Мгновение мне кажется, что она не поняла. Как вдруг отчетливо, с четким акцентом она произносит:
- Не говори так. Так он говорит.
- А если это правда?
Она презрительно фыркает:
- Говорил он тебе, как меня получил?
- Говорил.
- Любит об этом говорить. Думаю, ему в голову не приходит, что по мне лучше б меня купил тот, другой.
- Почему?
Она поводит плечами:
- Перед торгом нам позволили пойти и собрать свои вещи. Я помнила, что на одном стеклянном изразце есть трещина. Стала ковырять осколок, пока он не оказался у меня в руке. Потом запрятала в одежду. Решила, если новый владелец захочет взять то, за что заплатил, прежде я перережу ему горло, потом себе.
Она снова переводит взгляд на гаснущий огонь.
- Каждую ночь я ждала. Но Бей не приходил. Это могло только означать, что он хочет продать меня. Но и этого он не делал. Это было странно… наконец я сообразила. Он хотел владеть мной и одновременно беречь меня, как какую-нибудь драгоценность, которую только он может вынуть из шкатулки, полюбоваться и снова убрать.
Она резко поворачивается ко мне. В полумраке я ясно вижу из-под ее полуоткрытых губ зубы, белые-белые.
Я придвигаюсь к ней. Миг колебания, и вот наши губы соприкасаются. Она обхватывает руками мою голову, еле слышно произносит:
- Пусть меня покупают, пусть продают. Но сердце мое им не принадлежит.
Еще один поцелуй, дольше. Она оглядывается на тени спящих.
- Надо остерегаться. Казнят и за меньшую провинность.
Она накрывает нас обоих с головой двумя нашими одеялами.
Здесь, во тьме, в этом укрытии под одеялами, как в детской игре… Запах ее дыхания: мирра, корица, фиалки, мускус… вкус ее кожи, ее языка, нежная теплота поцелуя, звуки, роняемые ею, ее прерывистое дыхание.
И слова, которые она шепчет, прильнув к моим губам:
Всю жизнь я ждала тебя.
Глава тридцать пятая
"Кожаный" - это мощный, животный запах хорошо продубленной шкуры.
Жан Ленуар. "Le Nez du Café"
И вот Эмили включает политическую деятельность в круг своих интересов. Трижды в неделю в полдень она отправляется с вокзала "Ватерлоо" в Илинг, в контору к Артуру помогать ему в работе с избирателями. Среди добровольных помощников еще несколько суфражисток. Работа интересная, более того, увлекательная. Чувство товарищества, общих устремлений; ведь все эти, такие разные люди, из разных слоев общества, из разных побуждений объединяют свои действия во имя общего идеала.
Ведь у всех идеалов есть что-то общее. И вот что Эмили теперь понимает: мир разделен на тех, кто стремится использовать его ради собственного блага, и тех, кто хочет изменить его ради блага общего. Если ты сторонник перемен, тогда тебе по пути со всеми идеалистами. И тот, кто за равные избирательные права, и тот, кто за тюремную реформу, и тот, кто за Закон для бедных, и тот, кто за учреждение пенсий, - все идут в едином строю, все сплачиваются вместе, чтоб быть сильней.
А Артур - он глава их маленькой группы, но свое главенство осуществляет легко, никогда не забывая о том, чтобы поблагодарить добровольцев за их содействие в его работе. Иногда он приглашает кое-кого из помощников на чай в Палату представителей. Приглашает среди прочих и Эмили, и она очень ему благодарна, что особого внимания ей не выказывает. Провожает ее наверх, на Балкон для дам, откуда женщинам, скрытым за железным решетчатым ограждением, позволено наблюдать за деятельностью Палаты. Обсуждается ситуация с войной - либералы убеждают правительство гарантировать рабочие места всем тем, кого отправляют воевать за пределами Англии. Эмили поражена накалом страстей: точь-в-точь как страсти вокруг сахара на бирже. Но здесь агрессивность и потасовка еще более привычное дело. На ее глазах те, кто только что во весь голос оскорблял друг дружку, через пять минут покидают зал чуть ли ни в обнимку.
