Бразильцы и жители Центральной Америки отнеслись к этому сравнительно спокойно. Но жители Малайзии, ведомые своим древним воинственным духом, восстали против иностранного вторжения. Они решили, что не позволят отобрать один из немногих источников дохода, который остался у них после краха 2007 года, без соответствующей компенсации. На выплату компенсаций не пошла или не захотела пойти ни одна западная страна. Так вспыхнула война нового типа, война за ресурсы, в сравнении с которой поблекли вооруженные конфликты мира за нефть и воду. Правда, Восточную Малайзию удалось подавить довольно легко благодаря щедрому пожертвованию, предложенному ООН соседним Брунеем, чей султан был рад восстановить репутацию своего крохотного княжества, погрязшего в скандалах. Но в Западной Малайзии дела пошли по-другому.
Вторгшись по трем направлениям, войска ООН столкнулись с неожиданно жестким сопротивлением. Плененных захватчиков пытали до смерти, а их изуродованные тела с торчащим изо рта флажком ООН подбрасывали к линии фронта. В конце концов союзные войска закрепились в большинстве городов на полуострове, но несколько из них остались непокоренными. Эти-то города и стали каналами сообщения с горными джунглями, в которых союзники вязли, как в смертельной трясине. Сами же города стали словно магнитом приманивать мошенников и торгашей всего мира. Таков был монстр, в чью пасть волокли меня мои друзья.
Наше путешествие началось в Марселе, так как именно этот город выбрал Эшкол, чтобы покинуть Францию. Имя "Винсент Гамбон", что значилось в его авиабилете, вскоре объявилось в списке пассажиров суперэкспресса, направляющегося из Труа на юг. Как только поезд отошел от станции, наш корабль последовал за ним, под защитой голографического проектора слившись с французским ландшафтом так, чтобы Эшкол не смог нас засечь. В Марсель поезд прибыл за несколько часов до отправления самолета, так что и у нас, и у него было достаточно времени, чтобы добраться до аэропорта.
Малкольм решил, что к самолету нужно держаться так же близко, как к поезду, даже пока он еще на земле. Эта перспектива вызвала беспокойство не только у меня, но и у других членов команды. Дело даже не в трепете, испытываемом при въезде в один из самых переполненных и перегруженных международных аэропортов. Опасный настолько, насколько опасна разновидность русской рулетки, которую мы зовем "воздушным путешествием", полет на нерегистрируемом и фактически невидимом летательном средстве в самое пекло этого адского цирка казался верхом глупости. Но Лариса, правившая кораблем, предвкушала эту эскападу с таким восторгом, что мне оставалось лишь надеяться на ее генетически улучшенную скорость реакции и стараться не слишком часто смотреть вверх.
Но оказалось невозможным, поскольку это и пугало, и веселило. Я и не догадывался, что корабль, так медленно и грозно паривший над стенами тюрьмы Бель-Аил, способен на почти игривую резвость, с какой мы метались в марсельском международном аэропорту "Ле Пен" среди взлетающих, садящихся и выруливающих по взлетной полосе самолетов. Здесь было чего страшиться: темп, с которым самолеты садились и взлетали, был настолько высок, что десятки коммерческих бортов то и дело резко меняли курс, чтобы не врезаться друг в друга. Но Лариса, маневрируя в опасной близости от них, казалось, находила в этом некое извращенное удовольствие. Даже вскрикивая от испуга, я так и не почувствовал смертельной опасности, и уже через несколько минут мои вопли стали периодически перемежаться хохотом.
Так или иначе, я вовсе не расстроился, когда гигантский аэробус Эшкола, в коем была заключена почти тысяча доверчивых душ, размещенных на двух с половиной пассажирских уровнях, взмыл в небо и взял курс на юго-восток. У себя в башне мы, попав в облако выхлопа из четырех его огромных двигателей, почти ослепли. В эти напряженные минуты мы едва избежали столкновения с другим переполненным чудищем, что, сбившись с курса, явился из Африки, причем из переговоров авиадиспетчерской службы выяснилось, что никто из его экипажа не говорит ни по-английски, ни по-французски. Используя навигационный компьютер и собственный опыт, Лариса быстро вывернулась из этой затруднительной ситуации и заняла безопасную позицию чуть сбоку и сверху от самолета Эшкола. На мой взгляд, мы были все же слишком близко: через окна самолета я мог видеть гнетущую тесноту внутри самолета и стать свидетелем неожиданного появления в одном из верхних отделений нескольких живых кур, которые, похоже, пытались овладеть летными навыками.
