Да, все, что было в душе собрано, накоплено, – все вмиг обнулилось.
Это я уже с самим собой толкую – тем более что тебе не до меня, есть поважнее проблемы, чем нянчиться с избалованным мужчинкой, который когда-то тебя соблазнил, а потом, по сути, обманул и бросил. Забудь меня, пожалуйста. Не стою я внимания.
Вспомнилось: гуляем как-то с Бетой вниз по Фонтанке. Далеко ушли, потом на Измайловский свернули. И там, между базаром и собором, вдруг видим мальчика двух-трех лет, отбившегося от своего сопровождения. Без присмотра он залез в грязную лужу и полностью изгваздал свой голубой и весьма недешевый комбинезончик. Растопырил испачканные ладошки и, глядя в пространство, громогласно вопрошает:
"Зачем я это сделал?"
Мы оба и рассмеялись, и умилились. Прежде всего потому, что в подсознании нашем живет мечта о таком вот внучонке. А потом, когда примчалась красивая юная мамаша и увела мальца домой отмывать, Бета прокомментировала: вот он, русский человек, в чистом виде, хотя и конкретно в грязном. Переступает заветную границу, зная, что нельзя, что хуже будет, а лезет все равно. После чего с той же искренностью и непосредственностью кается и понять не может, как и почему в лужу залез.
И вот теперь этот мальчик – я. Ну зачем тогда в этот Псков поехал?
В Новгороде в безумие впадал… А зачем в Купчино потащился? Что я, донжуан, что ли? Да ни фига! Гордости ни малейшей не испытываю.
Сексуальным маньяком, коллекционером новых ощущений тоже не являюсь.
Пробовал себя потешить, вспоминая с физической точностью свои подвиги последнего полугодия, – так пришлось выключить память, потому что душа заныла-заболела со страшной силой. Тела могут с одним кайфом соединяться, но души – всегда еще и с болью.
Песня идиотская вдруг в голове заиграла: "Но вы вдвоем, вы не со мною". Правильно я раньше жил – вдвоем и больше ни с кем. Редкая была удача. А теперь я не вдвоем, теперь я – один…
Что же до Беты, то у нее и я есть, и целый мир, с которым она может открыто и честно беседовать. И удивлять меня каждый день. Как она осталась такой девочкой непосредственной? Когда вижу ее обнаженной, не верится, что этого тела касался хотя бы один мужчина. В том числе и я: в такие мгновения сомневаюсь в том, что существую…
И в то же время мысли у нее такие взрослые и смелые, какие в мою голову даже по ошибке не заходят. Вот говорим мы на темы морали и нравственности, сравнивая нынешнюю молодежь с нашим поколением. Юные теперь очень рано начинают сексом заниматься: взять хоть Сашку нашего, который уже столько герл-френдов успел сменить. Но мы оба думаем, что молодая поросль, по хорошей буржуазной традиции, перебесится и в итоге придет к любви, к семейному идеалу. А наши ровесники были в свое время искусственно связаны, стеснены – и жилищными условиями, и советской моралью. Теперь дорвались до сладкой жизни и добирают недополученное.
– А вообще, – Беатриса резюмирует, – в этих вопросах нет и не может быть равенства. Все очень индивидуально. Один пять любовниц заведет и чистым душой останется, а другой только посмотрит с вожделением на чужую женщину – и тут же опустится до скотского состояния.
К какой же разновидности она меня относит? Не стал уточнять…
21. СЕРЕДИНА ДЕКАБРЯ…
Время покупать новогодние подарки. Только подумал об этом – вырастает передо мной парфюмерный бутичок. Ты заметила, что раньше мы везде магазины искали, а теперь они сами за тобой прямо-таки бегают, услужливо возникая перед глазами в нужный момент? Тогда большой длинный спрос рос отовсюду, а нынче сплошное предложение открывает нежные объятья.
Бета говорила мне, что забыла, возвращаясь из загранки, купить в
"дьюти-фри шопе" тушь для ресниц (слишком коньяками увлеклась девочка!). Ничего, зато у меня теперь есть возможность отличиться.