Артур ставит вопрос. Произносит его отчетливо и в подчеркнуто учтивой манере, и этим, похоже, слегка восстанавливает порядок. Садится под дружный хор: "Правильно! Правильно!" Когда Эмили встречает его в кулуарах, он победно сияет.
- Слышали, как я уязвил Адмиралтейство? - выкрикивает он. - Это им явно не по нраву.
Эмили его поздравляет. Мимо спешат какие-то люди. Один останавливается.
- Отличная работа, Брюэр! - говорит человек, улыбаясь и хлопая Артура по плечу.
- Благодарю вас, сэр, - гордо отвечает Артур.
Незнакомец переводит взгляд - завораживающий, лучистый взгляд, - на Эмили.
- А это кто? - спрашивает он.
- Мисс Эмили Пинкер - сэр Генри Кэмпбелл-Бэннермен, - представляет Брюэр. Особо, для Эмили: - Великий реформатор!
- Какого же вы мнения о нашем Парламенте, мисс Пинкер?
- Прекрасного! - с чувством отвечает она. - По-моему, здесь так много людей, пытающихся, что-то сделать, чтобы двигаться вперед.
- Пожалуй, хотя почти столько же и тех, кто пытается преуспеть в обратном направлении, - произносит сэр Генри, комично качая головой.
Стоящие вокруг весело смеются. На миг ее накрывает теплой волной причастности к этому умному, энергичному и талантливому содружеству.
- Мисс Пинкер проявляет особый интерес к женскому движению за равноправие, - замечает Брюэр.
- Да? - восклицает сэр Генри. - Но, как вы изволили заметить, - он указывает на окружение, - в текущий момент все присутствующие здесь мужчины. Именуем это место праматерью парламентов, но не допускаем в его палаты потенциальных матерей. Быть может, мисс Пинкер, настанет день, когда вы не только обретете право голоса, но за вас даже, возможно, станут голосовать.
- Вы действительно так считаете?
Улыбка сэра Генри говорила: разве могут быть сомнения? И с поклоном он исчез, уже окунувшись в разговор с кем-то из своей свиты. Окружение потянулось следом. А Эмили продолжала светиться, воспламененная мощью его оптимизма.
Артур распрощался с ней, проводив до станции подземки у Вестминстерского моста, откуда поезд увезет ее обратно к Лаймхаусу, и Эмили внезапно почувствовала себя ужасно неприкаянной, как будто оказалась изгнанной из Райского сада строгим, хоть и любезным ангелом.
Глава тридцать шестая
Очередной дневной переход. Но пейзаж вокруг уже не тот. Теперь склоны покрыты террасами возделанных угодий. Если смотреть вниз с высоты, кажется, будто кто-то опутал землю гигантской сетью. Временами на глаза попадается пара рядов кустарника с темными восковыми листьями. Гектор толкает меня в бок и радостно хрюкает:
- Видали? Кофе!
Заинтригованный, я направляю своего мула вдоль кустов, чтобы получше рассмотреть. Растение сплошь покрыто мелкими белыми цветочками, лепестки которых, стоит растереть между пальцами, издают сладковатый аромат; налитые душистым соком цветки растут густо, почти как кактусы. Запах кофе с легкой примесью ароматов жимолости и жасмина способен заглушить даже вонь моей пропитанной пылью и потом одежды.
С каждой ветки свисает длинная гроздь желтых, маслянистых, пухлых от мякоти ягод. Сорвав одну, хочу попробовать: надкусил. Но мякоть горькая и едкая, как сердцевина лимона.
Я обнаруживаю, что запах к вечеру усиливается. Едва опускается ночь, ниточки стойкого аромата от кофейных кустов, повиснув в темноте, щекочут нёбо. Я иду, прорывая эту нежную ткань запахов, медленно скользящую с места на место в недвижимом воздухе, как паутина по осени.
