли другого учителя для Марии Регины?
Да, я нашла другого учителя, леди, бывшую учительницу. Это стоило денег, но что такое деньги, когда на карту поставлено будущее ребенка?
Значит, это был конец вашего общения с мистером Кутзее?
Да. Абсолютно.
Вы никогда больше его не видели, не получали от него известий?
Никогда не видела. И я позаботилась о том, чтобы Мария Регина никогда его не видела. Возможно, в голове у него было полно романтического вздора, но он был слишком голландцем, чтобы вести себя безрассудно. Когда он понял, что это серьезно, что я не играю с ним в любовные игры, он прекратил преследование. Оставил нас в покое. Его великая страсть оказалась в конечном счете не такой уж великой. А может, он нашел кого-то еще и влюбился.
Может быть. А возможно, и нет. Быть может, вы жили в его сердце. Или ваш образ.
Почему вы так говорите?
(Молчание.)
Ну что же, может быть. Вы изучали его жизнь, вам виднее. Для некоторых не имеет значения, в кого они влюблены, пока они влюблены. Возможно, он был таким.
(Молчание.)
Как вам видится вся эта история задним числом? Все еще сердитесь на него?
Сержусь? Нет. Я понимаю, как такой одинокий и эксцентричный молодой человек, как Кутзее, который целыми днями читал старых философов и сочинял стихи, мог влюбиться в Марию Регину, которая была настоящей красавицей и разбила много сердец. Но нелегко понять, что нашла в нем Мария Регина; впрочем, она была юной и впечатлительной, а он ей льстил, заставляя думать, будто она не такая, как другие девочки, и ее ждет большое будущее.
А когда она привела его к нам домой и он увидел меня, то, наверно, передумал и переключил внимание на меня. Я не претендую на то, что была такой уж красавицей, и, конечно же, я была уже не так молода, но мы с Марией Региной одного типа: одинаковое сложение, одинаковые волосы, одинаковые темные глаза. И гораздо практичнее - не так ли? - любить женщину, а не ребенка. Более практично, менее опасно.
Чего он хотел от меня, от женщины, которая ему не отвечала и не поощряла его? Надеялся со мной переспать? Какая радость мужчине спать с женщиной, которая его не хочет? Ведь я действительно не хотела этого мужчину, к которому не испытывала никаких чувств. Да и в любом случае, как бы это выглядело, если бы я завела роман с учителем моей дочери? Могла бы я сохранить это в тайне? Конечно, не от Марии Регины. Я бы опозорила себя перед моими детьми. Даже наедине с ним думала бы: "Это не меня он хочет, а Марию Регину, которая молода и прекрасна, но для него она запретный плод".
Впрочем, не исключено, что он на самом деле желал нас обеих, Марию Регину и меня, мать и дочь - возможно, такова была его фантазия, не могу сказать наверняка, чужая душа потемки.
Помню, в те дни, когда я была студенткой, в моде был экзистенциализм, мы все были экзистенциалистами. Но чтобы тебя считали экзистенциалистом, сначала надо было доказать, что ты вольнодумец, экстремист. "Не подчиняйся никаким ограничениям! Будь свободен!" - вот что нам говорили. Но как же я могу быть свободной, спрашивала я себя, если подчиняюсь чьему-то приказу быть свободной?
Мне кажется, Кутзее был таким. Решил быть экзистенциалистом, романтиком и вольнодумцем. Беда в том, что это шло не от его природы, поэтому он не знал, как это сделать. Свобода, чувственность, эротическая любовь - все это были лишь идеи у него в голове, а не желание, зародившееся в его теле. У него не было таланта к этому. Он не был чувственным. И подозреваю, что в глубине души ему нравилось, когда женщина холодна и отстраненна.
Вы сказали, что решили не читать его последнее письмо. Вы когда-нибудь жалели об этом решении?
Почему? С какой стати мне сожалеть об этом?
Потому что Кутзее был писателем, который умел обращаться со словом. А что, если в непрочитанном письме содержались слова, которые тронули бы вас или даже изменили ваши чувства к нему?
