Общение с людьми стало бессмысленным еще и потому, что, как выяснилось, никого ни в чем убедить невозможно.
[На полях: "Вот оно, оказывается, как было. Когда я уходил, дверь сразу за мной щелкала. Я шел по коридору, скрипя половицами. Думал, что это просто такой стиль у них, жить взаперти. Еще я почему-то думал, что запирает дверь именно Анна, думал о ее маленьких пальчиках… Вот оно, оказывается, как на самом деле было."]
Отдельная глава, как ни странно
1
И вправду, странная, похоже, будет глава. О Ленке, возлюбленной последних моих лет.
Чем она была для меня? Несчастная, ширококостная, остроумная, грустная… Любимая моя.
В начале сентября Вика вытащила меня за город. Долго ехали на электричке с Киевского вокзала, потом шли полями, каким-то дачным поселком; сквозь его земли текла река. Извивалась, выстраивая схему нарезки участков, пряталась, дура, в бетонных трубах. Сонные дачники копошились на огородах, шлепая поздних незлобных комаров. Кому придет в голову, что частица воды, текущая мимо, через какие-то дни попадет в Москву-реку, через недели - в Оку, затем - в Волгу, а через несколько месяцев вольется в Каспийское море? Что, вообще, ворочается в мозгах этих тружеников, в их серых муравейниках, где крутятся, шевеля усиками, жалкие воспоминания о жизни, ничтожной и краткой, если смотреть на нее с высоты?
Был это некий волшебный сон осени, сверкающая паутина на фоне сухой еловой сетки, мокрые распластанные листья в стиле великой любви Пушкина, страстная ебля на поваленном еловом стволе, с отшвыриванием затоптанных трусиков, масса совершенно разных причудливых грибов.
Я не то чтобы не любитель грибов (мне вообще все равно, что жрать), но просто не ем их из-за печени: и так в группе риска по циррозу. Несмотря на это, я как-то разродился прозой о грибах, словно какой-нибудь благополучный Солоухин или великий Ким - с заманчивыми описаниями лесной природы, с кипятком, с дымком… Вернувшись из леса, я почувствовал себя настолько плохо, что сразу уснул. Вероятно, не так легко перейти на новый уровень снабжения кислородом.
Помню, снился мне странный сон, он оказался вещим. В замшелой еловой чаще, на круглой полянке горит костер, сизый дым уходит в кольцо еловых вершин, маленькое, словно шанырак юрты. На таганке стоит казан, в казане кипит вода, в воде кувыркаются грибы. Какая-то тучная женщина с длинной деревянной мешалкой дрожит над варевом спиной, гладкой и нестабильной, словно желе. Оглядывается - Ленка.
Проснулся - пахнет грибами. Пришлепал своим плоскостопием на кухню - Вика мешает в красной кастрюле грибной суп. Что это - сон во сне, как у Гоголя? Оглянулась, улыбаясь во всю ширь своего большого чувственного рта. Я взял из ее рук мешалку и положил на стол. Люблю валить свою девочку где попало, прерывая любое ее занятие. Вообще особенно люблю заниматься этим сразу после пробуждения. Так писал со сна Сальватор Дали. В данном случае, не важно, где будет ударение: он делал и то и другое. Еще не совсем проснувшись, подходил к холсту и работал, бросая на холст рудиментарные остатки сновидений, всего лишь несколько минут назад жарко кипевших в черепе. Так и я: будучи еще достаточно сонным, пока мозг не наполнился роем мыслей, словно оживший улей, я отыскиваю тело моей милой девочки, где бы оно ни было - на кухне, в ванной или в туалете, сворачиваю его в рог и наслаждаюсь им безмерно.
Убогое мужское счастье - хоть чуть приблизиться к ощущениям, которые испытывают женщины, у которых и так нет мозгов, - заняться этим омерзительным процессом, когда в голове еще пусто. Облегчившись, я лежал на полу кухни и хлопал глазами, сознавая, что хочу есть, хочу именно грибов, очень хочу, но есть их не буду, чтобы еще пуще не посадить печень, и вот, в реальности, на настоящий момент, есть совершенно нечего.
- Как? - удивилась Вика, стоя на коленях и небрежным жестом натягивая под юбкой трусы. - А как же твой рассказ, как его? Как он назывался, дай вспомнить… "Волшебный сон осени". О грибах с дымком…
- Мало ли что выдумается писаке. Я все выдумываю, мало когда пишу о реальности. В детстве любил грибы, сейчас - нет. Просто тошнит меня от грибов.
