Содержание:
Жара, пивко, как чудно, как легко 1
Только смерти не говори 4
Вельская пастораль 6
Игорь Савельев
Вельская пастораль Рассказы
Жара, пивко, как чудно, как легко
В июне 1989 года на территории Башкирской АССР, близ поселка
Улу-Теляк (перегон "1699 километр") случилась страшнейшая в истории советских железных дорог катастрофа, когда низина заполнилась газом, а два поезда, катившие навстречу друг другу, близнецы-братья
"Новосибирск – Адлер" и "Адлер – Новосибирск", завертели этот страшный вихорь. И не увидели пассажиры ни Адлера, ни Новосибирска.
Столб огня стоял такой, что (занимательная физика) принял форму гриба, хорошо видимого за много километров и столь же хорошо знакомого из газет и телевизора. Уверенные в начале атомной войны, жители Улу-Теляка и прочих мест Иглинского района БАССР бросали дома, бежали, блуждали по лесам и проселкам. Респектабельные дачники прыгали в машины посредь озаренной ночи, гнали.
Как ни странно, многие пассажиры, вышвырнутые из поездов, выжили и тоже были полностью уверены в бомбовом ударе. Были среди них и военные. Они действовали строго как положено, то есть держали круговую оборону на случай новых атак врага. Выжившие гражданские бежали в леса, бродили, опаленные и плохо соображавшие.
Многие выжили, а многие нет. Трупы потом снимали с деревьев в радиусе чуть не километра…
Что еще? Да, кому-то, экскаваторщику с газопровода, трубу повредившему, дали на суде сколько-то лет.
Вот и все, собственно.
– Ни фи-га себе! – сказал Эдик.
– Чего? – и мать присела рядом.
Телекомпания НТВ представляла: фильм к десятилетию улу-телякской катастрофы (не все же к юбилею Пушкина). Кадры хроники, жженая вывороченная земля – можно подумать, что снималось в песчаном карьере, а ведь был обычный среднерусский лес; родные и близкие – со страшно перекошенными лицами – рыдают, трактора растаскивают железо, напряженный-перенапряженный голос за кадром поражает цифрами: и сотни погибших, и сотни метров огня к небесам, и километры, если верить, усеянные трупами.
Съемочная группа – цвета уже другие, наши дни – продирается сквозь глухой улу-телякский лес, то и дело натыкаясь, демонстрируя зрителям какие-то покореженные железяки, колеса аж вагонные, сюда залетевшие, и прочая-прочая. Зелень леса какая-то неестественно яркая на экране, видеозелень, и железки тоже ржавые неестественно, но уже не потому, что на экране, а потому, что горели. Жуть.
– Прошло десять лет! – нагнетает ведущий. – Но до сих пор в лесу можно обнаружить это.
В обеих руках он держит кости…
– Кошмар какой. Выключи, – сказала мать. – Вот любят они ужасы всякие!..
– Нет, я помню эту катастрофу, в новостях все время показывали – сколько мне, лет девять тогда было?.. Но я не знал, что это у нас тут, под Уфой…
– А где, ты думал? – и мать пустилась в воспоминания. Восемьдесят девятый год. Уфа – как улей. Переполненные больницы, очереди доноров, спешно прилетевший Горбачев Михал Сергеич…
– …Когда у нас сад был возле БНПС – помнишь, как мы туда добирались? От жэ-дэ-вокзала пешком, через всякие запасные пути, там по этому железнодорожному хозяйству полчаса идти надо было.
– Ну, – припомнил Эдик.
– А помнишь, там вагоны такие покореженные стояли, один вообще, как подкова, согнутый?
– Это – оттуда? – Эдик поразился, вспомнив все, и тишину заросших тупиковых веток, и черноту в заброшенных вагонах, превращенных, по виду и запаху, в туалет, и даже такую детальку, как написанное через трафарет "тара 50 т." на сохранившемся острове краски, средь ядовито-рыжего железа.
– Ну откуда же еще. И до сих пор, наверное, они там стоят…
Не масштабы катастрофы больше потрясали Эдика, а то, что такие вещи происходят рядом, не за тридевять земель, что к тем страшным вагонам из телевизора можно запросто доехать на маршрутке 251 и тронуть их рукой, и что Земля-то, оказывается, совсем тесный шарик, где все рядом.
В дверь зазвонили.
– Тебя этот… ну дружок-то твой… с которым вы КВН репетировали!
– Мам! Его зовут Вла-ди-мир. Можно уже запомнить наконец…
Вла-ди-мир, он же просто Вовчик, был вообще-то совсем не "просто", а парнем хоть куда: все, что можем сказать, все с эпитетами "модное" да "продвинутое". Вообще-то они с Эдиком, ну и еще ребята, были, как бы это по-советски выразиться, "золотая молодежь". Нет, не мажоры, у которых все проплачено-сдано-поступлено и мозгами шевелить не надо.