Рассматриваю разноцветные и разнофирменные трубочки. Есть круглые, есть граненые… Приближается ко мне длинноногая в форменном бордовом костюмчике и с бэджиком "Оксана" над левой грудью. Есть с кем поговорить на актуальную тему.
– Оксана, скажите, пожалуйста, какая из них самая лучшая? Такая, чтобы в принципе любой женщине подходила?
– Ну, это кому что нравится.
– А ваши изумительные ресницы во что одеты?
– "Ив Сен-Лоран", – кокетливо плечиками поводит.
Так, значит, берем одну для Беты, еще одну – для Сашкиной подружки
Насти (надеюсь, заглянут они к нам на праздники). Значит, всего…
– Мне тогда четыре "Ив Сен-Лорана", пожалуйста.
– Какой покупатель интересный!
А чего, собственно, удивительного? Жизнь у меня такая – большая жизнь. Выхожу с гордым видом и с красивым пакетом, в который мне
Оксана, помимо приобретенных "Сен-Лоранов", еще и бесплатных пробных флакончиков с духами накидала.
Сегодня, между прочим, встречаюсь с одним пареньком из Новгорода. Я же тогда наладил связи, в том числе и деловые. Паренек тебя знает, работает по соседству с твоим офисом. Захожу в переговорный пункт у арки Главного штаба.
– Можно вам через новгородского товарища передать малюсенький, совсем символический новогодний подарок?
– А разве бывшим любовницам дарят подарки?
– Ты никакая не бывшая. Настоящая любовница не бывает бывшей, как не называют бывшим ни одного президента США. Он пожизненно именуется президентом Соединенных Штатов Америки, а один, Джонсон кажется, уйдя в отставку, этот титул даже на воротах своей загородной виллы начертал.
– Сравнение лестное. Только уж, извини, я на двери своей квартиры не напишу "любовница некоего Петрова"… Погоди-ка… Ведь реальное место американского президента занимает следующий. Значит, и у тебя следующая появилась?
– Это не совсем телефонный разговор. Можно потом расскажу?
– Не можно, а обязательно. Я из тебя все выну. Врать будешь жене, а мне доложишь всю правду. Можешь в письменном виде.
Господи, опять слышу твой смех. Что, ты успокоилась? Что, я действительно могу тебе и про Виту рассказать? Наверное, у тебя есть кто-то. Или мужа снова полюбила. Ладно, я ведь сам хочу, чтобы тебе было хорошо.
Теперь позвоним купчинской купчихе (так я Виту про себя называю за кустодиевские формы ее тела). Но тут происходит нечто. Только произношу свое скромное имя, как на меня обрушивается трехэтажный каскад из выражений, которые даже не каждому мужику впору выговорить. А потом короткие гудки. Не туда попал? Нет, голос был тот самый, и говор "ма-асковский". Но какие основания, черт возьми, были у нее меня так далеко посылать?
В смятении отправляюсь в свой офис, но по дороге решаюсь еще раз набрать злополучный номер и в ответ на ее уже спокойное "алло" осторожно начинаю:
– Извините, я тут звонил и спрашивал Виту…
– Ой, это ты? Ты, который тогда в испанском ресторане?
– Да, в испанском, но, может быть, не один я…
– Да нет, теперь уж я твой голос точно узнала. А потом, после – ты такой нежный был и трепетный, я запомнила. Как здорово, что ты перезвонил! А я тебя спутала с другим Юрой, это такой гад… Положила трубку – и вдруг сообразила, что это мог быть ты. Сижу и ругаю себя последними словами…
– Ну, последние слова ты на меня вылила. Неужели бывают еще круче?
– Ой, да ты еще и остроумный! Я должна срочно возместить тебе моральный ущерб. Давай назначим время и место.
Нет, совсем она не купчиха. Дарит себя щедро и безоглядно. А как моему подарку скромному обрадовалась! Вообще девушка, я сказал бы, очень реактивная. В том смысле, что реагировать умеет классно.
Лишних вопросов не задает, но уж если спрашивает, то ответ выслушивает с полной эмоциональной отдачей, прямо впитывает каждое слово.
