- Я вам перезвоню, мистер Джеффс.
Мистер Джеффс поблагодарил, после чего перезвонил миссис Хаммонд.
- Переговоры идут полным ходом, - сообщил он.
Но через два дня переговоры внезапно зашли в тупик. Хаммонд позвонил мистеру Джеффсу и сообщил, что стол остается неотъемлемой собственностью миссис Голболли, и мистеру Джеффсу ничего не оставалось, как ехать к миссис Хаммонд, чтобы получить с нее то немногое, что еще ему причиталось. Он решил, что сообщит ей, как обстоит дело, и на этом история со столом наконец завершится.
- К сожалению, ничем не смогу вам помочь, - сказал он. - Очень сожалею, миссис Хаммонд, но мне остается лишь взыскать с вас то, что мне причитается.
Он назвал сумму, но миссис Хаммонд словно его не слышала. По ее напудренным щекам бежали слезы. Она не обращала на мистера Джеффса никакого внимания. Слезы градом катились по ее лицу, все тело сотрясалось от рыданий.
Не в силах сдержаться, миссис Хаммонд вышла из комнаты. Мистер Джеффс остался - не мог же он уйти, не получив то, что ему причиталось. Он сидел, смотрел по сторонам и раздумывал, отчего миссис Хаммонд так долго и так горько плакала. Служанка внесла чай; накрывая на стол, она покраснела - вспомнила, должно быть, - решил про себя мистер Джеффс, - как она велела ему мыть окна на кухне. Он налил себе чаю и съел два песочных печенья. В комнате было очень тихо - как будто после похорон.
- Ты кто? - спросила, войдя, девочка лет пяти.
Мистер Джеффс посмотрел на нее и, обнажив передние зубы, выдавил из себя улыбку.
- Меня зовут мистер Джеффс. А тебя?
- А меня Эмма Хаммонд. Почему ты пьешь чай в нашем доме?
- Потому что мне его любезно принесли.
- А что у тебя со ртом?
- Так он у меня устроен. Ты хорошая девочка?
- Почему ты здесь сидишь?
- Потому что я должен забрать то, что приготовила мне твоя мама. Немного денег.
- Немного денег? Ты что, бедный?
- Это деньги, которые твоя мама мне должна.
- Иди играть, Эмма, - сказала, появившись в дверях, миссис Хаммонд и, когда девочка убежала, добавила: - Извините меня, мистер Джеффс.
Пока она выписывала ему чек, он смотрел на нее и думал о Хаммонде, о миссис Голболли и столе - все трое находятся сейчас на последнем этаже большого жилого дома. Интересно, что будет дальше? Возможно, миссис Хаммонд останется с ребенком одна, и тогда миссис Голболли выйдет за Хаммонда замуж. Возможно, они переедут в этот дом и перевезут сюда стол, ведь миссис Голболли он так нравится. Возможно, они возьмут ту же самую служанку из Швейцарии. А может, миссис Хаммонд с ребенком будет жить теперь в квартире на чердаке. Все они одинаковы, решил мистер Джеффс; даже девочка и та - одного с ними поля ягода, такая же въедливая. Но если уж выбирать, больше всех ему нравилась миссис Хаммонд. Он слышал, что женщины в подобных случаях впадают в безумие и даже покушаются на свою жизнь. Миссис Хаммонд, надо надеяться, этого не сделает.
- Все дело в том, мистер Джеффс… - начала миссис Хаммонд.
- Какая разница. Теперь это не имеет никакого значения.
- Все дело в том, что этот стол принадлежал моей бабушке, которая, умирая, мне его завещала.
- Не огорчайтесь, миссис Хаммонд. Ничего страшного не произошло.
- Мы с мужем сочли, что стол уродлив, и решили от него избавиться.
- Ваш муж счел его уродливым?
- Ну да, и муж тоже. Но в первую очередь я сама. Муж у меня не особенно приметлив.
Мистер Джеффс подумал, что миссис Голболли он заприметил сразу. Миссис Хаммонд, сказал он себе, бесстыдно лжет, она пытается любой ценой сохранить лицо; прекрасно ведь знает, где находится ее стол, - на этот счет у нее наверняка нет никаких сомнений. Рыдала же она от мысли, что бабушкин стол находится в прибежище греха. Мысль эта была для нее непереносимой.
