Городницкого, Кукина. Мужские партии автор-режиссер в основном сам озвучивает приятным баритоном (Виталию, правда, достается пара эпизодических ролей), а когда наступает время женского соло, он вручает очередной девушке листок-текст с указанием, на какой мотив петь. Никого не обделяет вниманием, все успевают побыть Джульеттой.
Атмосфера, я бы сказал, вполне одухотворенная.
Небольшой бассейн сначала был холоден, и в него кидались, выйдя из парилки. Но вот наступает торжественный момент, переход к программе развлекательной. Хозяин дома нагревает в бассейне воду и одновременно выключает свет. Играет негромкая музыка, и как бы объявляется общий танец. Все погружаются в теплую влагу и начинают с хохотом играть, толкаться, опознавать друг друга на ощупь. Прятки для взрослых. "Ой, кто это?" – "Это не нога, а совсем другое!" -
"Кто-нибудь один пускай меня отпустит, а то разорвете!"
Мне, пожалуй, еще рано принимать участие в этом спектакле. В следующий раз, может быть. Направляюсь в задумчивости в предбанник – и по глазам меня бьет внезапная женская нагота. Ничего особенного: еще одна девушка прибыла на банный бал и только что переоделась, так сказать, в костюм Евы. А я неожиданно Адамом оказался.
Неожиданность и непредсказуемость – вот что главное в том впечатлении, которое на нас производит обнаженная женственность.
Вспомним детство: самое интересное кино – это раздетая тетенька, нечаянно увиденная в окне. Ведь к условности – пляжной ли, банной – мы довольно скоро приспосабливаемся и через несколько секунд уже не поедаем глазами откровенную наготу. Сейчас там, за порогом предбанника, резвится коллективное распаренно-розоватое тело.
Чрезмерная чистота, отмытость – это, если на то пошло, состояние искусственное, не природное. А здесь, в девушке этой, взгляду предстает естественная бледность с оттенком желтизны, потная усталость, накопившаяся за день, на талии – следы от резинки только что снятых трусов. Женственность вместе с жизнью, а не отдельно.
Да, тело Вики я увидел раньше, чем лицо. И так меня тогда шарахнуло, что не меньше года пришлось в себя приходить. Я вообще-то не сторонник нормативов и стандартов: и дылды непомерные мне часто нравились, и толстушки грудастые, как большинству мужиков, и мини-создания. А Вика – она оказалась, одним словом говоря, очень ладненькой. Думаю, если привести ее в Лувр, раздеть и рядом с безрукой богиней поставить, какое-то сходство обнаружится.
А лицо – лицо, я бы сказал, миловидное, кроткое, к себе располагающее. Что меня тоже с толку сбило. Мелкие лица и остренький подбородок – это же мне категорически противопоказано. Почему, спрашиваешь? Не знаю. Но знаю, что мои женщины – это женщины открытые. Бета, ты, Вита. А закрытая, с мелкими чертами лица и остреньким подбородком может поделиться со мной только телом, но не душой. Раньше я этого не понимал, совершенно не сек фишку.
В детстве, помню, меня поразила прописанная в каком-то календаре восточная мудрость: "Кто знал много женщин, знает женщин. Кто знал одну женщину – знает любовь". Восточные афоризмы, в отличие от западных, всегда верны. Живя с Бетой, в Бете, я женщин не знал абсолютно, но любовь знал… И эта, первая, жизнь при мне, никуда не делась. А с тех пор, как ты меня совратила – уж не прибедняйся, окрутила тогда дурачка в два счета, – с тех пор я немножко начал и женщин как класс понимать…
Ее же внезапная встреча со мной нисколько не смутила. Прикрылась полотенцем и первая говорит: "Добрый вечер!" Вместе с ней прохожу в парилку, по дороге знакомимся. Она работает в каком-то новом, мне пока неизвестном театре пластической драмы – ну, типа пантомимы.
Прямо после спектакля сюда приехала. В детстве акробатикой занималась, вот и пригодилось это теперь. Хотя театр, судя по всему, небогатый. И еще довольно быстро докладывает: "Мне тридцать пять лет".