О себе рассказывает довольно откровенно, не оставляя поводов для недоумения, но и не грузит собеседника чрезмерным объемом информации. Степ бай степ: надо что-нибудь и на следующие разы оставить.
С мужем давно в разводе. Воспитывает одна десятилетнюю дочь: "Она у меня такая серьезная и как бы мужское начало в нашей семье представляет". Сейчас Вита оставила дочь на попечение своей матери и приехала в Питер по приглашению некоего "покровителя".
– Он примерно твоего возраста. Женатый, но намеревается развестись.
Сначала поселил меня в "Прибалтийской"…
– Зачем в таком дорогом месте?
– А для выгибона. Чтобы другим говорить: у меня тут в "Прибалтийской"…
– Я там был только однажды на фуршете…
– Жаль, что мы не встретились. Я тоже на фуршете одном там отличилась, когда еще только приехала, в самом начале. Напилась, забралась на стол в сторублевых туфлях и обматерила всю эту публику.
– Не сомневаюсь в твоих способностях, но как публика-то отреагировала?
– Да разве этих скотов проймешь чем-нибудь?.. Ну вот, а потом он мне эту халупу в Купчине снял. Даже не понимаю, почему не в центре.
Ему-то, конечно, все равно, куда на "мерседесе" подъезжать.
О ее профессии я тогда, кажется, спросить не успел. Позже всплыло в разговорах, что она в Москве врачом работала, в простой народной больнице.
– Знаешь, сколько врачи там получают?
– Знаю, но хотел бы полюбоваться тобой в белом халате.
– Ха-ха! Давай я для тебя простыней обмотаюсь и изображу доктора.
– Да нет, без всего – это еще лучше.
А тогда мы поздравили друг друга с наступающим, и дежурные пожелания вдруг прозвучали живо и осмысленно.
– Для меня новое счастье – это ты.
– А для меня – ты.
Где чья реплика – не важно. Хорошо, когда приключается такая симметрия.
Итак, встретимся в новом году.
22. ОДНАКО…
На Новый год Вита уехала в Москву. И собиралась там пробыть все дочкины школьные каникулы. А я в это время о ней мечтал. Нет, совсем не в плотском смысле. Мечтал о ней отдельно от себя.
Начало января выдалось холодное. Для меня, сибиряка, морозец – это всегда воспоминание о детстве. Как только выйду из подъезда – сразу уношусь на сорок лет назад и на четыре тысячи километров в восточном направлении. Гуляю в валенках по хрустящему снежку, потом лечу с горки, гордо удерживаясь на ногах и только на финише валясь в общую кучу малу. Исследую содержимое бумажного пакета с нарисованным на нем Дедом Морозом. Мандаринки, грецкие орехи, какое-то печенье неинтересное, а вот и шоколадные конфеты в бумажках – столько разных названий: "Ласточка", "Буревестник", "Южная ночь". Начинаю с примитивных "Школьных" или с цилиндрических соевых батончиков. Самые элитные поедаются в последнюю очередь: "Красная Шапочка", "А ну-ка, отними!", "Мишка косолапый", "Мишка на Севере".
Вот куда занесло меня воображение. А из сибирской в питерскую реальность оно возвращается через Москву. Там теперь минус тринадцать – пятнадцать. Вита собирается везти дочку на елку в
Кремль. Ходит по дому серьезная, сосредоточенная, без малейшей игривости на лице. Натягивает на свои длинные ноги теплые колготки и
Дашку одевает в шерстяные рейтузы, та капризничает. Конечно, бабушка тут ее избаловала, и теперь приходится девочку ставить на место, чтобы совсем на голову не села. Мать Вита преданная и даже самоотверженная, но в бытовом отношении отнюдь не царевна-лягушка.
Готовить, например, не любит и не умеет, в чем уже успела мне признаться. Но ребенка-то надо в эти дни покормить, чтобы совсем не потерять материнские права.
