* * *
Дорина однажды прочла африканскую сказку про женщину, превратившуюся в куклу. Куклу кто-то взял в жены, а жила она в кармане, но не у мужа, а у другого мужчины; идя по дороге, муж и тот, другой, время от времени любовались ею. Кто превратил ее в куклу, муж или другой, в кармане у которого она жила, и чем завершилась эта история? Она не помнила.
Шарлотта этим вечером выглядела очень элегантно. Летний костюм, кремовый в полосочку, сидел на ней прекрасно. Стройная, высокая, седина волнистых волос чуть подкрашена фиолетовым. Она сидела очень прямо, сдвинув колени и ступни. Утром она тщательно убрала квартиру Остина. Затем приняла ванну с добавлением самых дорогих солей.
У Мэвис вид был неряшливый. На голубом нейлоновом переднике темнели жирные пятна. Волосы в беспорядке, взгляд отсутствующий, мечтательный. Дом все еще был пуст и полон эхом; что с ним будет дальше – непонятно; пока время остановилось в нерешительности. Она разрешила миссис Карберри иногда приводить с собой Рональда. Приводить, но не оставлять, ни в коем случае.
Мэвис, Шарлотта и Дорина в гостиной пили бузиновую наливку. Мэвис и Шарлотта сидели рядом. Дорина чуть поодаль, у открытого окна, смотрела на розы, на маргаритки, на живую изгородь из бирючины, светлую, будто высохший на солнце майоран. Ей казалось, что это она сама придумала, вообразила этот сад. И другие люди не могут его видеть. Миссис Карберри плакала в кухне. Ее старшего сына арестовали за кражу. Среднего, наркомана, отпустили, но временно. Муж избил ее. И сумочку хотела себе купить, синюю, кожаную, с медными кольцами, но стоит слишком дорого. Может, через какое-то время подешевеет.
– Ты видела Мэтью на приеме? – спросила Мэвис.
– Видела, – ответила Шарлотта, – но он меня не заметил.
– Он сильно изменился?
– Да.
– Он мне написал.
– Неужели?
– Предлагает встретиться, если я не против.
– И ты не против?
– Из любопытства.
Значит, написал Мэвис. "Как бы мне хотелось знать, – думала Шарлотта, – могу ли я восстановить свою жизнь, стать независимой, перестать вызывать у людей жалость? Могу ли я возвести стену, о которую разобьются волны печали, озлобления и зависти, или суждено мне остаться их жертвой навеки?"
– Так ты думаешь, именно поэтому Остин поспешил сдать тебе квартиру?
– Да.
– А что ты думаешь, Дори?
– Я не знаю.
– Поселишься вместе со мной, Дори?
– Шарлотта, дорогая…
– Не торопи ее, дай подумать.
– Ты полагаешь, Остин хочет, чтобы она пожила у тебя, прежде чем вернется к нему?
– Да.
Однажды змея добиралась до золотой рыбки. Отец попробовал подхватить змею прутиком. Змея съела бы рыбку. Но отец случайно убил змею. Дорина убежала в слезах. Сколько ужасного творится в мире!
Мэвис чувствовала: там, где была вера, зияет бездонная пропасть. Ощущение, ранее ей неведомое. Не то чтобы она очень сожалела об утрате чего-то ценного. Она в общем-то посвятила свою жизнь вещам совершенно второстепенным. Но само посвящение все же чего-то стоит. Так ли это?
Миссис Карберри перед возвращением мужа увидела по телевизору сцены до того ужасные, что переключила на спортивные соревнования. Где-то на Дальнем Востоке военные расстреливали пленного. Его, связанного, тыкали головой в землю и стреляли в него из револьвера. Слышны были голоса телевизионщиков: "Стоп! Не стрелять! Камеры еще не готовы!"
– Я считаю, что Дорина должна переехать ко мне.
– Я с тобой согласна.
– Мне с ней было бы очень хорошо. Нам с тобой было бы очень хорошо, Дорина. Подумай об этом. Перестань думать о себе. Подумай обо мне.
– Шарлотта, дорогая…
Сидя внутри, трудно представить себе дом снаружи. Внутренность дома как будто все время разрасталась, образуя самые разные варианты новых, темных, нежилых комнат. Иногда пахло кровью. Сад, наоборот, представлял собой совершенно обособленное пространство, над ним днем и ночью светило холодное, тусклое солнце. Там стояли статуи. Человеческий разум – это, наверное, тоже всего лишь химия?