Были и другие мучительные минуты, пока мы прокладывали свой путь через множество самых перегруженных авиатрасс мира и сквозь полдюжины временных зон. Затем, когда мы достигли востока и юга Индии, интенсивность движения начала идти на убыль. Но передышка была недолгой. С приближением к Куала-Лумпуру стаи гражданских самолетов сменились военными. Повсюду были истребители-бомбардировщики, пилотируемые и беспилотные, транспортные самолеты, самолеты-радиолокаторы и самолеты-заправщики. Солнце садилось прямо за нами, отбрасывая чудесный золотой свет так, что становились видны клубы дыма, валящие из джунглей Западной Малайзии - очевидно, союзники ООН, в попытке предотвратить уничтожение лесов малайцами, проделали эту работу сами. А может, слепыми и неспособными к логическим суждениям их сделал гнев на то, что какая-то общепризнанно слабая страна побивает их в войне не то в одиннадцатый, не то в двенадцатый раз за тридцать лет.
Как бы то ни было, по мере нашего приближения к разбитому столичному аэропорту Субанг острота конфликта становилась все очевиднее. Пока лайнер Эшкола не приземлился, нам пришлось уворачиваться не только от других самолетов, но и от артиллерийских снарядов дальнего действия, которыми били по столице со стороны того самого Гентинг-Хайлендса, куда нам, похоже, вскоре предстояло направиться.
Разрушения, что нанесла аэропорту война, не слишком-то удручали взор, потому что Субанг был одним из сооружений, выстроенных архитекторами двадцатого века с целью предвосхитить будущее; из этого самого будущего их попытки смотрелись совершенно глупо. И никто даже не расстроился, когда многие знаменитые и не менее уродливые небоскребы Куала-Лумпура, и даже двойная башня Петронас (некогда высочайшее здание мира), были повреждены или даже сметены с лица Земли. Сложнее было примириться с разрухой, царящей в историческом районе города. В колониальную эпоху Куала-Лумпур обрел чуть ли не самые лучшие в мире образцы поздневикторианской архитектуры, - к примеру, старое здание Секретариата и прославленный Мавританский вокзал. Оба эти здания уже не существовали, и мир, страдающий от нехватки кислорода, не слишком по ним горевал. Может, именно потому моя антипатия к обеим сторонам конфликта начала перерастать в настоящий гнев, когда мы со Слейтоном, Ларисой и Тарбеллом высадились на поле к западу от аэропорта.
Вскоре я начал понимать, что именно гнев наилучшим образом годится для первой встречи с Довом Эшколом. Его мы опознали сразу, как только он прошел таможню Субанга. Все мы изучили его фотографии, на которых он был в разных одеяниях, а также перечень его привычек и поступков, но бородатый, дикоглазый Эшкол выглядел куда большим безумцем, чем мы того ожидали. Одетый, как и предрекал Иона, в форму всемирной благотворительной организации "Врачи без границ", Эшкол прошел сквозь толпу потных мусульман и индусов, встречавших пассажиров этого самолета, и многочисленных военных, большими шагами, словно неприкасаемый, - как видно, им он и был. Нас не удивило, что ему не задали ни одного вопроса - какой беглец станет искать приюта в зоне военных действий? - и вскоре мы сидели в такси, в старом, вонючем, раздолбанном "лексусе", колеся по городу вслед за Эшколом. Быстро выяснилось, что его целью была обветшалая, построенная в мусульманском стиле башня под названием "Комплекс Дайабуми" - по-видимому, у Эшкола там была назначена встреча.
По дороге наш таксист начал хныкать о сомнительной этичности преследования другой машины. Интонации выдавали его желание стрясти побольше денег. Слушая болтовню таксиста, я снова вспомнил о Максе и тихо рассмеялся при мысли о том, как быстро он нашел бы общий язык с маленьким человечком за рулем. Что бы Макс сказал о моих недавних приключениях? Нет сомнений, что он восхитился бы Ларисой и жестко осудил Эшкола, ситуацию в Малайзии и многое другое из того, что мы успели раскопать. Но вряд ли он бы одобрил наши теперешние действия. Я пытался уверить себя, что это неодобрение было бы результатом бесконечного Максова цинизма и его неверия в благородство и высокоморальность чьих-то мотивов. В этом неверии Макса укрепила служба в нью-йоркской полиции. Но поиски самоуспокоения в попытке принизить философию и намерения моего покойного друга встревожили меня еще больше. Ко времени, когда мы остановились против Комплекса Дайабуми, я понял, что должен полностью выбросить из головы образ Макса.
Едва войдя в здание, мы увидели, что Эшкол уже выходит из него, сопровождаемый человеком, который, если судить по его лицу и одежде, был малайзийским мусульманином. Большинство индуистов и буддистов страны, выходцев из Индии и Китая, приняли сторону союзников, отплатив этим за годы дурного обращения со стороны исламских властей. Выбор такого спутника, как малайзийский мусульманин, свидетельствовал о том, что Эшкол и в самом деле собирается пробраться в горы, контролируемые малайзийцами.