Вечер. Дашка еще колдует в своей комнате над новой компьютерной игрой: каникулы же – пусть отведет душу. А мамочка ее уже выключила свет и вытянулась во весь рост на двуспальной кровати. На ней только шерстяные носки (замерзшие за день ступни так и не отогрелись) – и больше ничего. Женщина расслабилась, закрыла глаза, положила длинные ладони на тяжелые груди. В темноте не видна улыбка, слегка коснувшаяся ее губ. Может быть, засыпая, Вита на минутку вспомнила обо мне.
Такие были у меня спокойные и чистые мечты. Появился в моей жизни большой, красивый и приятный на вкус человек – разве это преступление?
Я даже не торопился звонить: наверное, она остается дома и на старый
Новый год: охочие до застолий москвичи его всегда отмечают. Но пятнадцатого января праздничная полоса закончилась – пора напомнить о себе.
Два дня длинных гудков вызвали некоторое беспокойство. Задержалась дома? Ну почему я московский номер у нее не спросил? А ей, может быть, не до меня: мало ли что случается порой!
Дальше – то же самое… Чудовищное ощущение – набирать и набирать номер, зная заранее, что никто не ответит. Уже и ездил я на
Белградскую улицу, чуть свет туда заявился. Понажимал на кодовые кнопки – без толку. Потом пожилая обитательница этого подъезда выводила на прогулку рыжую собачонку, и я, фальшиво-бодрым голосом прокричав: "Доброе утро!" – прошмыгнул в еще не захлопнувшуюся железную дверь. Сам, между прочим, терпеть не могу, когда в мой подъезд проникают таким воровским манером. А, думаю, ладно, пусть на меня милицию натравят: может, менты помогут разузнать, где же гуляют эти длинные ноги с отчаянной головой.
Поднялся на восьмой этаж. Давлю с отчаянной силой на кнопку, слышу, как звонок там, внутри, соловьем разливается: что за мещанство – имитация птичьего пения! В ответ – тишина, и интуиция подсказывает, что уже давно квартира необитаема. Нет, это мазохизм какой-то!
Теперь-то я задним числом понимаю: Витой я ставил заплатку на то место, что стало болеть, когда я тебя от себя оторвал. А теперь и новая ткань закровоточила. Мне уже ничего не надо: только бы убедиться, что куртизанка эта цела, жива… Юридически она в нашем городе нигде не зарегистрирована. Исчезла – и поминай, как звали…
Как звали ее Виточкой и целовали в исступлении…
Конечно, наведался не раз в тот ресторанчик "Лас Торрес" на Невском.
Никакой Виты там не нашел, зато встретил Виталия – шапочного знакомого моего по вагону-ресторану и несостоявшейся деловой затее.
С ним паренек еще помоложе. То-се, говорят, у нас сегодня банная ассамблея, приглашаем! Хорошая компания, девушки очень достойные. А, думаю, в конце концов, я не министр, не генеральный прокурор, если и снимут мою голую задницу скрытой камерой, то по центральному телевидению не покажут, да и по городской программе тоже. К тому же такая шальная мысль посещает: а что, если Вита там окажется? Могу я ее представить голую в обществе голых мужиков? Могу. С печально-высокомерным таким выражением восседает на банной скамье между двумя пузато-волосатыми господами. Большая грудь на всеобщее обозрение, а большая грусть – глубоко внутри.
За углом, на Марата, у Виталия припаркована скромная бежевая
"шкода". Садимся – и так хорошо катится усталая душа моя по вечерним проспектам. Загородный, Московский, Ленинский… Забрались аж куда-то на улицу Доблести. Никогда там раньше не бывал. На Стойкости бывал, а на Доблести не бывал. Потом еще дальше в проулки заехали. Темнеет.
Что-то типа спортивной базы. А там – гибрид сауны с русской баней, и
Виталиев приятель – умывальников начальник и мочалок командир.
Переодетый в набедренное полотенце, вхожу в своего рода гостиную.
Пьянства особенного нет, только большие пузыри с пивом на столе да сухарики из пакетиков. Не пить собираются, не жрать, а вести беседы.
И довольно занятные, надо сказать. С нашим приездом как бы уже составился необходимый кворум, и слово берет председатель банного сообщества – многогранная личность лет шестидесяти с хвостиком.