- Поэтому мы дали объявление. Отозвались лишь двое - вы и одна женщина.
Мистер Джеффс встал, готовясь уйти.
- Понимаете, - сказала миссис Хаммонд, - в такой квартире, как наша, для такого стола нет места. Он в нее не вписывается. Сами же видите.
Мистер Джеффс пристально посмотрел на нее - и не в глаза и даже не в лицо; он пристально и серьезно посмотрел на зеленую шерсть ее платья.
- Но почти сразу же после продажи стола, - продолжала миссис Хаммонд, - я пожалела о нашем решении. С этим столом у меня многое связано. Бабушка оставила мне его в знак своей любви и щедрости.
Стол, представил себе мистер Джеффс, стоял в коридоре бабушкиного дома. Маленькую миссис Хаммонд в качестве наказания в комнаты не пускали: часами она стояла в коридоре у стола и горько рыдала. Стол был свидетелем ее унижения тогда, в детстве; издевался он над ней и теперь, молча наблюдая за тем, что происходит в чердачной квартирке. Он видел, как эти двое, миссис Голболли и Хаммонд, ставят коньячные бокалы на стол, медленно идут навстречу друг другу и пресыщено целуются.
- После того как я его вам продала, стол не шел у меня из головы. Я вспоминала, как бабушка не раз повторяла, что его мне оставит. Только она одна и любила меня, мистер Джеффс, и меня не покидало чувство, что, продав стол, я словно бы бросаю ей эту любовь в лицо. С того дня, как стол был продан, меня каждую ночь мучили кошмары. Вот почему я так расстроилась.
Жестокая, видать, была бабушка, подумал мистер Джеффс. Наказывала внучку каждый Божий день, да еще оставила ей стол, чтобы тот постоянно напоминал внучке о ней, о ее жестокости и властности. Почему миссис Хаммонд не сказала ему всю правду? Почему не сказала, что дух старой мертвой бабушки вселился в стол и что они, бабушкин дух и стол, покатывались теперь со смеху в комнате миссис Голболли? Подумать только, сказал себе мистер Джеффс, эта женщина не останавливается ни перед чем, а ведь поначалу он отнесся к ней с уважением.
- Простите, что морочу вам голову, мистер Джеффс. И что доставила вам столько хлопот. У вас хорошее лицо.
- Я - еврей, мадам. У меня еврейский нос. Я некрасив. И не умею улыбаться.
Он разозлился, ибо счел, что миссис Хаммонд с ним снисходительна. Она по-прежнему лгала, однако предметом ее лжи стал теперь он сам. Она оскорбляла его рассуждениями о его внешности. Она что, знает его недостатки, его слабости? Да как она смеет?!
- Стол должен перейти от меня к моей дочери. Остаться в семье. Я об этом не подумала.
Мистер Джеффс позволил себе закрыть глаза. Она тут сидит, подумал он, и врет напропалую, а ее собственная дочка в это время играет, ничего не подозревая, в соседней комнате. Со временем и девочка тоже станет лгуньей; она вырастет и научится точно так же скрывать перенесенные унижения - и все ради того, чтобы сохранить лицо, научится лгать и лицемерить.
Стоя с закрытыми глазами и прислушиваясь к своему внутреннему голосу, мистер Джеффс увидел самого себя в своем большом викторианском доме. Обстановка в доме менялась ежечасно, ни один стол, ни один стул не оставался здесь больше месяца. Одну вещь он продавал, другую покупал. Он не застилал пол коврами - и делать этого не собирался. Из всех вещей ему принадлежал лишь старый радиоприемник, да и то потому, что кто-то сказал, что за "это старье" все равно ничего не дадут.
- Почему вы мне лжете? - закричал мистер Джеффс. - Почему не говорите правду?
Он услышал свой собственный голос и, одновременно с этим, увидел, как он молча стоит на голом полу, в одной из комнат своего дома. Не в его обыкновении было кричать на своих клиентов, вмешиваться в их дела, требовать, чтобы они перестали врать. Эти люди сами знали, что им делать, они его не занимали. Он сам себе готовил, своими проблемами он никого не обременял.