Мы вернулись на заполненную толпами площадь перед зданием и подождали. Эшкол со своим спутником отправился в старом японском полноприводном автомобиле по Каракскому шоссе, в сторону горной вершины в милю высотой, что находилась за линией фронта и была центром Гентинг Хайлендс. Затем Лариса подала знак брату, и мы тут же оказались на темной, заброшенной площади за Национальной мечетью, где была назначена встреча с кораблем. С его борта Эли уже установил тщательную спутниковую слежку за автомобилем Эшкола. Мы продолжили свое неторопливое преследование, настроенные несколько мрачно. Наш путь лежал в крупнейший в мире центр незаконной торговли и разнузданного гедонизма, настоящий малайзийский Лас-Вегас.
Но по пути нас ожидало множество ужасов. В самом начале одиннадцатимильной трассы, ведущей к курорту и покрытой ямами от бомб, мы наткнулись на машину Эшкола и ее водителя. Неизвестному мусульманину, что провел Эшкола через пропускные пункты союзников, отплатили за это перерезанным горлом; дальше Эшкол, по-видимому, пошел пешком. Очевидно, он не был расположен оставлять свидетелей в живых, и этот вывод, как ни странно, лишь ободрил меня: это означало, что он вознамерился во что бы то ни стало выжить, и исключало возможность того, что он станет "живой бомбой" - единственно надежным способом совершить теракт.
Если бы я учел другое объяснение его действий, - то, что ему просто нравилось убивать, - я бы внимательнее отнесся к голосу, что приписал бедному Максу, и убедил бы своих товарищей повернуть назад.
Глава 36
Задолго до начала войны группа больших белоснежных отелей вокруг дорогого казино "Приют Гентинг-Хайлендс" была самым пышным, самым популярным центром азартных игр Юго-Восточной Азии. Чтобы придать курорту черты "места для семейного отдыха", со временем были построены и другие развлекательные аттракционы, отличные от казино. Но на эту уловку клюнули лишь немногие, и основным развлечением остались игорные дома, двадцать четыре часа в сутки заполненные толпами посетителей. Война повредила несколько отелей и нанесла туризму несомненный ущерб, и все же полчища стойких приверженцев азартных игр со всего мира продолжали свои набеги в Гентинг. Эти постоянные клиенты и служащие в малайской армии немусульмане (мусульманам запрещается входить в казино) не давали столам простаивать, поддерживая параллельно и вспомогательные отрасли бизнеса, - проституцию, торговлю спиртным и наркотиками, воровство, - которые издавна процветают в местах скопления людей, одержимых иррациональным стремлением расстаться со своими деньгами.
Но к 2023 году эти сравнительно заурядные и даже старомодные промыслы уже не были главным бизнесом Гентинг-Хайлендса, что стало ясно, как только Слейтон, Лариса, Тарбелл и я высадились на крыше старого заброшенного отеля "Игорный Парк", который за время войны не раз бывал под бомбежкой. На усыпанных камнями и все же бесшабашно оживленных улицах Гентинга кипела торговля, которую можно описать лишь как светопреставление. В бетонных колодцах располагались стойки с оружием, порой весьма хай-тековым, и торговцы навязчиво предлагали его отрядам малайзийских солдат, приезжим перекупщикам и террористам. Узнавая в нас иностранцев, продавцы постоянно подходили, чтобы осведомиться, не желаем ли мы купить и увезти домой "слуг" - таков был здешний эвфемизм для обозначения рабов; более проницательные мужчины и женщины вовлекали нас в негромкие беседы касательно любых высокотехнологичных устройств, которые только есть на белом свете. Бесчисленные толпы болтали, выпивали, курили, стреляли из ружей, пускали фейерверки и приставали друг к другу настолько грязно, что даже мусор на земле, наверное, был чище… И все это происходило под непрерывный аккомпанемент обстрела Куала-Лумпура из артиллерийских батарей, окружавших курорт, а гигантский передвижной радар обшаривал небо в поисках признаков авиации противника. Все вместе создавало ошеломляющую картину, особенно если вспомнить подспудную причину происходящего: желание остального мира просто продолжать дышать.