Наши герои были из тех, у кого обеспеченность лишь удачно оттеняла креативность и в целом творческую натуру.
То устраивали "светский раут". Не нужно ржать, представьте только, и правда, были вечерние платья у "дам" и безупречные костюмы
"кавалеров". Ставили спокойный аккомпанемент, дефилировали по залу и вели заумные беседы. Фокус заключался в том, что в высоких стаканах, носимых в руках, была водка, намеренно дешевая, читай – противная, закуски тоже не было, хотя, конечно, могли себе позволить. И ребята великосветски слонялись, заставляя себя медленно, почти непрерывно тянуть водку через трубочку, заставляя себя не меняться в лице. Это было шоу для сильных духом и всем остальным. Речи становились все заумнее, язык заплетался все боле, и если в одном уголке зала все было еще вполне по-англицки, то в другом уже блевали на вечерние платья и падали манекенами магазинными (вот так с иголочки одеты).
То шли на пикник с помпезным лозунгом: "Нарушение государственной границы Российской Федерации" (sic!). А что поделать, коли уфимский аэропорт по статусу международный, то бишь представляет собой сектор госграницы. Запасались выпивкой, едой и одеяло брали, ехали в аэропорт, там, в километре ходьбы перебирались на летное поле и в лесополосу, отдыхали там, "шифруясь" при виде машин патруля, а к вечеру лезли через забор обратно… И статья "за нарушение границы" приятно щекотала нервы.
Они жили играючи. Они жгли эту жизнь.
Сегодня, гоняя с Вовчиком по ночной Уфе (понтовую "девяносто девятую" тот урвал у отца), Эдик взахлеб пересказывал увиденное:
– …И представляешь, натурально, держит кости в руках! И говорит, что эти кости по всему лесу валяются, сколько их ни собирали за десять-то лет. Ну и другие приколюхи всякие, железки там…
– Где это, говоришь?
– Да час-полтора от Уфы. На симскую электричку садимся, и…
– Не, ну в принципе можно попробовать.
– Я и говорю: поехали! Будет у нас экспедиция. Вылазка на местность.
Может, чего интересненькое найдем! Да и просто, считай, пикник в таком месте. Буквально на костях! Вокруг обломки лежат…
– Креативненько! – пропел Вовчик козлиным голосом, вывернул руль, и шины взвизгнули на повороте, и плевать на вспышки-воспаления светофоров.
Анна начала сборы с вечера, а великовозрастная сестра сидела тут же, в пошлый красила ногти, помогала советами, комментариями, словом, гадила по мелочи.
– Я возьму твою толстовку, – заявила Анна.
Сестричка аж оторопела от такой наглости:
– Толстовка-то тебе зачем?! Жара такая…
– Мы же на природу поедем! Куда-то далеко за город. У нас креативный пикник – (тут сестра закатила глаза и вся изошлась в сарказме) – в лесу будет.
– Ну и надела бы свою куртку.
– Ты что! Эту?! Да в ней только картошку в колхозе копать! А не на мероприятие с приличными людьми…
Сестра разгоготалась:
– А, Эдик твой преподобный, что ли, там будет? Для него наряжаемся?
– и она распевала дурашливо: – Ах наш милый Эдичка, как же мы в вас влюблены… А вы на нас и не смотрите…
Тут ария обрывалась, так как в автора-исполнителя полетела подушка, а потом и еще какие-то вещи и предметы средней степени тяжести, а сестра визжала, и гоготала, и глупо трепетала кистями (рук) с непросохшим лаком, не имея сил отбиться.
Победа, и Анна пихает роскошную толстовку от Gucci к себе в рюкзачок.
– Да, и плеер я тоже возьму.
– Э! Подруга дней моих суровых! Совсем сдурела, что ли? – и сестра вернулась к нормальному (прокуренному) голосу. – Я правильно поняла?
Ты хочешь потащить в этот ваш сраный лес цифровой плеер Grundig?
Который стоит больше, чем мы с тобой вместе взятые? Ты с какого дуба рухнула? А, красавица?
– Меня просто Эдик попросил…
– Ах Эдик! Ну конечно! Это же меняет дело! Слова нашего кумира – закон! – разгоготалась по второму кругу. – "Эдик попросил"! А больше ничего не просил пока, нет?..
– Заткнись!
– Конечно, мы же так очарованы…
Ржание, кидание, трепетание ярко-красными ногтищами и крики
"Девочки, потише!" – из дальней комнаты, где мать бескровными пальцами натирает себе анемичные виски.
V
Когда-то "ЭР-2", рижские электровозы, тягали поезда по всей счастливой советской стране. Через сорок лет старички стали уставать, задыхаться, с бельмами на стеклах, – да других-то нет!