- Вашей бабушки давно нет в живых, - говорил, удивляясь самому себе, мистер Джеффс. - А вот миссис Голболли жива! Она раздевается, миссис Хаммонд, а потом в комнату входит ваш муж и раздевается тоже. И ваш стол все это видит. Тот самый стол, с которым у вас столько всего связано. Стол, который вы знаете с детства, все это видит, и эта мысль для вас непереносима. Почему было не сказать мне правду, миссис Хаммонд? Почему было не сказать прямо: "Послушай, еврей. Договорись с этой миссис Голболли и верни мне мой стол!" Я понимаю вас, миссис Хаммонд. Я все это хорошо понимаю. Я готов торговать всем на свете, миссис Хаммонд, но такие вещи я понимаю.
В комнате опять воцарилась тишина, взгляд мистера Джеффса пробежал по обстановке и остановился на лице миссис Хаммонд. Он видел, как лицо ее словно бы покачивалось из стороны в сторону - это она качала головой.
- Я всего этого не знала, - говорила миссис Хаммонд. Ее голова перестала покачиваться и застыла, как у статуи.
Мистер Джеффс встал и в полной тишине направился к двери. Затем повернулся и пошел обратно - он забыл выписанный ему миссис Хаммонд чек. Казалось, она его не замечает, и он счел, что в сложившейся ситуации разумнее будет уйти не попрощавшись. Он вышел излома, сел в свой "остин" и завел мотор.
Отъезжая от дома, он увидел происшедшее совсем другими глазами: миссис Хаммонд сидит с поникшей головой, а он говорит ей, что ее ложь оправданна. По правде говоря, он мог бы немного утешить миссис Хаммонд, сказать ей несколько теплых слов, потрепать по плечу. Он же вместо этого нанес ей, не подумав, тяжелую травму. Он представил себе ее состояние: сидит неподвижно в той самой позе, в какой он ее оставил, лицо белое, голова от горя ушла в плечи. И сидеть в таком положении она будет до тех пор, пока с беззаботным видом не явится домой ее муж. Она посмотрит на него, на его беззаботное лицо, и скажет: "Только что приходил антиквар, еврей, которому мы продали стол. Сидя вот тут, на этом стуле, он рассказал мне, что миссис Голболли свила для вас у себя в квартире любовное гнездышко".
Мистер Джеффс ехал в своем "остине" и никак не мог отделаться от навеянных происшедшим грустных мыслей. Однако постепенно в этих мыслях и миссис Хаммонд, и ее муж, и красавица миссис Голболли занимали все меньше места. "Я сам себе готовлю, - сказал мистер Джеффс вслух. - Я хороший коммерсант и никого своими проблемами не обременяю". Никаких оснований надеяться, что он мог бы ее утешить, у мистера Джеффса не было. Никаких оснований считать, будто между ним и миссис Хаммонд могла бы возникнуть взаимная симпатия.
"Я сам себе готовлю. Я никого своими проблемами не обременяю", - вновь повторил мистер Джеффс, после чего всю дорогу ехал молча, ни о чем более не думая. Он перестал ощущать холодок грусти, и ошибка, которую он совершил, казалась ему теперь непоправимой. Он заметил, что сгущаются сумерки. Он возвращался в дом, где он еще ни разу не разжег камин, где комнаты были заставлены чужой мебелью, наблюдавшей за ним угрюмо, без тени улыбки. Где никто никогда не плакал и никто никогда не лгал.
КАК МЫ НАПИЛИСЬ ТОРТОМ
Облачившись в мятый твидовый костюм, перебирая пальцами потрепанный кончик галстука, который выглядел так, будто он носил его уже год не снимая, Сван де Лиль отпустил веселую непристойность, разом заполнившую все четыреста кубических фута воздушного пространства, которое он, приличия ради, называл "моим офисом". Свана я не видел уже несколько лет: он из тех людей, что часто, по не вполне понятной причине, находятся за пределами отечества. Замечу лишь, что его долгие отлучки каким-то образом связаны с той тревожностью, которая проступает во всех его чертах.