Тридцать пять! Так обнажиться перед незнакомым человеком! Ничего подобного не бывает, наверное, ни в каком стриптизе. Я, конечно, об этом виде искусства сужу по американским фильмам, но попробуйте представить себе, что кто-то сует голой танцорке купюру со словами:
"Мисс, скажите, сколько вам лет?" Денег не возьмет и ответа не даст.
Не так ли?
А тут, кажется, милая мисс какое-то особенное доверие ко мне испытывает. Да и вообще нравится мне, что она такая взрослая, даже постарше Виты. Из парилки Вика в бассейн ко всем не идет, а, положив полотенце на скамейку, становится под холодный душ, целомудренно повернувшись ко мне спиной. Я забираюсь в соседнюю душевую кабинку: есть что охладить…
Мы садимся рядом на скамью, по соседству с нами – спящий голый писатель, как бы в роли такого античного Пана. Вика ненапряженно молчит, слегка улыбается, но руки уже сцепила, прикрыв ими грудь.
Мне хочется ее обнять, но не здесь и не так, а по-честному, одетую.
Возвращается основной состав. На появление Вики никто особенно не реагирует, только Маша подсаживается к ней и быстро-быстро рассказывает о прослушанной сегодня версии Шекспировой трагедии. Но
– уже наступает время театрального разъезда. Негромкие разговоры: кто куда и с кем. Виталий усаживает в "шкоду" самую разбитную из участниц (ей уж точно не больше двадцати пяти – верен парень своему слову), а Вике и мне предлагает доехать вместе с ними до ближайшего метро.
– Мне "Ленинский проспект" подойдет, я ведь до "Пушкинской", – объясняю не то Виталию, не то Вике.
– И мне "Ленинский" подойдет, – присоединяется Вика, не уточняя, однако, своего дальнейшего маршрута.
Бета завтра утром возвращается из Москвы. Не хотелось бы встречать ее после… Да и по отношению к новой девушке не очень честно – использовать ее в качестве аперитива перед радостным воссоединением с любимой…
Пока я болезненно раздваиваюсь, поезд пролетает два перегона, и Вика спокойно оповещает:
– Мне на "Нарвской" выходить.
– Я вас провожу.
– Я не домой, я к тете иду ночевать. И еще я ей укол должна сделать.
Чувствую даже некоторое облегчение. Тетю – пускай колет, а я уже начал побаиваться новых уколов в душу.
Это даже приятно – бескорыстно провожать молодую симпатичную даму до парадного на проспекте Стачек, пусть и рискуя не успеть на последний поезд метро. Как прощаются в таких случаях? Целовать руку – не в моем стиле, не умею. А потянуться губами к лицу не получается, это слишком серьезно, это не голышом рядом в бане сидеть. Вика улавливает мою внезапную скованность и протягивает узкую ладошку:
– Большое спасибо, что проводили. Если захотите – позвоните, буду рада.
И прощается со мной глазами. Во взгляде оба варианта: и навсегда, и до следующей встречи.
…Все это, конечно, красиво и трогательно, но уже с этого момента
Вика меня начинает обманывать. Попрощаться попрощалась, а стоило мне домой прийти и лечь в постель, как она заявляется ко мне сновидением
– в том самом неприличном виде, в каком я, на беду свою, углядел ее в предбаннике. Не могу сказать, что просыпаюсь в спокойном состоянии. Сначала был раздвоен, потом рас-троен, теперь уже речь о расчетверении идет!
Да-да, и о тебе всегда помню, можешь не сомневаться. Причем без каких-либо конкретных видов на будущее. Просто хочу, чтобы тебе было хорошо. Вот уладится все в твоей жизни – и я тебя с чистой совестью забуду. Сложный цвет глаз забуду, бутончик твоих губ, их прохладный вкус с ветерком на Ильмень-озере, бедра твои уютно-шелковые, широкие и гостеприимные забуду, искривленные мизинцы на ступнях, забуду подземный монастырь со свечками, учащенное твое дыхание и бесконтрольно вырывающиеся слова… И где у тебя синева неожиданная – тоже забуду…
23. ДВЕ НОВОСТИ…
И обе хорошие. И обе связаны с одним небольшим, но великим городом.