Пятидесятыми годами от них веет за версту, и этим они очаровательны.
Вся морда электровоза в архитектурных излишествах, звезды да пудовые стальные росчерки. А в вагонах почерневшие заклиненные рамы, сложенные из досточек сиденья с ручками (лак!), толстенного стекла колпаки под потолком…
До конечной станции часа два всего, но, может, для старичков и это тяжело, особенно когда садисты-огородники штурмуют. Впрочем, этим утром буднего дня народу было мало, и поезд весело катил, и восходящее солнце еще не жгло в слепенькие стекла.
Наша прогрессивная компания (три молодых человека и две девушки), едва появившись в вагоне, одним видом своим эпатировала, что было несложно, здешнюю преклонно-огородную публику. Так, например, друг
Вовчика (Анна никак не могла запомнить имя этого типа) умудрялся читать журнал "Птюч" в глухих солнцезащитных очках.
– Сынок, а тебе не темно? – вклинился живенький дед, как это принято, "с лукавинкой".
Ни один мускул не дрогнул на лице героя.
– Он у нас слепоглухонемой, – ответил Вовчик с такой клинической серьезностью, что дед пересел.
Эдик слушал цифровой плеер, туманно глядя куда-то в проносящиеся кусты со скелетинами-мачтами, а Анна сидела рядом, ничем не выдавая
"чуйств", обеспокоенная только, что духи сестры не совсем выветрились из понтовой толстовки. Впрочем, пару раз она своего героя потревожила.
В первый – задумчивым рассуждением якобы в никуда:
– Ну найдем мы, допустим, кости. И что мы с ними делать будем?
Эдик озадачился и даже наушники снял.
– А куда журналисты НТВ девали? – только и нашелся он.
– Может быть – сдали властям? – Вовчик, шутливо-патетически.
Эдуард надел наушники, подумал и опять снял:
– А если будет целый череп, я его дома залью оловом и поставлю на стол. Концептуально же.
Как это и бывает с женщинами, Анна, с одной стороны, ужаснулась, а где-то в глубине теплою волной восторга: ах, какой он…
Во второй раз она всполошилась, когда контролерша, толстая, тяжеленным никелем обвешанная, сделала Вовке замечание: нельзя в вагоне пиво пить. Тот потягивал из модной бутылки, чей силуэт заполнил в тот год все рекламные щиты города.
Вовчик встал не торопясь. Отдал "слепоглухонемому" бутылку. Взял толстуху под локоток и отвел ее в тамбур.
– Эдик, Эдик! А что происходит, а?
– Да нормально все, даст ей сотню, и разойдутся. Зато допьет спокойненько. Он в транспорте всегда так…
На третий раз (послушать музыку толком не дали) Эдик сам выключил плеер:
– Так, подъезжаем к Улу-Теляку. Кажется. Вы смотрите налево, а вы направо. Ищите место крушения!
Там, наверное, памятник? Или как оно выглядит, через десять лет?
Анна не знала, но послушно таращилась в пыльную зелень, в ноту провода за окном, то провисающего, то взлетающего вновь.
VI
В Улу-Теляке электричку отправили на самый дальний, читай, второй путь почему-то, и приходилось прыгать с высоких порогов, больно чувствуя щебень подошвами.
Едва поезд отошел, набирая "э-э-эр" (не потому ли так назвали электровоз), нашим героям открылась панорама Улу-Теляка во всей его красе. Психологом Анна себя не считала, но тут прямо кожей своей ощутила, как кто-то из ребят сейчас издевательски протянет: "Вот моя деревня…", и точно – этот, друг Володьки, "слепоглухонемой". Какой писклявый голос, вот поди же ты.
Куда-то вдаль ныряла дорога, по которой, вздымая пыль, грохоча бидонами и всеми своими составляющими, ныряла же пятитонка времен завода имени Сталина. Еле шли колченогие бабки. Вот машина их подобрала. Косые заборы, крыши, крыши, куда ни кинь. "Прадам козу.
Улица Горная, 100".
– "Продам" через "а" написано… – заржал Вовчик.
– Надо взять еще провизии, – постановил Эдик.
Магазин (тут же, на платформе) поразил полупустыми стеллажами, кокетливыми пирамидками консервов (одной марки) и желтоватым кубом на почетном месте – с ценником "Жир говяжий".
– "Amsterdam" есть у вас? – спросил Эдик на всякий случай. – Это пиво.
– Мальчики, из пив только "Шихан".
"Мальчики" оторвались по полной, возмущенно-потрясенно переглядываясь и наигранно так, что глаза чуть не повыскакивали из орбит.
После минутного немого спектакля "Ну и дыра" (исполняется не впервые) ребята пожалели тетушку, чего-то взяли, а когда вернулись на платформу, Вовчик задал сакраментальное:
– Ну и куда нам идти?