- Что ж, - с грустью сказала Вика. - Остается только вылить их нахер. Я-то грибы совсем не выношу, у меня на них аллергия.
Я не хотел рассказывать моей девочке о том, что опасаюсь за печень, что, может быть, нахожусь на грани цирроза. Вообще, я никогда не говорю с нею о своих болячках, о своем возрасте: пусть думает, что болезнь у меня одна - Вика и так видит достаточно много ее проявлений.
С Ленкой было наоборот. Я постоянно накручивал: тут болит и тут. И даже в тот день не удержался от гробовой шутки.
Вика пропала в продуктовом жопинге, это у нее был долгий, значимый процесс, и аппетитный запах грибного варева окончательно извел меня. Хотелось немедленно налить себе полную миску коричневого супа, щедро заправить его сметаной и сожрать, вспоминая здоровое детство. Каждая ложка этого блюда могла отнять у меня толику будущей жизни, которой и так остается не слишком много. Будь такое год назад, я бы съел суп, не задумываясь о здоровье и отпущенном времени: до того, как Вика стала частью моей жизни, мне незачем было беречь эту жизнь. Так серенький советский инженеришко, неожиданно став нуворишем, внезапно бросает пить и курить, ставит свое тело на дорогостоящий медицинский контроль, отдается физкультуре, которую с детства ненавидел, и все это только потому, что жизнь для него приобретает смысл, и ему нужно сохранить ее во что бы то ни стало, чтобы как можно дольше и вдохновенней тратить наваренное бабло.
Я взял красную кастрюлю за ее теплые ручки и вынес в коридор, чтобы вылить в мусоропровод. Дверь лифта вдруг раскрылась сама собой и я, вспомнив Женю Лукашина, поклонился и вошел в кабину. Все как-то само собой сложилось в этот ужасный день: еще в общественном коридоре с кастрюлей в руках я вспомнил, как ходили с курями в гости друг к другу две ныне разрушенные семьи.
Я нажал на кнопку седьмого, неловко перехватив кастрюлю одной рукой, и лифт потянул меня вниз. Субботний вечер, должна быть дома, а если нет, то вылью в мусоропровод на ее этаже.
Ленка была в халате. Казалось, ее удивил не сам мой визит, не красная кастрюля, а нечто третье. Наш последний разговор стоит в моих ушах, словно мелодия, которая перемкнула нервные окончания и мечется по сети нейронов, не находя выхода из емкости черепа. Хорошо сказано. Ленка опустила глаза, сосредоточившись на красной кастрюле, потянула носом. Констатировала:
- За грибами ходили. Ты думал, она сожрет, она думала - что ты. У дурочки что - тоже печень пошаливает?
- Просто аллергия.
- На семейном совете решили скормить предтече.
- А здесь не угадала. Дурочка на жопинг отправилась, а я о тебе вспомнил.
- Что ж, спасибо.
- Между прочим, она понятия не имеет о наших отношениях. Видела тебя только на свадьбе, так и думает о тебе, что ты соседка, подруга бывшей жены.
Ленка вдруг нахмурилась.
- Ты что-нибудь слышал о ней? С тех пор, как вы развелись.
- Нет, ничего. Почти двадцать лет. Быстро время летит. А почему ты спрашиваешь? Ты-то сама что - видела ее позже?
- Нет, не видела, - сказала Ленка, пожевав влажными губами, и я подумал, что уже ни капли не желаю эту женщину.
Что-то в ее облике было неправильным: казалось, будто не точкой закончила она фразу, а запятой.
- И тебя давно не видела. Кажется, что еще давнее, чем ее… - задумчиво добавила она, дважды вскинув ресницы и осмотрев мой монумент с головы до ног и обратно. - Ты просто катастрофически изменился. Как ты мог так похудеть?
- Разве? - буркнул я рассеянным голосом.
Вот что удивило ее на пороге… Не рассказывать же ей о чудесной диете и упражнениях. О том, что я два раза в день встаю на весы. Образ этого нелепого грушевидного старика, который, задерживая дыхание, раскачивается на весах, чтобы соответствовать своей юной жене, был омерзителен и жалок. Мне вообще омерзителен мужчина, который заботится о своей внешности - выбирает одежды, вертится перед зеркалом.
- Рак у меня, - вдруг сказал я. - Цирроз печени на последней стадии. Вот я и худею.