Мистер Винсент, в ваших глазах Джон Кутзее - великий писатель и герой, я это признаю, иначе зачем бы вы были здесь, зачем писали бы эту книгу? Но для меня - простите, что я это говорю, но его нет в живых, так что я не могу оскорбить его чувства, - для меня он был ничем. Ничем, просто раздражителем, помехой. Он был ничем, и его слова были ничем. Я вижу, вы сердитесь, потому что я выставляю его дураком. И тем не менее для меня он действительно был дураком.
Что касается его писем, то если вы пишете письма женщине, это еще не доказывает, что вы ее любите. Этот человек был влюблен не в меня, а в какой-то придуманный им образ, какую-то фантазию о латиноамериканской любовнице. Мне бы хотелось, чтобы вместо меня он нашел себе какую-нибудь писательницу, такую же фантазерку, и влюбился в нее. Тогда они были бы счастливы вдвоем, целый день занимаясь любовью с придуманными ими образами друг друга.
Вы считаете меня жестокой из-за того, что я это говорю, но это не так, я просто практична. Когда учитель английского моей дочери, совершенно незнакомый человек, посылает мне длинные письма, полные его мыслей о том и о сем, о музыке, о химии, о философии, об ангелах и богах, не знаю, о чем еще, а также стихи, я не читаю их и не запоминаю для будущих поколений, и единственное, что я знаю, - это простая, практическая вещь, а именно: "Что происходит между этим человеком и моей дочерью, которая еще ребенок?" Потому что - простите, что я так говорю, - за всеми прекрасными словами кроется то, чего мужчина хочет от женщины: обычно это элементарно и очень просто.
Вы говорите, были и стихи?
Я их не понимала. Это Мария Регина любила поэзию.
Вы ничего из них не помните?
Они были очень модернистские, очень интеллектуальные, очень туманные. Вот почему я говорю, что все это было большой ошибкой. Он думал, я из тех женщин, лежа с которыми в постели в темноте обсуждают поэзию, но это было совсем не так. Я была женой и матерью, женой человека, заточенного в больнице, походившей на тюрьму или кладбище, и матерью двух девочек, которых мне нужно было как-то охранять в мире, где люди, которые хотят украсть деньги, приносят с собой топор. У меня не было времени на жалость к этому нелепому молодому человеку, который бросался к моим ногам и унижался передо мной. И честно говоря, если бы мне нужен был мужчина, то не такой, как он.
Потому что, позвольте вас заверить - я вас задерживаю, извините, уже поздно, - позвольте вас заверить, я не бесчувственная, отнюдь. Вы не должны уйти с превратным представлением обо мне. Я не умерла для мира. По утрам, когда Жоана была на работе, а Мария Регина в школе и лучи солнца освещали нашу маленькую квартиру, в которой обычно было так темно и мрачно, я иногда стояла в лучах солнца у открытого окна, слушая птиц и ощущая тепло на моем лице и груди, и в такие минуты я очень хотела снова стать женщиной. Я не была слишком старой, я просто ждала. Итак, довольно. Благодарю, что выслушали.
В последний раз вы сказали, что у вас ко мне есть вопрос.
Да, я забыла, у меня есть вопрос. Вот он. Обычно я не ошибаюсь в людях, скажите, я ошибаюсь относительно Джона Кутзее? Потому что, честно говоря, для меня он был никем. Может быть, он умел хорошо писать, возможно, у него был определенный дар слова, не знаю, я никогда не читала его книг, меня никогда не тянуло их прочесть. Я знаю, что позже он прославился, но действительно ли он великий писатель? Потому что, мне кажется, одного дара слова недостаточно для того, чтобы стать великим писателем. Он был маленьким человечком, незначительным маленьким человечком. Я не могу перечислить вам причины, почему так говорю, но такое впечатление было у меня с самого начала, когда я его впервые увидела, и ничего из того, что случилось позже, этого впечатления не изменило. Поэтому я обращаюсь к вам. Вы глубоко его изучали, пишете о нем книгу. Скажите: как вы его оцениваете? Я ошибаюсь?
