– Так вот там, – объясняет бородач, – и устроена скрытая телекамера НТВ.
– Точно, – подтвердила Нюрка. – Вижу, что-то блестит… Похоже на телекамеру…
– Вот-вот, – говорит бородач. – А сейчас, – говорит, – замрите. Снимать вас будем по телевидению.
А сам бегает около нас, все выбирает лучшее место для съемок.
– Станьте, – говорит, – здесь. Станьте там.
А я тихо Нюрке шепчу на ухо:
– Жулик он – этот бородач. Сматываться надо! А она мне:
– Колхозник ты, Вань, несчастный! К тебе, – говорит, – интеллигентный человек обратился. Приглашает тебя, дурака, перед всей страной выступить. А ты еще кочевряжишься.
Я еще раз посмотрел на бородача, а потом на окошко в Кремле. А сам думаю: "А хрен его знает! Может, Нюрка и права. Технический прогресс сейчас далеко пошел, за ним не угонишься. Да и бородач такой вежливый, обходительный. Не все же, – думаю, – вокруг жулики и проходимцы. Должны же быть и порядочные люди".
А в это время бородач объявляет начало съемок.
– Начнем, – говорит, – с небольшого приветствия. Прошу, – говорит, – повторить за мной громко и протяжно: "Привет, Москва!"
Мы с Нюркой как-то поначалу застеснялись, и приветствие какое-то у нас получилось тихое, неказистое. Бородач не унимается.
– Громче, – говорит, – еще громче!
Нюрка меня толкает в бок. Мол, чего молчишь, а сама во все горло как заорет:
– Привет, Москва! – да так громко, что вокруг нас сразу народ собрался. Видно, приняли нас за артистов.
А бородач повернулся к Кремлю, к тому самому окошечку, и обратился к скрытой телекамере:
– Дорогие телезрители. Я – Николай Неизвестный – веду репортаж с Красной площади. Хочу представить вам тысячного гостя нашей телекомпании… – он повернулся к Нюрке: – Представьтесь, пожалуйста, телезрителям.
А Нюрка моя не оробела, только платок немножко поправила.
– Я Нюра Гришковец – передовая телятница колхоза "Красный Октябрь". А это, – говорит, – мой супруг Ваня – передовой комбайнер.
Тогда бородач вытаскивает из сумки духи и импортный утюг.
– Это вам, Нюра и Ваня, презенты от нашей компании. Чтобы, – говорит, – не забывали Москву у себя в колхозе.
Взяли мы эти подарки, а бородач спрашивает:
– Может быть, хотите что-нибудь передать близким и друзьям?
– Как, прямо сейчас? – удивилась Нюра.
– Конечно, – подтвердил бородач. – Вам, как тысячному гостю нашей телекомпании, все можно.
– Какое счастье! – воскликнула Нюра. – Хочу передать привет всем жителям нашего села.
Она на миг замолчала, что-то прикидывая в уме.
– А еще, – говорит, – хочу передать привет куму Степану и его жене Евдокии, а также деду Николаю и его внучке Алене.
– Прекрасно, прекрасно, – обрадовался бородач.
– А еще хочу передать, – не унималась Нюрка, – своей подруге Люсе, что халат я бабе Дуне купила, а вот туфли деду Николаю нет, размера нужного не нашли. А так, – говорит, – все у нас хорошо.
– Чудесно, – заключил бородач, а затем опять повернулся к скрытой телекамере: – А сейчас, дорогие телезрители, я хочу объявить, что наши гости из Украины решили пожертвовать сто долларов для сирот России.
– Как сто долларов? – спрашиваю я бородача.
А Нюрка меня толкает в бок и бровями в мою сторону дергает: дескать, не позорься перед всей страной, а сама замечает:
– Сто долларов мы, конечно, дать не можем, но сто гривен для сирот не пожалеем.
И протягивает бородачу стогривенную. А он вытаращил глаза на Нюрку, как будто впервые ее увидел.
– Что, – говорит, – дамочка, вы мне даете?
– Гривны, – отвечает ему Нюра.
Бородач как-то весь в лице изменился и говорит обиженным голосом:
– Что же вы, дамочка, себе позволяете? Я вам одних подарков на тридцать долларов вручил. А вы мне хохлобаксы суете! Прошу, – говорит, – вернуть мне презенты.
Мы с Нюркой, конечно, отдали подарки, а сами ничего понять не можем.
– А как же репортаж? – спрашиваем мы у него.
– Временно прерывается, – отвечает бородач, – вследствие финансовой неувязки.