Первая – твой звонок с позитивной информацией о семействе. Я уверен, что именно благодаря тебе и муж твой поправился, и дочка психологического равновесия достигла. Я же говорил, что у тебя феноменальная душевная энергетика. А ты, помню, еще так иронически:
"Энергетика… Энерджайзер… Дюраселл…" Вроде девушка ты гуманитарная, а так плоско-материалистически понимаешь понятие "энергия". Душевный потенциал эмпирически не исчисляется, но это – реальность. И дочь, и муж получили от тебя необходимую дозу излучения в нужный момент. А у меня ты была для кайфа, для блажи, для опьянения. Поэтому наши с тобой отношения там, наверху, и не утвердили – знали, что ты скоро понадобишься по месту жительства, брака и материнства. Сурово, но справедливо.
Повеселев, отправляюсь в свое бюро пешком. В ровном настроении я пользуюсь какими-нибудь транспортами, а пешком хожу либо в очень плохом, либо в очень хорошем расположении духа. Фирма наша уже дважды перелетала с места на место, а теперь угнездилась в Басковом переулке, между улицами Маяковского и Восстания. Скромненько так, простенько с виду. Вход со двора. Поднимаешься по замызганной лестнице на третий этаж, нажимаешь на кнопку и оказываешься в пространстве светлом, уютном и ароматном – сложный букет из запахов доброкачественного кофе, дорогих сигар и чистеньких деловых девушек.
Куда-то это все поразбежались? Сажусь рядом со столиком отсутствующей секретарши, и рассеянный взгляд мой падает на листок с довольно потешным текстом: "В целях повышения конкурентоспособности фирмы устанавливаются следующие правила для персонала…" И далее – подробнейшая инструкция по форме одежды. Никаких там маечек голопузых – "белая блуза и темные брюки (не джинсы)". Можно в юбке, но тогда обязательны колготки в любое время года. Джинсы и мужикам запрещаются – слава богу, что я тут не "персонал", а приходящий эксперт. Ничего шерстяного сверху надевать нельзя – ну это уж просто садизм, при нашем-то климате и не зависящем от погоды сезонном отключении батарей. Обувь должна быть начищенной – тут я готов согласиться, тем более что администрация обязуется обеспечить всех на рабочем месте щетками и кремом. Дочитываю до слов: "Нижнее белье должно быть…" – и тут, как назло, страница кончается. А второй нету.
Какое же продолжение там следует?
Тут как раз секретарша возвращается. Европейского типа, молодая – но не слишком! – дама, живое воплощение спокойствия и уверенности.
Извещает, что шеф будет с минуты на минуту, что он очень просил меня подождать: есть серьезный разговор. В этот момент у меня вырывается почти непроизвольно:
– А вы не покажете, каким все-таки должно быть нижнее белье? А то я просто заинтригован…
Она смотрит невозмутимыми зеленовато-продолговатыми глазами Орнеллы
Мути – и вдруг медленно и плавно начинает расстегивать пуговицы своей белой, согласно должностному стандарту, блузы. Первую, вторую, третью. Белый бюстгальтер с розочкой между двумя чашами замечательно контрастирует с посмуглевшим где-то в Египте свежим и в то же время взрослым телом. Не всем женщинам и не всегда загар идет, но в данном случае то, что надо.
– Большое спасибо, – говорю. И начинаю осторожно объяснять, что вообще-то имел в виду письменный нормативный документ. Ну что, смутится или засмеется?
Ни то, ни другое. Находит и вручает мне вторую страницу приказа, после чего начинает в том же сдержанно-достойном ритме застегивать свои тайны.