Увидев его в дверях, я сразу же догадался, что и на этот раз испытание мне предстоит не из легких. Рассчитывать на то, что Сван придумал развлечение, которое мне, существу чувствительному и добропорядочному, будет по душе, не приходилось. А Сван - надо отдать ему должное - никогда не приходил с пустыми руками. Сван как никто умел извлечь из жизни все самое лучшее и неизменно делился со мной своими богатыми идеями неутомимого прожигателя жизни. Сегодня у него были на меня "виды", и все мои отговорки, сводившиеся к тому, что я занят и не хочу тратить время попусту, его нисколько не интересовали. Он уселся на диван, запасся терпением и, в конце концов, меня уговорил.
Я написал записку следующего содержания: "Вторник. Вторая половина дня. Нахожусь под ножом хирурга", положил ее на пишущую машинку, после чего снял трубку и набрал номер.
- Люси?
- Привет, Майк.
- Как дела?
- Очень хорошо, Майк. А у тебя?
- Тоже очень хорошо. Решил вот тебе позвонить…
- Спасибо, Майк.
- Надо бы встретиться.
- Да, хорошо бы.
- Я бы позвал тебя в ресторан, но тут объявился один старинный приятель.
- Рада за тебя.
- Да, я тоже…
- Спасибо, что позвонил, Майк.
- До свидания, Люси.
- До свидания, Майк.
Сван между тем расправил скрепку и принялся чертить узоры на лакированной поверхности моего письменного стола.
- Это ведь не твоя жена, - сказал он.
- Жена?! Господь с тобой.
- Ты что, еще не женился?
- Нет.
- Вот и хорошо. У меня тут есть на подхвате парочка девиц. Говорят, они тебя знают.
И мы ленивой походочкой отправились на свидание, жмурясь на ярком сентябрьском солнце.
Мне всегда хотелось иметь под боком лихих машинисточек с хорошими фигурами и полными губками, чьи головки кружатся от призывного хруста банкнот. Смазливых крошек, что приходят в "Питмэн", как на работу, и не верят в счастливый брак… Как знать, может, именно с такими красотками нам и предстояло провести вечер. Звали их, как выяснилось, Марго и Джо - прелестная парочка, рисовавшая картинки для "глянцевых" журналов.
- Когда мне было одиннадцать, - сказала мне Джо, - я сочинила детскую книжку и сама нарисовала к ней картинки. Кто-то ее напечатал - ну, и, сам понимаешь, все меня раскритиковали.
- Молодец!
- Если честно, книжка получилась хуже некуда. И как ее только издали?!
- Слова, - сказала Марго, - для Джо много значат. У нее классное чувство слова.
- Она не в себе, - сказал Сван.
- Да брось ты, Сван, - сказала Марго.
Джо и Сван шли рядом. Свану стало скучно, и он начал рассказывать Джо анекдот. Обратившись ко мне, Марго сказала:
- Джо - ужасно талантливая. Лично я талантливей не встречала.
Я кивнул - мне, признаться, было совершенно все равно. В баре было много одинаково одетых мужчин: темно-серые костюмы, жилеты, белые рубашки, школьные и клубные галстуки в полоску.
- Выпьешь, Марго?
Марго с готовностью согласилась, и я, пробившись к мокрой стойке, опустил в пивную лужу десятишиллинговую банкноту. Когда я вернулся, Марго сказала:
- Скажи честно, что ты думаешь о Найджеле.
- О Найджеле?
Желая выиграть время, я отхлебнул пива. И зачем только я пью то, что на дух не переношу?
- Найджел мне нравится, - выпалил я.
- Правда нравится?
- А что, хороший, по-моему, малый…
- Знаешь, Майк, а мне иногда кажется, что Найджел - жуткий зануда.
И тут я вспомнил. Найджел был толстый и болтливый. Найджел всегда готов был поделиться любой сплетней. И если Найджел входил в раж, остановить его было невозможно. Найджел был мужем Марго.
Я выпил еще пива. Оно было холодным и безвкусным. Выпил и промолчал.
- Мы с Найджелом вчера крепко надрались.
- Надо же!