На каждой стоянке Фикре готовит нам кофе, пахучий и крепкий. Она проводит салфеткой по моему лицу, и я чувствую нежное давление ее пальцев. Она оглаживает меня медленно, плавно, щедро и сладостно проводя вокруг губ, глаз и носа. Я замираю, едва дыша. Только б не кончались эти нежные прикосновения. Но я понимаю, они никак не могут длиться дольше времени, которое она уделяет Гектору или Бею.
Перед тем, как уйти, она неизменно вкладывает мне в руку кофейное зерно. Или, если не удается в руку, куда-нибудь еще - за воротник, меж пуговиц моей сорочки, в боковую ложбинку у носа. Я находил их после, уже в седле, - зерна, маленькие, невесомые, отзывались в разных местах тела, обнаруживаясь вдруг, как крохотная песчинка в самом сердце жемчужины. А порой вспыхивает молниеносный взгляд, блеснет улыбка, предназначенная мне одному; сверкнут белые зубы и белки глаз из глубин накинутого на голову покрывала.
Дни стоят жаркие, душные, безветренные. Веки у меня тяжелеют, как после наркотика. Мерная поступь верблюдов стучит в висках, постепенно превращаясь в назойливый ритм совокупления.
Сладострастно-похотливые воспоминания - они роятся полчищами москитов в отупевшем мозгу. Надо гнать их прочь, но я знаю, они тотчас вернутся обратно.
Очередная стоянка. Лишь раз мне удается пообщаться с Фикре. Сгружая с верблюдов поклажу, мы оказываемся скрытыми от взоров верблюжьими торсами.
- В Хараре есть склад, который Бей захочет сдать внаем, - быстро говорит она. - Раньше принадлежал французу, торговцу кофе. Скажи, что снимешь этот склад.
- Отлично.
Верблюды стронулись с места, и прежде чем кто что-либо заметил, она скрылась.
Я где-то в хвосте каравана, поэтому сначала мне не понять, почему он остановился. Подтягиваюсь к передним, уже поднявшимся на гребень горы.
Под нами средь плодородной горной равнины, как в чаше, огромное озеро. Даже отсюда, издалека, можно разглядеть вокруг него стены и оборонительные сооружения. На башнях реют длинные, изорванные ветром флажки; дома из бурой глины и белые луковицы минаретов; птицы, искатели мусора, неустанно кружат над ними, как мухи над гниющим фруктом.
- Харар, - без нужды определяет Бей. - Прибыли.
Глава тридцать седьмая
"Гвоздичный" - восхитительный, комплексный запах, отдающий гвоздичным деревом, турецкой гвоздикой, врачебным кабинетом, ванилью и копченостями. Ценится и славится утонченной смесью пряных ароматов, придающих глубину кофейному напитку.
Жан Ленуар. "Le Nez du Café"
Ты ощущаешь его, проходя сквозь деревянные ворота, - резкий, землистый запах жарящихся зерен, тянущийся из нескольких окон. По улицам расхаживают торговцы кофе с серебряными флягами под мышкой. На базарных прилавках высятся ряды джутовых мешков, содержимое в виде блестящих зерен просыпается наружу. Это город кофе.
Ибрагим ведет меня к складу французского торговца. Это красивое двухэтажное здание, выходящее окнами на базар. Там пусто, не считая пары личных вещиц, принадлежавших бывшему обитателю. Гроссбух на французском, несколько писем, жестяная полка с несколькими книгами, походная кровать. Создается впечатление, что помещение было оставлено в спешке. Бей утверждает, дело было гиблое. Этот купец еще молодым прибыл в Африку, рассчитывая нажить состояние торговлей кофе, но погряз в каких-то сомнительных делах. Случилось так, что одна нога у него вышла из строя. Он вернулся в Марсель, а потом сестра сообщила письмом, что он умер. Бей только рад, что я хочу занять этот склад.