Читаю, что нижнее белье "должно быть соответствующим и не отвлекать сотрудников-мужчин от работы". Что за пошлость! Разочаровала меня бюрократическая мысль – в отличие от только что увиденной живой картинки. А тут уже и шеф своей стремительной походкой приближается.
В строгом синем костюме, белой рубашке и бордовом галстуке: личный пример безупречности показывает.
У меня с ним сложились странноватые отношения. Он на несколько лет моложе и потому немного меня стесняется. Хоть и выпивали с ним пару раз, но так и остались на "вы". Что вполне понятно. Проще ему будет когда-то сказать, ко мне обращаясь: "К сожалению, фирма в ваших услугах больше не нуждается". "Твоих" прозвучало бы грубо.
Прежде чем приступить к разговору, шеф долго и внимательно на меня глядит, бессловесно. Я тоже молчу и смотрю в лицо, знакомое детально: близко посаженные небольшие глаза, тонкая носовая кость, на губах всегда двусмысленная такая усмешечка. Произнеся глуховатым голосом коротенькую фразу, шеф вынимает из стола и торжественным жестом шлет мне красивый конверт. Открываю, а там ни много ни мало тридцать зеленых купюр. Точнее, светло-зеленых, европейских.
Большего, чем доллары, формата, а на сегодняшний день и большей покупательной силы – соответственно текущему курсу.
Три тысячи безусловных единиц! Таковы лавры за новгородскую разработку. Было за чем сюда приходить! И сумма симпатичная! Не слишком толстая, но и не слишком худая. Больших проблем – квартирно-ремонтно-дачно-автомобильных – ею не решить, конечно, зато сколько удовольствий можно купить! И моральный тонус приподнялся. В богачи мы не метим, но и в ряды нищих тоже пока не попали. Никак не скажешь ведь: в кармане этого нищего были жалкие три тысячи евро.
Или: бесперспективный маргинал пришел в офис и получил сто тысяч рублей (а тут даже побольше ста тысяч будет). Абсурд!
Надо будет матери к Восьмому марта субсидию выделить. Или лучше купить ей новый телевизор с видиком и привезти на дом. Чтобы "Сагу о
Форсайтах" смотрела и пересматривала она в правильном цвете.
А какие еще идеи? Денежки, когда я их в карман отправляю, уже начинают понемногу жечь руки, того гляди, прожгут конверт, пиджак, пальто и самого меня превратят в пылающий факел. Срочно требуется кутеж. Нужна какая-то роскошь. Где ее взять в нашем строгом, стройном городе?
Но – нашел…Нашел я город еще строже, хотя и отнюдь не стройнее.
Называется Лондон. В Лондоне – гостиница "Уайт лиф", в гостинице – скромный номерок, в номерке – двуспальное ложе, на ложе – нагая
Беатриса со стаканом эля в руках. А я – не то рядом, не то прямо в ней, как часть ее неотъемлемая…
Дело в том, что, возвращаясь тогда домой с мешком евро, увидел я рекламку разных там туров и подумал: а чем я, блин, хуже какого-нибудь, на хрен, Березовского? Он торчит там в Лондоне, а
"back in the USSR" у него не получается, разве что в Грузию на денек пробрался. А я могу и туда и обратно. Бета бывала в нескольких странах, но Ла-Манша еще не пересекала. Гордая она у нас дамочка: "Я езжу за границу только с научной целью, как написано в одной советской пьесе. Вот когда Англия дорастет до моей высоты – тогда и пригласит". Ну, думаю, этого ждать не переждать. Англичане, с одной стороны, самые умные люди в мире: Шекспир типа, Льюис Кэрролл опять же. С другой стороны, они же самые консервативные и, что самое непонятное, больше всего на свете уважают нарушителей ихних же правил. Классический пример – пресловутая принцесса Диана.
Несчастная женщина, севшая на иглу дешевой популярности. Манила к себе этих журналистов и фотографов – и от них же погибла. Что она, такая уж красавица, умница? Да у нас в любом провинциальном пед- или мединституте неотличимая от нее девушка-двойник точно найдется…
Ладно, царство ей небесное, а я Беатрису в этот Лондон насильно отвез… Скромный подарок к международному женскому дню.