Марго рассказала мне про попойку. Я слушал с отсутствующим видом. А потом решил еще выпить - на этот раз виски. Кто-то мне говорил, что у Джо тоже есть муж. Ходили упорные слухи, что оба брака обречены. Вдруг Марго перестала говорить про Найджела. Криво улыбнувшись, она пробормотала что-то неразборчивое. Из последующих нескольких фраз я заключил, что, на ее взгляд, из меня получился бы отличный муж.
- А что, очень может быть, - подтвердил ее гипотезу я.
- Только не подумай, что я в тебя втюрилась, - сказала Марго, покачиваясь.
- Хорошо, не подумаю.
Из паба мы поехали обедать. Всю дорогу в такси я думал про Люси.
Мы пошли в итальянский ресторан в Сохо - очень дорогой и неособенно вкусный. Сван рассказал нам историю своей жизни и съел несколько кусков торта с начинкой из сыра, фруктов и шоколада. На лестнице я отыскал телефон-автомат и позвонил Люси.
- Привет, Люси. Что поделываешь?
- Что поделываю? Стою и разговариваю с тобой по телефону.
- А я в Сохо. Пью без просыпу.
- Рада за тебя.
- В самом деле? Жаль, что тебя со мной нет.
К слову, Люси было бы здесь ужасно скучно.
- А я читаю "Адама Вида", - сообщила она.
- Интересно?
- Да.
- Ты уже обедала?
- У меня дома, кроме шоколада, ничего нет.
- Я позвонил узнать, как у тебя дела.
- Лучше некуда. Спасибо.
- Мне хотелось услышать твой голос.
- Брось ты. Голос как голос.
- Рассказать тебе про твой голос?
- Не стоит, пожалуй. Сама не знаю почему.
- Может, как-нибудь встретимся?
- Обязательно.
- Я позвоню, когда протрезвею.
- Позвони. Пойду читать "Адама Бида", хорошо?
- До свидания.
- До свидания.
Я повесил трубку и, прежде чем спуститься по ступенькам, некоторое время с грустью смотрел на крутую лестницу.
- Ну а чем теперь займемся? - спохватился вдруг Сван. - Еще ведь только четыре часа.
- Хочу поговорить с Майком, - заявила Марго. - А вы не слушайте.
Я сел рядом с ней, и она заговорила вкрадчивым шепотом:
- Майк, мне нужен твой совет. Я про Найджела.
- Послушай, я ведь его толком не знаю.
- Не важно. Понимаешь, по-моему, с Найджелом что-то не то.
Я попросил ее выражаться точнее. Вместо этого она повторила ту же мысль - на этот раз в вопросительной форме:
- Майк, тебе не кажется, что с Найджелом что-то не то?
- Ну…
- Говори, как есть.
- Повторяю, я его абсолютно не знаю. Насколько мне известно, у него искусственный желудок.
- Ничего подобного, нет у Найджела никакого искусственного желудка.
- Нет, и хорошо.
- Не понимаю, с чего ты взял, что у Найджела искусственный желудок. Он никогда на желудок не жалуется.
- Почему же тогда ты говоришь, что с ним что-то не то?
- Мне кажется, он псих.
- В таком случае отведи его к врачу.
- Ты находишь?
- Конечно. Если только тебя не устраивает, что он псих.
Марго хихикнула.
- Он последнее время такое творит… И конца этому нет.
- И что же он такое творит?
- Ну, например, приводит домой каких-то старух. Приводит и говорит, что у них совещание и он пригласил их выпить кофе. Страшное дело! Только представь: Найджел, а за ним целый выводок никому не известных старух. И сидят часами! Ума не приложу, откуда он их взял. Строит из себя доброго дядюшку.
- А Найджел-то сам что говорит?
- Что совещание у них еще не закончилось. Они приходят, садятся и что-то записывают в блокнотах. Молча.
- Любопытно, ничего не скажешь. Уверен, все это имеет какое-то очень простое объяснение. По-моему, Марго, ты просто в этой истории еще не разобралась.
- Давайте уйдем отсюда, - сказал Сван.
Мы пошли в другое заведение под названием "Синяя коза", один из тех клубов, где в середине дня можно выпивать и при этом не смотреть стриптиз. Марго попыталась было вновь завести разговор о Найджеле, но я твердо сказал, что про Найджела больше ничего слышать не желаю, и заговорил с Джо.