Политик, ученый, представитель среднего бизнеса, театрал, меломан, бард, жизнелюб – и все в одном лице. Замечаю, что девушки и молодые люди называют его не по имени, а Алексеем Сергеевичем. Наверное, и фамилия у него небезызвестная.
Произносит он довольно остроумный спич во славу присутствующих девушек, украшая его надлежащей цитатой: "Быть женщиной – великий шаг, сводить с ума – геройство". Догадываюсь, что это Пастернак, и тут же вспоминаю, как ты, рассказывая мне свою историю с художником, иронически про "великий шаг" вставила. Тогда я, честно говоря, не понял юмора. Писатель Гера так заводится, что начинает декламировать целое стихотворение "Август" – хорошее, хотя и не совсем по сезону, после чего неожиданно отключается. Но, к счастью, вырубается не по тексту стихотворения (где все-таки о смерти речь идет), а просто засыпает на скамье.
Нравится мне здесь. Ощущение такое, что пришел я в Эрмитаж да и шагнул внутрь большой картины Рубенса или какого-нибудь там Пуссена с обилием обнаженных женских и мужских тел. Излучение со всех сторон. И не сексуальное вовсе. Просто все, кроме меня, раскрепощены, и каждый говорит что хочет. Кто декламирует стихи, кто сплетничает про отсутствующих членов команды, кто блещет умеренно похабным анекдотом. Группового секса явно не предвидится. Не похоже и на то, что девушек потом развезут по разным хазам, чтобы утром премировать их купюрой, оставленной на прикроватной тумбочке. Вот одна шустренькая, парикмахерша по профессии, рассказывает, как в своем авто на кого-то наехала, а Алексей Сергеевич обещает употребить свои высокие гаишные связи и все уладить. Приятельские тут отношения, товарищеские. А почему, собственно, товарищество должно быть только мужским? Снова вспоминаю однополые банные компании своей молодости: вот скука-то была! А здесь – нечто совсем новое.
Мужской состав укомплектован вполне демократично, все слои общества представлены: ветераны, молодняк и лица среднего возраста (куда и я могу войти). Девушки заряжаются природной энергией от ровесников, а от стариков поднабираются мудрости и культурки. Могут здесь они и друга подцепить на время, и мужа на… более длительное время – слово
"навсегда" в наши дни неактуально. В общем, вот где сегодняшняя
Наташа Ростова находит своего Андрея Болконского.
На мой субъективный вкус, правда, не хватает в этом банном парламенте хотя бы одной зрелой женщины, сорокалетней или под сорок.
Это увеличило бы степень представительности. Но… Вспоминаю тут же, как Виталий еще при начале вагон-ресторанного знакомства серьезно, раздумчиво признался: "Мужчины моего возраста сейчас интересуются девушками не старше двадцати пяти". А ему самому – максимум тридцать. Нет, с сорокалетками, по-видимому, могут работать немногие и только в индивидуальном порядке…
Девушка Маша увлеченно повествует:
– У нас тогда денег не хватало, чтобы в стриптиз-бар сходить. Так мы зашли на почту, пенсию Сережкину получили и как раз ее в том баре потратили.
Хорошо сохранившийся могучий красавец Сережка самодовольно сияет.
Вот с кого надо брать пример оптимизма! Ну что наши пенсионеры так ноют вечно, ведь месячной пенсии вполне достаточно для однократного посещения стриптиз-бара, да еще в обществе такой высокой и стройной подружки! Я, правда, не совсем понимаю, зачем этой счастливой парочке какой-то стриптиз понадобился. Эта Маша – сама по себе увлекательное шоу, да еще и личико у нее такое умное и живое, какое едва ли бывает у засмотренных профессионалок.
Алексей Сергеевич стучит карандашом по стакану с остатками пива.
Пришло время для культурной программы – оперы "Ромео и Джульетта".
Трагедия переделана в комедию, с приколами и стёбом, а каждая ария сочинена на мотив какой-нибудь бардовской песни: Окуджавы,