Мы с Нюркой открыли рот от удивления и продолжаем стоять, как остолопы. Ничего не понимаем! А тут как раз из-за угла появилась фигура милиционера. Бородач как-то весь засуетился, засобирался и рванул к ГУМу.
А Нюрка открыла рот от удивления:
– Куда это убежал наш тележурналист?
– Жулик, – говорю я ей, – твой журналист. Милиционера увидел и убежал.
– Как жулик?! – удивилась Нюрка. – А с виду такой обходительный, интеллигентный. Так хотелось с ним пообщаться.
– Тебе бы только пообщаться. Это все ты меня в эту глупость втравила. Дожили! Кому скажешь – не поверят. Со стенкой разговаривали. А все ты: "Привет, Москва! Привет, Москва!"
А Нюрка меня успокаивает:
– Да ты, Вань, сильно не переживай. Зато будет что вспомнить на старости лет!
"Может быть, Нюрка и права, – подумал я. – Каких только чудес не увидишь в Москве!"
"Белая смерть"
Позвонил как-то мне кум и говорит:
– Давай, Ваня, друг к другу в гости ездить, так сказать, поддерживать культурное общение. А то, – говорит, – скучно живем, ничего, кроме работы и пивной, не видим.
Ну, я, конечно, не против.
– Валяй, – говорю, – приезжай. Будем, как говорится, развивать культурное общение.
Вот кум и приехал и куму с собой прихватил. И живут они у нас на полном нашем обеспечении… День живут, неделю, две недели… Хорошо так живут, я не против. Я, наоборот, рад видеть каждый день дорогие для меня лица кума и кумы. Прихожу, бывало, с работы, а кум на моем диване лежит, футбол по телевизору смотрит и пиво мое пьет. Но мне не жалко… Однажды ночью просыпаюсь, слышу – кто-то громко хрустит на кухне и стулья скрипят. Я шибко испугался… думаю, кто же это ночью на кухне скребется… никак, какое привидение… или, еще хуже, воры… Я собрался с духом, подошел к кухне, а у самого душа в пятках… Включаю свет, а там кум колбасу ест…
Но я ничего…
– Кушайте, – говорю, – кумэ, на здоровье! У нас еды хватает. Мы, так сказать, не последние люди… Для дорогого гостя и колбасы не жалко.
Вот так и жили. За стол сядем – одного только хлеба уходит шестнадцать кусков. А когда моя жена на стол жареную курицу поставила, кума и говорит:
– Ой, я мясо уже полгода не ела.
А кум провел рукой по животу и говорит:
– Я хоть у вас отъемся, как в санатории…
Я, конечно, внимания на эти слова не обращаю, гости – это святое… Хотя, конечно, у нас тоже не откормочный цех. И мясо, извините, стоит по двадцать гривен за кило… А кум отъедается… С каждым днем морда лица становится все шире и шире. Совсем совесть потерял… Нет, я, конечно, за культурное общение. Но зачем же так много есть? Не подумайте, что мне жалко. Ради бога! Пусть едят, как говорится, от пуза! Хотя, с другой стороны, у кого еще какое пузо. А у моего кума пузо, как холодильник. А ведь это же вредно для здоровья! Так много есть! Это же, понимаете, самое настоящее самоубийство. Ведь еще, как говорится, в древности один философ сказал: "Есть, говорит, надо для того, чтобы жить, а не жить для того, чтобы есть…"
Но кум с кумой ничего этого не понимают, видимо, журналов и газет не читают, телевизор не смотрят.
Вот и давеча сели мы как-то всей семьей чай пить: кум с кумой и мы с детишками – всего восемь человек. Смотрю, а кум себе в чай сразу четыре ложки сахара положил. Я не выдержал и говорю:
– Нехорошо, кумэ, в чай сразу четыре ложки сахара дожить. Это, – говорю, – вредно для здоровья. Ведь сахар – это "белая смерть". Об этом каждый знает.
А кум почему-то обиделся и отвечает:
– Это поклеп и неправда. Я, – говорит, – никогда больше двух ложек в чай не кладу.
– Как же вы не кладете, – удивился я, – если я сам видел…
– Нет… это поклеп…
– Извините, кумэ, – говорю я, – давайте подсчитаем. Как по-вашему, сколько ложек сахара помещается в сахарнице?
– Откуда же я могу это знать? – удивленно произнес кум.
– А я знаю, – ответил я. – Ровно восемнадцать ложек. Я сам считал. А сколько, извините, человек за столом сидит? Восемь? А без вас, кумэ, – семь! А я каждому собственноручно по две чайные ложки сахара в чай насыпал. Вот и получается – четырнадцать ложек!