– Выйду на минуту в сад.
Одно время она подозревала, что Остин подсыпает ей отраву. Но это была, конечно, чистой воды фантазия.
– Да, пойди пройдись, так тепло.
– Если захочешь убежать, беги ко мне, Дорина.
– Шарлотта, дорогая…
На белых ступенях лестницы подыхают мухи от яда, разбрызганного миссис Карберри. Им, наверное, больно? Что чувствует умирающая муха? Дорина хочет наступить на них, но не может.
– Тебе не кажется, что ей следует кое с кем повидаться?
– С врачом?
– Или со священником.
– Я не знаю.
– Беда в Остине, а не в ней.
Мэвис чувствует пустоту, оставшуюся после утраты веры, зияние сразу под сердцем, но ведь годами она этого не замечала. Принесла никчемную жертву, совершила ошибку.
– Стало быть, ты встретишься с Мэтью?
– Наверное.
– Смешно, что он живет в Вилле, правда? Кто бы мог такое представить еще год назад? Смешно, да, смешно.
– Любопытно, остался ли у него тот его домик в деревне?
– Тот в Сассексе, где Остин жил с Бетти перед самой ее гибелью?
– Да, тот самый.
– Он продал его кузену Джеффри Арбатноту.
– Что-то Людвиг давно к нам не заходит.
– Он болен любовью, счастливчик.
– Счастливчик, потому что любим.
– В любом случае счастливчик. Лучше быть больным любовью, чем просто больным.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Лотти?
– Да. И не надо так на меня смотреть. Я не из твоих пациенток.
– Не говори глупостей, Шарлотта.
– По-моему, кто-то плачет.
– Это миссис Карберри. Муж ее поколачивает.
– Мужчины!.. Они в самом деле хуже нас, ты согласна?
– Да.
* * *
Теребя косу, Дорина шла босиком по траве. Невольно наступала на маргаритки. Вот бы стать легкой, как перышко, лететь по воздуху, едва касаясь цветов. Было бы немного щекотно, и желтая пыльца оставалась бы на кончиках пальцев.
– Дорина!
Кто это так близко произнес ее имя? Остин? Сердце учащенно забилось.
– Дорина! Я здесь!
Голос, зовущий ее, прозвучал из-за живой изгороди. Дорина поспешно глянула по сторонам и пролезла через лаз в кустарнике. За ним лежала еще одна лужайка, не такая обширная, и ее нельзя было увидеть из окон дома, а еще дальше в глубине тянулся старый каменный забор, рос полосатый ломонос, белели цветы ракитника.
Посреди полянки кто-то стоял, неподвижно, как на сцене или на фотографии. Долговязый, темноволосый, бледный, скромно одетый, родной.
– Гарс!
Охватив руками шею, Дорина осела на траву. Гарс с улыбкой присел рядом на корточки.
– Привет, Дорина, а я думал, ты меня не узнала.
– Гарс… как… ты так изменился… вырос.
– Конечно, я изменился, мы же столько лет не виделись. А я перелез через стену. Чтобы увидеть тебя.
– Увидеть меня?
– Да. Хотел убедиться, что ты действительно существуешь.
– Я и сама иногда сомневаюсь.
– А как ты вообще справляешься?
– С Остином? – Дорина глядела не на него, а мимо, на крупные полосатые розовато-лиловые цветы ломоноса. Неожиданно поняла, как легко с ним говорить, хотя и странно. – Объясни мне: как быть?
– Я тебе вот что скажу. Перестань его бояться.
Немного подумав, она спросила:
– Как перестать?
– Не знаю. Твой страх и отпугивает его, и возбуждает. Как хищника – запах крови. Стань смелее. Не бойся резких движений. Ты ведь чувствуешь себя пленницей. Сломай решетку. По ту сторону – свобода. Живые люди. Иди к ним. Но сначала повидайся с отцом, и если он тебя достанет своим нытьем, разругайся с ним.
– Но если я так поступлю, ему будет больно, ему будет стыдно.
– Ну и пусть, пусть ему станет больно и стыдно, пусть наконец проснется, черт возьми!
– Гарс, ну как же ты так…
Гарс поднялся, и Дорина тоже. Стояли, настороженно глядя друг на друга, с опущенными руками. От жары у него по лицу текли струйки пота.
