Содержание:
Белый шпиц 1
На согнутом локте 6
Андрей Кучаев
Темная сторона любви ( Рассказы )
От автора
Предлагаемые рассказы взяты из цикла, объединенного темой любви. Еще их объединяет манера подачи, когда каждую историю рассказывает другой человек, причем обращается он к кругу своих слушателей, скорей всего – друзей, людей неординарных, готовых также выступить в роли рассказчика… К ним я и призываю присоединиться читателей.
Белый шпиц
Рассказ врача-психиатра Сизова
Как вам известно, по профессии я врач-психиатр, но многие из вас, вероятно, будут удивлены, что и психиатры порой становятся пациентами неврологических клиник. Увы, это так, отчего в народе бытует даже расхожий юмор насчет врачей, которые сами "с приветом".
Не вдаваясь в подробности, скажу, что общение с не вполне
"нормальными" людьми не проходит и для нас бесследно. Однако, к рассказу.
На юге Германии, в маленьком городке Биберахе, расположенном в районе Боден Зее, я пролежал полгода в клинике неврозов для пациентов из бывшей России, если можно так выразиться. Россияне составляли там большинство. Если хотите, отнесите это к обострению ностальгии, я же скажу, что главной причиной для многих было обычное пьянство. Я на чужбине тоже чуть не спился. Это я так, к слову.
Там и повстречал я необычного больного, тоже переселенца, но не из нашей многострадальной матушки-России, а с тамошнего востока – бывшей ГДР, проще говоря, из бывшей советской зоны оккупации. Это особый народ, сейчас не об этих особенностях речь, хотя совсем не случайно, что именно из бывшей ГДР происходит родом новая канцлерша
Германии.
В клинике мы с моим новым знакомцем как-то сошлись – играли в шахматы, бильярд и беседовали достаточно откровенно. Он почему-то доверился мне, хотя был скрытен; и персонал, и его лечащий врач жаловались на трудности в работе с ним, которые вызывались этой скрытностью. Поверьте на слово, он доверился мне полностью, я не знаю, чем заслужил это доверие. Мало того, он не потребовал сохранения тайны. "Если вы расскажете кому-нибудь мою историю, вряд ли кто поверит вам, скажут то же, что говорят мне обычно, – бред сумасшедшего! Я потому и не рассказываю ее больше никому. Даже врачам".
Так что я не совершаю ни предательства, ни врачебного проступка, передавая его в высшей степени любопытную историю, где перемешаны и любовь, и страсть, и пережитый ужас, – короче, все. Как написал когда-то Сэллинджер в одном рассказе, "тут есть все и даже предчувствие смерти".
История, которую мне рассказал странный пациент, произвела на меня такое впечатление, что я на следующее утро по памяти ее записал так, как она была рассказана короткой летней ночью на балконе клиники, где мы досидели до первых криков просыпающихся птиц. И правильно сделал, между прочим, потому что пациент, что мне ее поведал, наутро исчез из клиники. По моим сведениям, он до сих пор в розыске, а свою запись я так и не решился никому показать… Даже полиции, которая приходила и опрашивала и персонал и больных. Меня в том числе.
Я не сообщил им ничего сверх того, что они слышали от других больных и персонала.
Кто знает, может быть, после того, что вы услышите, вы меня поймете. Вы будете первыми слушателями этой необычайной и мистической "были". Иначе я не могу ее назвать. Итак, я передаю эту историю от первого лица, как записал и, перечитав два-три раза, запомнил…
История, рассказанная пациентом клиники неврозов немецкого города Биберах врачу-психиатру Сизову
Все мои беды идут, как я позже понял, оттого, что я не был запланирован для жизни. Другими словами, я не должен был родиться.
Приговорен был еще в утробе. Медицине, особенно психиатрии, известны эти случаи всевозможных отклонений у людей, от которых родители пытались избавиться сразу после зачатия. Причин, заставляющих иных матерей избавляться от детей с такой поспешностью, бывает много даже в устроенном обществе, ну а уж в неустроенном, какое являла в послевоенное время побежденная Германия, особенно ее восточная часть, их было хоть отбавляй. Скажу по секрету, что и сейчас их хватает, да и какой это секрет?!
Экономическое чудо, как все чудеса, развеялось, золотые времена или, как их еще называют, "жирные годы" остались далеко позади, да вы и сами не можете этого не знать, хоть вы и "временный" тут, как вы сказали…
Во всяком случае, дети стали проблемой, и отношение к ним стало стремительно меняться. Да, да, спад рождаемости в развитых странах, и все в таком роде.
Чаще всего "травят" возможного ребенка из страха перед грядущим абортом. Идут в ход и хинин, и горячие ванны, да и химия постоянно расширяет этот спектр орудий убийства на ранней стадии развития плода.
Вырастают такие дети, если выживают, выдержав все "химические атаки", обычно ущербными психически, хотя часто с неординарными способностями.
Теперь о причинах. У родителей был уже один ребенок – моя сестра, которая родилась перед Берлинским кризисом, под грохот танков вчерашних союзников, готовых перегрызть друг другу глотки. Второго мать решила не заводить, не очень рассчитывая в грядущей жизни на отца, с которым, действительно, развелась через три года после моего рождения. Война разрушила не одну нашу семью, хотя мой отец не воевал, он был мал даже для "гитлерюгенда" и сформированных из него частей. Просто он вырос в эпоху черного рынка, холодной войны и плана Маршалла, который многим посулил больше, чем дал. Ему не очень нравилось работать в шахте, он занялся бизнесом, и его сначала посадили, а потом он ушел от моей матери к другой женщине – врачу, специалистке "по ухо-горло-носу"… Это другая тема. Но явился я в этот мир сразу как бы изгоем, родился очень больным, почти мертвым.