Ленка неожиданно вскрикнула, ударив себя пальцами по губам. Будто и забыла о моей манере шутить с серьезном лицом, шутить часто с очень серьезными вещами.
Бедная моя, толстая девочка. Ты так и исчезла под знаком этой шутки. А может, и наоборот - богатая девочка. Исчезла не из того мира, где остался он - тот, кто бросил ее во имя другой, а сам еще жил в мире долго, жил припеваючи, с другой женщиной, моложе и милее, облизывая и обрызгивая ее. Если, конечно, были у Ленки какие-то мысли, а человек-тело - так себе, фантазия.
Ленка умерла в больнице, в реанимации, спустя четыре дня, о чем я узнал лишь от коммунальной активистки, которая пришла собирать деньги на венок от жильцов. Та почему-то была удивлена и озабочена тем, что я не ведал о скоротечной болезни и смерти соседки. Скорее, весь дом знал о нашей многолетней связи, они обсуждали нас, они мысленно представляли себе, как совокупляются эти два внушительных овоща, изрыгая на простыни семечки и сок.
Я так и не узнал, что означала запятая в ее речи и что такого хотела сообщить мне о моей первой жене ее бывшая подруга. Перелив суп в кастрюлю соседки, я поднялся к себе. Вскоре вернулась Вика, обвешенная гирляндами еды, как новогодняя елочка, и мы предались вечернему пиру, в то время как несчастная женщина семью этажами ниже поедала отраву, которую я, знаменитый грибник, написавший рассказ о грибах, собрал для нее в лесу. Вике я, между прочим, соврал, что суп вылил в мусоропровод.
2
Не знаю, какой из этих грибов оказался ядовитым. Были в нашей корзине сыроежки, зонтики, рядовки, поплавки. Несколько подберезовиков и белых. Переросшие осенние опята.
- Грибное отравление, - сообщила соседка-активистка.
Не думаю, что у Ленки были какие-либо грибы, кроме моих. Я залез в интернет и долго бродил по грибным сайтам, словно вновь по осеннему лесу. Бледную поганку, оказывается, как раз и путают с сыроежкой, поплавком или зонтиком. На одной из этих игривых фоток белый гриб возвышался над жалким оплеванным презервативом.
Я вдруг представил странного такого человека. Идет он по лесу, а в руке у него шприц. Видит гриб, нагибается и делает грибу укол. Ядовито ухмыляясь, идет дальше, любуясь осенними лучами в кронах елей. Очень ядовитый человек.
Я знал таких людей. Один мой одноклассник маниакально сыпал пакетики соли в пирожные, которые продавались в магазине на лотке. Мне был непонятен смысл его пакостничества. Он не мог видеть последствий своей идиотской шутки. Лишь в новые времена я понял, что такой человек далеко не уникален. Типичный характер хакера, который запускает вирус в сеть, и не важно ему выражение лиц тех людей, которым он испортил игру. И человек со шприцем отравы, колющий в лесу белые грибы, не представляется таким уж фантастическим. Я не люблю человечество как вид и имею на это вполне разумные основания. Что толку от каких-то хороших людей, если один ублюдок может отравить жизнь миллионам? Гитлер какой-нибудь или Горбачев. Это уже похуже мальчика, который колет отраву в грибы. Светлая, вечная тебе память, Леночка. Девочка, которая любила меня.
3
Удивительно. Неделю не раскрывал эту тетрадь. В моей жизни, оказывается, происходят события, словно в дешевом мягком триллере. Позвонил какой-то человек, настоятельно потребовал позвать меня к телефону, несмотря на то, что Вика отбрыкивалась, прилежно исполняя роль сердитого секретаря.
- Это из милиции! - громким шепотом сказала она, зажав ладонью рот трубке и округлив глаза.
Фамилия следователя была Пилипенко: он, видимо, прибыл с солнечной Украины, то есть, являлся гастарбайтером. Впрочем, акцент этого человека был легкий, едва уловимый: возможно, следователь Пилипенко гастролировал в Москве уже не один десяток лет или даже с самого своего рождения.
Это был высокий худой парень лет тридцати пяти, единственной примечательной чертой его лица были круглые, как у Леннона, очки, которыми он пользовался, словно каким-то особенным оператором пространства: то снимет, то водрузит, то на лоб поднимет, то на нос опустит.
Я прекрасно понимал, по какому поводу вызван… Странное свойство моей натуры: я чувствую себя виноватым просто так, просто от того, что меня обвиняют. В детстве краснел, тупился и путался в таких случаях, а со стороны казалось, что я виновен и выдаю себя.