– Ладно, хорошо, что тебя повидал, может, что-нибудь изменится к лучшему.
– Погоди. Не говори ему, что приходил сюда.
– Пошел он куда подальше!
– Я очень тебя прошу… Гарс… Ты видел Мэтью?
– Еще нет, но увижусь вскоре. Придется. Кстати, отцу тоже не миновать встречи.
– Почему "не миновать"?
– Потому что он им околдован, потому что нуждается в нем, да попросту влюблен в него.
– Если бы мне удалось поверить… что Остин влюблен в Мэтью…
– Что тогда?
– Все разрешилось бы, кошмар развеялся…
– Кто знает? Может быть. В мире много странных привязанностей. До свидания, Дорина. Можно, я тебя поцелую?
Дорина не уходила, и тогда Гарс тихо положил руки ей на плечи и осторожно, бережно поцеловал сначала в щеку, потом в губы. И вот уже он далеко. Махнул рукой и, подтянувшись, исчез за каменным забором. Лишь черный силуэт на миг обозначился на фоне синего неба.
Дорина поглядела по сторонам. Сад, на минуту обретший реальность, вновь стал прежним, пустым, неподвижным, тусклым, безрадостным. Она потрогала свое лицо, влажное от пота, будто от слез.
* * *
Остин ночью плакал. Услышав всхлипывания, Митци зашла к нему в комнату. "Остин, милый", – произнесла она в полумраке. В ответ раздался какой-то животный хрюкающий звук. Загорелся ночник, и она увидела искривленное лицо Остина. Гримаса бешенства и отвращения. Это было то самое лицо, которое преследовало ее в снах, огромное, злое, лицо совы, внезапно ослепленной светом. А может, эта сова – только плод ее воображения? Остин выключил свет. Митци поспешно вышла из комнаты.
Но сейчас уже было утро, утро следующего дня, и она сидела за пишущей машинкой в конторе. Щиколотка болела, шрам на лице подсох и стянул кожу, от этого лицо стало похоже на какую-то шутовскую маску. Митци то и дело почесывала щеку, и вновь выступала кровь, после чего она прикладывала платок и смотрелась в зеркало. Она любила Остина. Любила очень давно, но сейчас в ней будто что-то вспыхнуло. Ей было жарко, волны жара опаляли Митци, словно она все время стояла вблизи открытой топки. Она не предполагала, что его присутствие поблизости, каждый вечер, в доме, будто в теплом сухом гнезде, приведет к такому. Такое она испытывала разве что в далеком детстве, когда мама была рядом. "Я люблю его и не отпущу, – думала Митци. – Он ведь пришел ко мне. Он сказал: мы с тобой, как на острове. Я люблю его, я не буду его мучить непонятностями, как другие. Со мной он забудет о злых духах, со мной он успокоится. Он может относиться ко мне как хочет, даже грубо, он знает, что я не обижусь". Пылающее гневом лицо все еще стояло перед ней, лицо льва, величавое и грозное.
– Мисс Митци, разрешите обратиться к вам с вопросом? – прозвучал сзади голос Сиком-Хьюза. Он часто так к ней обращался, может быть, с насмешкой.
Митци, с отсутствующим видом почесывавшая грудь, торопливо застегнула блузку.
– Слушаю, мистер Сиком-Хьюз.
– Не позволите ли вас сфотографировать?
– Но…
– Ну сделайте мне этот маленький подарок, на память.
Сиком одарил ее самой поэтической улыбкой, на какую только был способен, и пригладил седые грязные волосы, на концах слегка завивающиеся.
– Я согласна.
– Идемте.
Мистер Сиком-Хьюз протянул руку, и Митци с некоторым удивлением подала свою. После этого предложения сфотографироваться их отношения как будто стали другими. Мистер Сиком-Хьюз не привел, а скорее приволок ее в студию. В глубине помещения висел обломок прежних времен – фон, изображающий террасу какого-то богатого дома, за которым виднелось озеро, а еще дальше – горы. Перед фоном стоял покрашенный белой краской железный стул.
Митци села.
– У меня шрам.
– Я получил выгодное предложение. Возвращаюсь в Уэльс. На родину.
Надеюсь, прежде чем уехать, он вернет мне деньги, подумала Митци.
– У меня шрам, – повторила она.
– Пустяки. Выберем подходящий поворотик. Разрешите?