– Ну и что из этого? – в недоумении произнес кум и пожал плечами.
– А то, кумэ, что недостает четыре ложки. А так как сахарница в настоящее время пустая, то и получается, что эти четыре ложки сахара вы положили себе в чай.
– Ну знаете, – возмутился кум и выскочил из-за стола как ошпаренный. – Это черт знает что!
– Зря вы обижаетесь, кумэ, – говорю я. – Я ведь о вашем здоровье забочусь. Я, знаете, против "белой смерти". Переживаю, что вы много кушаете.
– А кто вам сказал, что я много кушаю? – вспылил кум.
– Как кто? – удивился я. – Все об этом знают. Да и ваши габариты, кумэ, извините, сами за себя говорят.
– Причем тут мои габариты? – обиделся кум. – У меня просто обмен веществ нарушен. Мне один знакомый доктор сказал. Что такого нарушенного обмена, как у меня, во всем районе нет.
– Нет, кумэ, обмен веществ тут ни при чем, – съязвила моя Нюрка. – Вы не обижайтесь, кумэ, но мне кажется, если вам дать ведро пирожков или пирожных, вы их приговорите и при этом глазом не моргнете!
– Это я съем ведро пирожков! – совсем распалился кум. – Спасибо. Не ожидал от вас такого услышать. Да у меня в поликлинике одних только амбулаторных карт – целых пять штук… А вы мне – жрать меньше надо… Как же я могу жрать, если я почти признанный врачами инвалид. У меня и справка есть из поликлиники… Я, может быть, пирожков и пирожных уже целый год не ел…
От волнения у кума заблестели глаза. Он, ничего не говоря, взял свою шляпу и вместе с кумой вышел на улицу прогуляться.
– Зря человека обидели, – говорю Нюрке. – Человек, может быть, без пяти минут инвалид… А мы ему – жрать меньше надо… Некрасиво получается…
– Вот и купи ему пирожок или пирожное, если так за него переживаешь, – раздраженно ответила Нюрка.
– О, это идея! – воскликнул я. – Давай ему купим пирожное к ужину. Пусть человек порадуется!
– Клизму ему надо. Ане пирожное, – возразила Нюрка.
Но я ее уже не слышал. Быстро одевшись, я выбежал на улицу. Когда я зашел в магазин, то сразу увидел кума, покупающего с десяток пирожных. Он с таким вожделением смотрел на свою покупку, что казалось: его глаза вылезут из орбит. Так обычно смотрит убийца на свою жертву. И я понял, что существовать этим пирожным осталось не более минуты. Ровно столько надо времени для того, чтобы дойти от магазина до скамейки, где его ждала кума.
– Так вы, кумэ, решили пирожных себе купить, – обратился я к нему.
Кум повернулся ко мне и покраснел, как буряк.
– Так вы еще и шпионите за мной, – с возмущением произнес он. – Спасибо за гостеприимство…
Он выскочил, как ужаленный, из магазина, при этом, правда, не забыл прихватить с собой пирожные. Пока я дошел до своей квартиры, кум с кумой успели собрать свои вещички и были таковы. Больше мы с ними не виделись.
С тех пор я дал себе слово не делать больше никому никаких замечаний по поводу злоупотребления сахаром. Потому как сахар – это, конечно, "белая смерть", но не каждый это понимает.
Тушите свет или трусы с сеткой для волос
Уверяю вас, я не подкаблучник какой-нибудь, но страсть как люблю ходить по магазинам. От того и терплю со стороны продавцов всякие неприятности и насмешки. Пора уже покупателю выдавать молоко за вредность, потому как продавец нынче пошёл малокультурный, так и норовит нахамить. Одним словом, плюнь в морду – драться лезет. А если, к примеру, вы оговорились или не дай бог сморозили какую-нибудь глупость, перепутали что-нибудь, так они вас обязательно поднимут на смех и опозорят на весь магазин.
А как тут не сморозишь глупость какую – нибудь, если моя жена любит мне записки писать с перечнем покупок. Бывало, столько напишет, столько нагородит, что в глазах рябит, да вдобавок у неё почерк непонятный.
Захожу как-то в магазин, а продавец из молочного отдела, мымра очкастая, кричит на весь магазин:
– Эй, мужик, опять в магазин со списком пришёл.
И при этом вырывает у меня из рук записку.
– Интересно, говорит, тут мой товар есть?