Сумятица, царившая на курорте, нас не касалась. Мы хоть и потеряли Эшкола из виду, но, достаточно зная о том, как и зачем он оказался в Гентинг-Хайлендс, были уверены, что вновь засечем его. Мы навели справки о покупке плутония оружейного класса, - подобные вопросы не вызвали ни малейшего удивления или тревоги у торговцев, к которым мы обратились, - и нам сообщили, что сделки такого рода находятся в исключительном ведении генерала Тунку Сайда. Штаб-квартира генерала располагалась в кегельбане, рядом с казино. Снаружи это здание напоминало то, чем служило весьма эффективно, - бетонное бомбоубежище без окон. Сайд, по всей видимости, принявший после начала войны полномочия военного диктатора Гентинга, присматривал также за игорным бизнесом. Но самые серьезные прибыли он извлекал не из него, а от продажи наиболее экзотического товара. У Ларисы, разумеется, с собой имелся ручной рейлган, и после краткого совещания мы решили продемонстрировать его Сайду в надежде, что желание обзавестись столь ценной технологией побудит его поделиться с нами всей информацией об Эшколе, что только у него есть.
Когда мы подходили к охранникам у кегельбана, я отметил, что мое сердце бьется совершенно спокойно и размеренно. Я знал, что за моей спиной достаточный опыт разрешения конфликтов, - особенно после Афганистана с его мусульманскими экстремистами, - чтобы совладать с любыми фанатиками, что могут оказаться внутри. (Эта бравада, само собой, покоилась на знании того, что мою спину прикроет Лариса.) Однако же солдаты на часах у входа в здание были совсем не похожи на террористов, с которыми мы столкнулись в Афганистане: их опрятная одежда и учтивое поведение среди общего безумия были особенно не к месту. Ища их доверия, мы по очереди представились, и один из охранников доложил о нас старшему офицеру, майору Самаду. Вскоре появился и сам майор, окруженный солдатами. Он выбранил охранников за то, что они не стоят по стойке "смирно", и выслушал наше предложение. Достав небольшой коммуникатор, он тихо заговорил с кем-то, кто мог быть, предположил я, самим генералом Саидом. Несколько минут спустя мы шли по темному коридору вслед за майором.
- Пожалуйста, простите этих людей, - произнес он убедительным тоном и на чистом английском. - В таком месте, как это, трудно поддерживать дисциплину.
- Это понятно, - ответил полковник Слейтон. - А вашему командиру не приходит в голову привести в порядок улицы?
- Постоянно, - вздохнул Самад, - но нашему правительству нужны деньги, видите ли. Мы потеряли последний из наших "F-117", а они, как вы знаете, полковник, и без того безнадежно устарели. Казино обеспечивают нам достаточно денег для закупки во Франции новейших противовоздушных вооружений, но для приобретения нового самолета доходов от азартных игр не хватает. Поэтому мы миримся с этим оскорблением очей Аллаха там, снаружи, - он показал в сторону центра города, - и молимся, чтобы Пророк, да будет его имя благословенно и да пребудет душа его в мире, простил нас, поскольку мы сражаемся именем его и ради триумфа истинной веры в Малайзии.
Слейтон кивнул.
- Сколько самолетовылетов в день на вас совершается?
- Мы не знаем точно, - ответил Самад, - хотя вчера, нам казалось, мы насчитали не менее девяноста семи… - Его прервал внезапный звук падающих кеглей и вежливые аплодисменты, раздавшиеся откуда-то спереди. - Ага! - просиял Самад. - У генерала, похоже, все идет отлично!
Кегельбан, в который мы зашли, был роскошно обставлен, но почти пуст. Здесь были две или три группы охранников, стратегически размещенных на большом пространстве. Возле одной из пар дорожек стояли, прихлебывая кофе, несколько очень хорошо одетых малайских офицеров. Кофе, похоже, разливали из большого расписного самовара на затемненной стойке бара. Низенький человечек - его форма отличалась лишь тем, что была выглажена лучше, чем у остальных, а галуны и знаки отличия сияли заметно ярче - отправлял по дорожке шары, один за другим. Он явно был начинающим, но недостаток умения с лихвой возмещал энтузиазмом.
Это, сообщил майор Самад, и был генерал Тунку Сайд, бич Куала-Лумпура и проклятие Объединенных Наций.
Маленький военачальник, извещенный о нашем визите, перешагнул ограждение и, ухмыляясь в аккуратно подстриженные усы, пожал руку каждому из нас, кроме Ларисы.
- Ужасно интересная игра этот боулинг, мои неверные друзья! - сказал он. Английский его был даже безупречней, чем у Самада. - Я, однако, не уверен в его происхождении: одни говорят, что это голландское изобретение, другие - что его выдумали англичане. Но, полагаю, нет никакой разницы, потому что и те, и другие в свое время правили Малайзией!
Ужасный взрыв снаружи вдруг сотряс здание, и с высокого потолка посыпались штукатурка и бетонная пыль. Еще нескольких взрывов, и мной овладело постыдное желание укрыться под ближайшей скамьей. Но генерал Сайд лишь глядел вверх, уперев руки в бока.