Действительно, где знаменитый лес и место катастрофы, знать никто не знал. Понятно, что под Улу-Теляком, и ясно даже, что куда-то по путям (благо направления всего два). Но как далеко? И хотя бы в какую сторону?
"У нас все окна повыбявало", – вспомнил Эдик слова старушки из телевизора, жительницы поселка, и это обнадежило: значит, хоть рядом где-то.
– Щас все узнаем, – заверил Эдик.
Здесь же, за станцией, ухоженность домика (а уж во вторую очередь мощные вывески) выдавали поселковую администрацию, куда молодежь и направилась. В приемной дама с желтенькой завивкой щелкала клавишами пишущей машинки.
– Здравствуйте, – Эдик набрал серьезности в голос. – Мы из уфимской молодежной газеты. Готовим материал к десятилетию вашей железнодорожной катастрофы…
Дама сунулась в ящик стола и вынырнула с печатью:
– Куда?
– ???
– Куда ставить? Командировочное давайте!
– Нет, вы не поняли. Мы просто спросить хотим, как пройти до… того места.
Дама поднапряглась и объяснила, что вроде в сторону Уфы, километров несколько, а там увидите.
Все уже выходили, когда Эдик внезапно вспомнил и даже не поленился вернуться:
– Скажите, к вам ведь приезжала съемочная группа НТВ?
– Да-а… – и сразу видно: для дамы печати им ставить – событие было.
– А кости они куда дели? Вам, в администрацию, сдали?..
Ужас с недоумением в глазах, и брови, не такие желтенькие, ползущие вверх.
VII
И наши друзья, с открытыми солнцу лицами, отправились бы навстречу новым приключениям, и было бы счастье, не дерни Эдика зайти напоследок в станционный сортир. О чем он пожалел сразу же, увидев все то, что в приличном издании описывать не будем. А хлорка странно-белыми буграми покрывала все, как будто Эдуард пришел мочиться на Луну.
"Надо было за кустики отойти", – он бормотал, как можно аккуратнее ставя ноги, а под потолком танцевали какие-то неправильно-громадные комары…
Когда в сортир вошли еще двое, Эдик сразу понял: попал, хотя на него
(он уже заправлялся) сначала даже не смотрели, а лениво кончили свой разговор, из "б" и прочих междометий. Местные пацаны мало того что были одеты в чумазые тряпки, как будто автомеханиками работали (а может, и работали), у них были совершенно типичные рожи. Вот у даунов лица одинаковые (сбой генома), и у подонков малолетних, токсикоманов и прочего "цвета общества" хоть и другие, но одинаковые тоже. И почему-то все прозрачно-белобрысые, почему?..
– Э, пидор, ты чо сюда приехал?
– Я не пидор, – Эдик хотел ответить жестко, как отрезать, но вышло предательски дрогнувшим голосом.
И тут его хлопнули по роже.
Это совершенно потрясло Эдуарда и выбило из всякой колеи, потому что редкие мажорские "стрелки", на которые он попадал, не выходили из сфер вербальной распальцовки, если выражаться в том стиле, в котором там принято… Здесь били сразу, и били больно.
Местные все-таки не за тем в уборную пришли, и один, вытащив, помочился прямо на пол, вспенивая хлор, и с особым цинизмом прошелся струей Эдику по ногам. У того даже мелькнуло в мозгу, с потрясающей рассудительностью, что хорошо, он обулся по-походному, а не в сандалики от Сarnaby. Бред какой-то…
– Слышь, пидор, а бабки у тебя есть?
Сказать было нечего, и Эдик понимал, что рыпаться поздно, и спокойно-спокойно смотрел на комара, тонконого плясавшего в паутине.
Ему раз хлопнули по роже, и еще, и еще. Именно хлопнули, потому что звук был такой, будто раз от раза бросали об пол картонную коробку.
Эдик не сразу понял, что в итоге произошло, а понял, когда чужие руки колдовали вокруг шеи: с него снимали наушники. Забрав плеер и что-то из карманов, подонки врезали на прощание и преспокойненько удалились.
Осталась тишина и вонь намоченной хлорки, которая так прочищала мозги, что ни одной мысли больше не было.
Сколько он так стоял, Эдик не помнил, было только сознание случившейся катастрофы. Увы, он слишком хорошо знал, какой плеер с него сейчас сняли и что исправить ничего уже ничем нельзя. Что он скажет Аньке? Что он скажет народу? Пустота в башке…
За стеной уже взбивал воздух поезд, тоскливо-бесконечный, видимо, товарный; а в сортир зашел Вовчик, потянул носом, сморщился:
– Ну и долго же вас, сударь, ждать? Эй, ты в порядке вообще?
– Ага. Нормально. Пошли.
Они выбрались из мрачной хлорной пещеры на свет божий, Эдик, как всегда, впереди. Улыбаться было больно. Физически.