Я не выдержал такого глумления над личностью и говорю ей в ответ:
– Извините меня, но мы, кажется, с вами не знакомы. Поэтому попрошу вернуть мне мою записку. Вы не имеете права…
– Тоже мне правозащитник нашелся, – нагло отвечает продавщица. – Бери свои записки… Я прямо не могу…
И при этом бросает записку на прилавок. Я взял записку и то ли от волнения, то ли из-за плохого почерка моей жены, прочитал вместо слова актимель – антимоль. И при этом я произнес следующее:
– Дайте мне антимоль с мультивитаминами…
Смех и грех… А эта мымра очкастая на весь магазин как закричит:
– У вас, что жена моль?!
А я ей в ответ:
– Прошу без оскорблений. Ну, оговорился человек. Так зачем же об этом на весь магазин орать!
А ведь не объяснить хаму-продавцу, который регочет, как резаный, что у моей супруги почерк непонятный. Тут надо еще разобраться, может быть, я жертва плохого почерка и небрежности моей жены.
Вот, к примеру, три дня назад написала мне моя женушка записку с перечнем покупок. Смотрю в разделе аптека написано: "Олвис – 4 капли". Захожу в одну аптеку – нет таких капель, и не слышали… Захожу в другую – тоже не знают. Чего я только не делал: и с заведующим аптекой ругался, и грозился написать куда следует… Результат один и тот же… Никто раньше не слышал о таких каплях. Мистика! Приезжаю домой, спрашиваю у жены, что за капли такие интересные она написала в записке, что о них ни в одной аптеке ничего не знают.
А моя жена всплеснула руками и говорит:
– Да это же прокладки для критических дней. "Олвис", на которых нарисованы четыре капли…
Вот и получается, что из-за небрежности своей половины я на хороших людей напраслину наговорил. Вот так и живу.
Одним словом, картина вырисовывается невеселая, я бы даже сказал грустная, потому как на лицо полное отсутствие взаимопонимания между продавцом и покупателем. А если вы ещё покупаете сложный высокосортный товар, то пиши пропало… тушите свет, как говорится… Спросите где примеры? Пожалуйста. Вот вам пример. Не далее, как вчера я захожу в наш местный универмаг, естественно, с запиской от жены, читаю: женские трусы с сеткой для волос 56 размера. Поднимаюсь на второй этаж в отдел женского белья и спрашиваю у продавщицы:
– У вас есть женские трусы с сеткой для волос 56 размера.
А она:
– Такого в ассортименте не держим. Поднимитесь гражданин на третий этаж. Может быть там есть! Поднимаюсь на третий – там тоже нет. А я говорю:
– Позвольте, почему вы меня футболите? Это универмаг или не универмаг? У вас даже такого простого товара, как трусов с сеткой для волос, нет.
Тут на шум прибегает заведующий секцией:
– Не переживайте, гражданин, – говорит он, – мы для вас все сделаем. Покупатель, – говорит, – всегда прав.
– Прекрасно, говорю, я хочу для жены купить трусы с сеткой для волос 56 размера. А ваш продавец заявляет, что такого товара у вас нет.
Заведующий задумался и говорит:
– Вы знаете, уважаемый покупатель, трусов с сеткой для волос последнее время не поступало. Могу предложить высокосортный импортный товар: кальсоны шелковые французские с корзинкой.
А я говорю:
– А зачем жене кальсоны с корзинкой, да еще с определенным намеком… Это, – говорю, – оскорбление личности. Вы, – говорю, – на что намекаете?
А он мне:
– Ах, извините, если что не так сказал. Но это, – говорит, – очень модно. Это, если можно так сказать, писк моды! Носят как мужчины, так и женщины.
– И сколько же стоит ваш писк моды?
– Сто долларов.
– Сто долларов?! – удивился я. – Да, за моду надо платить.
А затем я подумал хорошо и говорю:
– Заворачивайте товар, сколько той жизни… для любимой жены не жалко!..
Приезжаю домой и говорю жене:
– Дорогая, тебе сюрприз. Трусов с сеткой для волос не оказалось, зато вместо них я купил тебе кальсоны шёлковые французские с корзинкой!
А жена моя, как распсиховалась…
– Чудак, говорит, ты на букву "М" с корзинкой. Я тебе что написала: отдельно трусы и сетку для волос – для головы! А ты что удумал?
Вот так я опростоволосился. С тех пор эти кальсоны с корзинкой я ношу сам. Кстати, очень теплые и по размеру подходят, сразу видно, что высокосортный заграничный товар!