Между тем Гектор нанимает бригадира по имени Джимо, имеющего опыт в разведении кофе. Мой компаньон не желает задерживаться в Хараре дольше, чем этого требует необходимость.
- Отправляемся завтра. Как только закупим все для посадки.
- Еще день-два, думаю, погоды не сделают.
- Вот тут вы как раз неправы. Теперь, Роберт, вы - фермер. Надо приниматься за дело, учитывая время года. Дожди…
- Ах, да, дожди! Все время про них забываю.
Гектор отходит, чертыхнувшись себе под нос.
На рынке обнаруживаю не только кофе, но и шафран, индиго, мускусный цибетин и слоновую кость, а также с дюжину фруктовых разновидностей, до сих пор мне неведомых. И еще встречаю Фикре. Она покупает овощи.
На ней темно-красное одеяние, краем накинутое на голову. Она слегка поворачивается, и мое сердце начинает чаще биться при виде ее безупречного профиля.
- Нас не должны видеть вместе, - шепчет она, беря в руку манго и сдавливая его в тонких темных пальцах, как будто ее занимает лишь то, достаточно ли спелый плод.
- Я снял дом французского купца, - бормочу я. - Ты можешь ко мне туда прийти?
Она протягивает торговцу несколько монет:
- Попробую, когда стемнеет.
И исчезает - темно-красную ткань поглощает тень.
В сумерках я жду.
Осматриваюсь внутри. По углам помещения множество крохотных осиных гнезд. Попугай оборудовал себе жилище где-то под потолком, его пометом усыпан пол внизу. Коротаю время, роясь в бумагах французского купца.
Вид товара: тюк цветной шерсти. Голубая мериносовая хороша качеством, как и красная фланель, и по цене, предлагаемой мной, вам нечего опасаться, разве что червей, если залежится, но в данный момент шерсть в отличном состоянии…
Какой-то звук. Я поднимаю голову. Она тут, быстро идет ко мне, ступая босыми ногами по полу. Глаза поблескивают под красным покрывалом. Останавливается. Мгновение мы смотрим друг на друга - если остановиться, не переходить грань, то именно сейчас. Но я распахиваю руки, и она, ахнув, бежит ко мне. Ее кожа пахнет кофе: она весь день трудилась средь мешков Бея, и ее губы и ее шея хранят аромат пахнущих дымком жарящихся зерен. И не только, еще и melange пряных запахов: кардамона, розовой воды, мирры.
Вдруг она отстраняется:
- Я не ожидала, что будет так.
- Как?
- Что я так сильно тебя захочу. Это как голод.
Я чувствую, как ее пальцы скользят мне под сорочку, их прохладу на своем теле. Мы снова целуемся.
- Я не могу остаться, - говорит она. - У меня всего несколько минут, но я не могла тебя не повидать.
Ее тело, извиваясь, приникает ко мне. Я, весь в огне, снова прижимаю ее к себе.
- Надо подождать, - бормочет она будто про себя.
- Ждать? Чего? - выдыхаю я.
Перед каждой фразой - вечность, слова просачиваются между поцелуями.
- Когда он уедет. Обратно на побережье, со своим кофе.
- И тогда что?
- Ты не понял? Тогда я отдамся тебе. Только тогда.
Вид у нее торжествующий. Она все рассчитала. Она хочет со мной переспать - покончить со своей драгоценной невинностью. Вложенное в нее Беем сгинет так же бесследно, как если бы он разметал все свое богатство по пустыне. Такова будет ее великая месть человеку, купившему ее.
- Когда он поймет, он взбесится от ярости!
- Да, - говорит она. - Он убьет меня. Но он и так меня убивает, придерживая в таком качестве. И если мы как-нибудь ночью сумеем… - Она заглядывает мне в глаза. - Оно стоит того. По крайней мере, умру, узнав, что такое любовь.