А тебе отсюда отправляю цветную английскую открытку вежливого содержания, чтобы и муж, и дочь могли прочесть. И почерк такой беспечный, и лондонская печать… Придет к тебе не раньше чем в начале апреля, так что я, чуть-чуть опережая время, вполне могу войти в роль Анны Снегиной и бормотать про себя с опережением на месяц:
"Теперь я от вас далёко. В России теперь апрель. И синею заволокой покрыта береза и ель". Черт, даже глаза повлажнели: какие, однако, строки слезобойные…
Да, о России в третьем лице я, может быть, вообще впервые в жизни подумал. Здесь, стоя на нулевом меридиане. Ну почему мы такие бегуны? Чтобы понять свою привязанность к жене-родине, нам обязательно надо сбегать в страну-любовницу… Такие вот дела.
А ты изменилась за последние месяца два. Ты все время себя слабой женщиной обзывала, но расставание со мной тебя, как ни странно, только укрепило. И, когда жизнь прижала, ты такой силы набралась…
Просто чувствую, как ты ни от кого не зависишь, как живешь прежде всего внутри себя самой и притом другим можешь многое дать. Удастся ли мне на тебя, такую новую, когда-нибудь посмотреть? Не уверен. Но, как сказано в той же поэме, вы мне по-прежнему милы, как родина и как весна…
24. ВЕСНА…
Весны-то у меня с тобой как раз и не было. Ты у меня вся летняя, влажная и горячая, даже зимой. Пытался от тебя отделаться при помощи грустной и осенней большой Виты, а ее куда-то унесло. Вижу ее только в нервных своих снах. Быстро проходит она по темной улице в длинном атласном белом платье, на высоких каблуках, а ее кто-то преследует.
Она убыстряет шаг, на лице ужас… Пробуждаюсь, снова засыпаю – и тот же кошмар прокручивается. Вот что у меня осталось от беззаботного приключения.
Теперь из нашей питерской мокрой и холодной весны звонит мне небольшая Вика и зовет на себя. Зрелище называется "Темные аллеи".
Два билета мне оставлено на входе.
У Беты лекция на вечернем отделении, да и едва ли уместно было бы с нею приходить. Как ей представить новую знакомую? Девушка, с которой я мало знаком, потому что видел ее в основном голышом? И вообще – идти или не идти? Тридцать пять лет и одинокая. Что одинокая – это точно. У меня слегка наметался глаз насчет женщин. Ведь я теперь донжуан, пусть с кандидатским, менее года, стажем.
Существует такое шахматное правило: тронул – ходи. Я Вику в буквальном смысле не трогал, хотя и с голой рядом сидел. В переносном же смысле она меня очень тронула. И есть, в конце концов, нормы вежливости. Я с артистами никогда не бывал знаком, но, наверное, на приглашение нельзя отвечать неявкой без уважительной причины… Будет она со сцены искать взглядом приглашенное лицо – и не найдет. За что так обижать человека?
Все! Нравственный императив заработал и везет меня куда-то в район
Парка Победы, где я сижу в небольшом, но полностью занятом зальчике
(снова стали люди в театры ходить, а я-то думал, что искусство погибло после моего ухода из рядов активных зрителей) и из третьего ряда смотрю прямо в глаза Вике, которая в черном трико изгибается на сцене. В руках у меня купленные по дороге три красные розы – большие, бросающиеся в глаза и делающие меня почти участником спектакля. Господин с розами.
Идея, конечно, довольно странная: молчаливыми жестами изображать
"Темные аллеи", где так важны слова, интонация. Я эти рассказы с юных лет почти наизусть помню: седьмой том из коричневого девятитомника Бунина был для нас когда-то книгой номер один. Теперь эротикой завалены все магазины, но уверен, что бунинского уровня никто не достиг. И не собираюсь проверять это путем чтения глянцевой похабщины. В скромной программке обозначены три рассказа: "Генрих",