Оцениваю как писателя или как человека?
Как человека.
Не могу сказать. Мне бы не хотелось высказывать суждение о ком бы то ни было, не встретившись с ним лицом к лицу. С ним или с ней. Но мне кажется, что в то время, когда Кутзее вас встретил, он был одинок, ужасно одинок. Возможно, это объясняет определенную - как бы это сказать? - определенную экстравагантность его поведения.
Откуда вы это знаете?
Из записей, которые он оставил. Сложив два и два, можно понять, что он был одинок и слегка отчаялся.
Да, все мы слегка отчаявшиеся, такова жизнь. Если вы сильны, то справитесь с отчаянием. Вот почему я спрашиваю: как можно быть великим писателем, если ты просто заурядный маленький человечек? Конечно, в вас должно быть какое-то пламя, которое отличает вас от обычного человека. Возможно, если прочесть его книги, можно увидеть это пламя. Но что до меня, то в то время, когда я его знала, я ни разу не чувствовала никакого огня. Напротив, он казался мне - как бы это сказать? - прохладным.
До некоторой степени я с вами согласен. Огонь - это не первое слово, которое приходит на ум, когда думаешь о его произведениях. Но у него были другие достоинства. Другие сильные стороны. Например, я бы сказал, что он был непоколебим. У него были непоколебимые взгляды. Его нелегко было обмануть чем-то внешним.
Для человека, который не обманывается внешним, он довольно легко влюблялся, вам не кажется?
(Смех.)
Но, возможно, когда он влюблялся, то не обманывался. Быть может, он видел то, чего не видят другие.
В женщине?
Да, в женщине.
(Молчание.)
Вы говорите, что он был в меня влюблен даже после того, как я отослала его, даже после того, как забыла о его существовании. Вы это имеете в виду под непоколебимостью? Потому что мне это просто кажется глупостью.
Думаю, он был упорным. Как бульдог, который вцепляется зубами и не отпускает.
Если вы так говорите, приходится вам поверить. Но разве быть как собака - это восхитительно, с английской точки зрения?
(Смех.)
Вы знаете, люди моей профессии вместо того, чтобы слушать, что говорят, предпочитают наблюдать, как двигаются, как несут себя. Это наш способ увидеть правду, и не такой уж и плохой. Возможно, ваш мистер Кутзее обладал даром слова, но, как я вам уже говорила, он не умел танцевать. Не умел танцевать. Вот одна из фраз, которые я помню со времен Южной Африки, меня научила ей Мария Регина: "Он не смог бы станцевать даже ради спасения собственной жизни".
(Смех.)
Но я говорю серьезно, сеньора Нассименто, было много великих людей, которые плохо танцевали. Если нужно стать хорошим танцором, прежде чем сделаться великим человеком, тогда Ганди не был великим, Толстой не был великим.
Нет, вы же не слушаете, что я говорю. Я тоже говорю серьезно. Вы знаете слово "бесплотный"? Этот человек был бесплотным. Существовал отдельно от своего тела. Для него тело было чем-то вроде одной из деревянных марионеток, которые приводят в движение, дергая за ниточку. Вы тянете за одну ниточку, и двигается левая рука, тянете за другую - и двигается правая. А настоящее "я" сидит наверху, где никто не может его увидеть, - как кукольник, который тянет за ниточки.
И вот этот человек приходит ко мне, учительнице танцев. "Научите меня танцевать!" - умоляет он. И я показываю ему, показываю, как мы двигаемся в танце. Я говорю: "Передвигайте ноги так-то и так-то". И он слушает и говорит себе: "Ага, она имеет в виду, что нужно дернуть за красную ниточку, а потом за синюю!" - "Поверните плечи вот так", - говорю я, и он говорит себе: "Ага, она имеет в виду, что нужно дернуть за зеленую ниточку!"