От ужаса мне становится не по себе:
- Неужели нельзя как-то иначе… Не подвергая себя такой опасности?
Она качает головой:
- Не беспокойся, он ни за что не узнает, что это с тобой… Если даже перед смертью меня будут пытать.
- Ты не должна умереть, - пылко говорю я. - Послушай, Фикре! Никто не должен умереть.
- Ну и пусть умру, - шепчет она. - Ночь любви, и за нею смерть. И довольно.
- Нет, Фикре, обещаю, я что-нибудь придумаю…
- Поцелуй меня, - говорит она. Я ее целую. - Я готова ко всему, что он надо мной сотворит. Надо подождать, пусть он уедет. Только тогда.
Со стоном я отпускаю ее. Она отступает на шаг, медлит, в последний раз оглядывается на меня. И вот все, что остается после нее - лишь этот запах: кофе, розовой воды и пряностей.
Глава тридцать восьмая
Ямара,
август
Дорогой Хант!
Наконец оставили позади последний оплот цивилизации, и теперь наш путь идет через лес в поисках земли, которую нам предстоит возделать. Это похоже на путешествие в Каменный Век - вместо зданий крытые соломой хижины, вместо дорог - звериные тропы. А шатер над головой настолько непроницаем, что до нас, как до земляных червей, почти не доходит солнечный свет. Временами попадаются просветы, где высятся гигантские, в человеческий рост, деревянные, причудливо раскрашенные фаллосы. Полагаем, что это какие-то тотемы или фетиши.
Встречаются прелюбопытные местные типы - похоже, каждая долина становится приютом новому племени. Самцы щеголяют в бусах из слоновой кости и медных серьгах, женщины красят волосы в алый цвет и выбеливают лица. Все - мужчины, женщины и дети - курят большие длинные сигары, скрученные из листьев табака, и никто особенно не утруждает себя работой. Вчера я выменял за рыболовный крючок ожерелье из львиных зубов. Судя по запаху, лев был мясоед, но обходился без зубной щетки. Представляю себе, какой фурор вызовет этот предмет, когда я снова окажусь в кафе "Руайяль".
Со мною приключилось и кое-что еще - настолько это странно, что не решаюсь даже об этом писать из опасения, что ты сочтешь меня безумцем. Но все же мне необходимо с кем-нибудь поделиться, и, разумеется, этот "кто-то" не Гектор. Ну, так вот, друг мой: кажется, я влюбился. Да; как ни нелепо это звучит, но здесь, в этой глуши меня постигла жгучая страсть. Объект моих чувств - девушка по имени Фикре - африканка. И, сознаю, что еще более нелепо, - она в некотором роде из прислуги. Однако прекрасно образована и биография ее в высшей степени необычна. Ситуация, как ты, должно быть, догадываешься, весьма щекотливая. Дама, о которой идет речь, уже связана с другим лицом, к которому она не питает никаких чувств. Как бы то ни было, не вижу возможности для себя жениться на ней, да и было бы неловко расторгнуть нашу с Эмили помолвку, поскольку я управитель плантации ее отца. Словом, все весьма и весьма непросто. Одно для меня ясно - никогда еще в жизни я не испытывал к женщине ничего подобного, - и, кажется, то же она чувствует и в отношении меня. Я еду сквозь чащу, полный сладких воспоминаний о нашем последнем с ней свидании, и сам себе улыбаюсь. Гектор гневно утверждает, будто я жую кхат, это местный наркотик! Ничего подобного, я и без дурмана чувствую прилив жизненных сил, как никогда.
Трудно представить, когда я сумею отправить это письмо: возможно, смогу передать его кому-то, кто отправится на побережье. Порой, бросая взгляд вниз сквозь просветы в лесу на бесконечные, густо покрытые зеленью долины, я испытываю такое чувство, будто переступаю через некий порог, словно вот-вот пройду насквозь мощную изгородь и совершенно исчезну из вида.
Твой,
Роберт.