Было бы ужасным, если Лена скрыла происхождение грибов, сказала бы, например, что купила их на рынке. Это бы значило только одно: она поняла, что я зачем-то убил ее и решила покрыть убийцу. В самом деле - зачем? В чем мой мотив? Именно это я и решил взять за основу моей защиты… Впрочем, это только в классическом детективе имеет значение мотив. У всяческих там Марининых действуют маньяки и сумасшедшие. Для Марининых и Пилипенок не важно четкое, грамотно выстроенное доказательство. Я вдруг подумал, что вообще не выйду из этих стен. Будет подтвержден факт, что грибы принес я, и это все, что нужно для обвинения.
Следователь задал несколько общих вопросов о моей жизни вообще, я вдруг набрался наглости и перебил его, спросив, в чем конкретный повод этой беседы.
- Вы были в близких отношениях с госпожой Жиловой. Когда вы видели ее в последний раз?
Я рассказал. Было бы неправильным запираться. Я рассказал о том, что принес грибной суп, который хотел вылить.
- Это был несчастный случай, - сказал я. - Понятия не имею, каким образом ядовитый гриб оказался среди здоровых.
Следователь вскинул брови и глянул круглыми глазами из-под круглых очков.
- Гриб? Вы говорите - гриб? Да в организме этой женщины экспертиза обнаружила яды сразу трех токсичных грибов!
Он лизнул палец, пролистнул бумаги в папке и вытащил одну.
- Полюбуйтесь, - следователь протянул мне ее через стол.
Я накрыл бумагу ладонью.
- Лучше скажите, я не взял плюсовые очки.
Следователь пожал плечами.
- Пожалуйста. Бледная поганка - это то, что убило ее. Яд ничем нельзя нейтрализовать. Кроме него, в печени присутствовали токсины паутинника триумфального и мухомора вонючего.
- Вонючего? - глупо переспросил я.
- Вонючего, - серьезно сказал следователь, кивая с пальцем, прижатым к дужке очков и тем самым поправляя их. - Это научное название гриба. Каким образом можно так ошибиться, чтобы собрать сразу три ядовитых вида?
Я пожал плечами.
- Не было среди этих грибов ни бледной поганки, ни мухомора вонючего. Я неплохо разбираюсь в грибах.
- Но в организме они тем не менее были найдены.
Меня вдруг прошила простая и страшная мысль.
- Вы не рассматривали вероятности, - сказал я, - что покойная приняла весь этот комплекс ядов сама?
- Рассматривал. Но я не вижу никаких мотивов для самоубийства. Может быть, у тебя есть какие-то соображения?
- Стоп. Я не хочу переходить с вами на ты.
- А я всегда обращаюсь на ты к убийцам.
- Я не убийца. Поэтому давай-ка остаемся на вы, ладно?
Следователь опустил очки на нос и пристально посмотрел на меня поверх титановых колец, уже совсем не похожий на Леннона. Я спросил:
- Состояние ее здоровья на момент смерти известно?
- Разумеется. Никаких смертельных недугов.
- Личная жизнь, какие-нибудь любовники?
- Ее личной жизнью были вы.
- Выходит, как ни крути, я виноват.
- Вы имеете полное право на выводы.
Я пытался сообразить. Ленка была чрезвычайно скрытным человеком. Неизвестно, непонятно, что творилось в ее душе. Может быть, я был всем смыслом и солью ее жизни и, предав ее во имя другой, разрушил всю ее жизнь? И вот, таким китайским способом она решила отомстить. Заставить меня страдать - и сознанием того, что явился невольным убийцей, и даже, может быть, расплачиваться за это тюрьмой… Бессмыслица!
- Одним словом, - сказал Пилипенко, - информация к размышлению. - Мы не можем с точностью утверждать, что яд был именно в той кастрюле, которую вы принесли. Доказать этого не можем. Оснований для того, чтобы обвинить вас, у меня пока что нет.
- Что значит, пока что? Вы что же - уверены в том, что я умышленно отравил эту женщину?
Пилипенко посмотрел на меня выразительно, плотно сжав губы. Сказал:
- Я уверен лишь в том, что рано или поздно разоблачу убийцу.
Нет, мои записи не превратились в мягкий триллер а-ля Тюльпанов. Наверное, так навсегда и останется для меня тайной то, что произошло с бедной моей женщиной.