Руки мистера Сиком-Хьюза были мягкими и успокаивающими. Он повернул голову Митци таким образом, чтобы скрыть шрам, заботливо поправил ей волосы, провел пальцами по щеке, развернул плечи. По его воле ее рука небрежно легла на спинку стула. Потом, неизвестно как, его рука оказалась у нее под коленом.
– Вы не против накинуть? Это принадлежало когда-то моей матери.
Он держал большую белую шаль, вышитую белыми летящими птицами. Накинул шаль ей на плечи. Митци радостно рассмеялась.
– Там у нас водятся тюлени, – сообщил мистер Сиком-Хьюз, отойдя в глубину студии. Он пользовался допотопной камерой, но утверждал, что это непревзойденная модель; сейчас он укрыл голову черной тканью и голос его звучал приглушенно. – Там водятся тюлени, – повторил он, – и большущие крабы, а скалы там влажные и розовые, как рассвет, и в небольших заливах морская вода похожа на взбитые сливки, а в ней растут ярко-желтые водоросли, напоминающие длинные распущенные волосы. И бакланы пролетают низко над водой, словно призраки. Там пустынно и слышны лишь дикие пронзительные крики чаек.
– Где все это? – спросила Митци.
– В Уэльсе. Около моей деревни.
Мне так спокойно, думала Митци. Ему бы работать массажистом. Белая шаль ласкала ей плечи, благоухала старинными духами и пудрой, которую когда-то стряхнули с пуховки. Боль в щиколотке утихла. С неожиданной, ошеломительной радостью она поняла, что ей хорошо. Она перенеслась на скалы у моря, вблизи замка, где Остин ждет ее на террасе, прикованный ею же к стене серебряной цепью, где между звеньями сверкают жемчужины; и на закате они будут сидеть на этой террасе, и целоваться, и слушать дикие пронзительные крики чаек, и смотреть, как баклан пролетает, будто призрак, над волнами; пока наконец не взойдет круглолицая луна и морская вода станет похожей на расплавленное серебро.
Большой квадратный глаз уставился на нее, а приглушенный голос мистера Сиком-Хьюза то возносился, то опадал, будто волны.
– Мисс Митци, я люблю вас. Будьте моей женой.
Мистер Сиком-Хьюз садится перед ней на корточки, белая шаль начинает куда-то съезжать.
– Кажется, я на минуту задремала.
– Вы согласны стать моей женой?
– Море, мне приснилось море. Замок на острове.
– У нас будет свое небольшое предприятие в Аберистуит.
– Нет, нет, я же вас не люблю.
Митци поспешно встала. Он смотрел на нее снизу.
– Мисс Митци, ну выслушайте, вы не могли не догадываться о моих чувствах и, кажется, были не совсем против, я это видел, но как джентльмен не настаивал. Я сочинил поэму о вас на гэльском диалекте, пятьсот строк. У нас будет свое дело в Аберистуите и домик у моря, ведь вам снилось море.
– Не обижайтесь, мистер Сиком, но я никогда не дам согласия, не стану вашей женой, пожалуйста, встаньте.
Он встал.
– Мисс Митци, но позвольте мне хотя бы мысленно любить вас. Мечтать о любви любимой женщины – для мужчины это уже немало. В моей жизни так мало счастья. А это чувство будет наполнять мои сны, мои стихотворения. Человеку нельзя без мечты. Я мог бы посылать вам письма, стихи и цветы со скал. Понимаю. Как же я дерзнул надеяться. Но разрешите… продолжать любить вас… и, может быть… иногда… вы будете приезжать в Уэльс ко мне в гости… а может, я просто буду думать о вас, ночами.
– Я не желаю, чтобы вы думали обо мне ночами, – сказала Митци. – Из-за вашей любви я чувствую себя грязной, меня это не устраивает. Верните мне деньги, которые задолжали. Мне хочется, чтобы вы вернули мне деньги, а потом исчезли и о вас не было бы ни слуху ни духу. Не прикасайтесь ко мне. Я люблю другого.
Наступило молчание. Мистер Сиком-Хьюз поднял лежащую на полу шаль. Митци помчалась в контору за пальто и сумочкой.
– Извините, – бросила она на ходу. Она чувствовала себя грязной. Ей нужен был Остин.
Дома она расплакалась, потому что не знала, что сталось с мистером Сиком-Хьюзом после ее бегства. Он ведь такой несчастный. И такой противный.