Меня спас дед по отцовской линии, когда уехали мои родители, махнув на меня рукой и оставив меня на попечение расстроенной бабки, матери моей родительницы, жившей в небольшом городке на Одере, на границе с
"новой" Польшей. Кстати, Польша первой и объявила еще в 1938 году претензии к немцам насчет "Польского коридора" и "свободной зоны
Данциг", с чего, я считаю, и начались разговоры о перекройке карты этой части Европы, а чем это кончилось – известно.
Так вот, сами родители махнули далеко на Северо-Запад Германии, не рассчитывая более на мое выздоровление, а рассчитывая хорошо заработать в "Рурском котле", где тогда еще работали восстановленные угольные шахты и сталелитейные заводы, которые назывались уже не
Круппа, а скромно именовались заводами Тиссена.
И тут дед Соломон, который бежал от нацистов в Польшу,- как выяснилось, убежать от них никуда было нельзя, если ты еврей и живешь в Европе, – нежданно-негаданно явился буквально с неба, или с того света, как вам больше нравится – он ведь сидел в концлагере
Освенцим, или Аушвиц по-немецки, и чудом уцелел, – так вот, он-то и нашел кормилицу-турчанку из гастарбайтеров, которая выкормила меня вместе со своим отпрыском. После чего дед опять надолго исчез.
Впрочем, это все не подтвержденные опытом мои домыслы относительно того, откуда на человека сыплются всю его жизнь всякие напасти! На этот счет существует множество суеверных объяснений, в какие нормальный человек не должен верить! Если вы из таких "нормальных" – забудьте все, что услышите… Короче, все сомневающиеся могут отбросить также и мои личные догадки о природе моих бед и рассудить так, как, скажем, рассуждаю порой я сам, устав от бесплодных поисков смысла этой истории.
А именно: во всем виноват человек сам. То есть я сам причина своих бед. Но в моем случае это все-таки будет неточно. Если быть точнее – виновата во всем собака, конкретнее – белый шпиц.
Он периодически появлялся в моей жизни. О том, как он появился в первый раз, вполне реально, я расскажу чуть позже. Мне хочется начать с другого эпизода, вполне мистического, который произошел уже здесь, на западе Германии, где я поселился после смерти моей супруги в небольшом городке, между Эссеном и Оберхаузеном. Я забыл сказать, что был некоторое время женат на убежденной "марксистке", которая, как выяснилось, просто притворялась таковой, а мечтала только об одном – о красивой жизни на Западе. Она не верила, что Москва позволит сломать стену, делала карьеру в Восточном Берлине, а такое раздвоение наказуемо: рак и скоропостижная смерть за день до триумфального сноса "стены"… Перед смертью она сказала мне: "Меня не будет, ты себе заведи собачку…" "Зачем?" – удивился я. "Она будет тебя ждать, собаки – существа верные, в отличие от людей!" – не знаю, что она имела в виду, но собаку я не спешил заводить, может быть, потому, что сам вроде собаки, очень привязываюсь к тому, кто
"приручил". А жена, я позже понял, такой верностью не отличалась. Но это – в сторону, о мертвых ничего или хорошо. Лучше о собаках.
Я заметил собаку в витрине маленькой лавки, вроде бутика, который в моем городке держала рыжая женщина. Как я понял, проходя частенько мимо, она была здесь и единственным продавцом, и хозяйкой, и дизайнером, и модельером и, наверное, портнихой. Иногда в лавке торчал мужчина, скорей всего, муж.
Витрина часто обновлялась, всегда демонстрируя рост экстравагантности вкусов владелицы, продиктованный таким же ростом этой тенденции в мировой моде. Я был в курсе, так как частенько глазел на дефилирующих красивых манекенщиц в телешоу, к тому же я не чужд изобразительных искусств, ибо я – художник-оформитель по профессии, мой хлеб – промышленный дизайн, как теперь это называется. С такой профессией без особых способностей состояние сколотить трудно, а в бывшей ГДР того времени и вообще было немыслимо. Подработать "налево" или "по-черному" кое-кому удавалось: наглядная пропаганда – плакаты, портреты, лозунги: Ленин, Ульбрихт,
Хонеккер. После крушения стены стало и с этим хуже. Правда, некоторые мои коллеги перестроились. Я знаю двоих, которые быстро стали живописцами школы, именуемой иногда "немецким постэкспрессионизмом", иногда "концептуализмом". Они рисуют тех же
Ленина и Хонеккера, но уже верхом на метле или на трубе крематория.
Свернутые набекрень мозги и войны весьма располагают к этой манере, хотя немецкий тип характера тоже нельзя сбрасывать со счетов. Только в немецком музее могут повесить на стенку бетонную плиту, к которой прибит рулон колючей проволоки. "Комплекс концлагеря". У вас он тоже, кстати, присутствует. Но я отвлекся… Я остановился, кажется, на описании витрины бутика рыжей хозяйки, в которой не было места ни проволоке, ни любым вывертам вроде экспрессионизма.
Общий колорит витрины зависел от времени года. Здесь рыжая хозяйка шла по пути прямолинейных ассоциаций, с поправкой на ее пристрастие к красному и оранжевому цветам, которые она щедро вносила в природную окраску своих красно-рыжих волос.
Зимой преобладали синие и белые с черным расцветки. Осенью – золотая с зеленым и рыжая гамма. Весной – голубые и розовые тона. Летом – сплошь пурпур с желтым кадмием.
Белый шпиц всегда стоял неподалеку от двери. "Шпицем" я его называю условно, у меня небольшие познания в кинологии, я просто помню мелких собак своего детства, когда после дворняг и немецких овчарок в немецких городах на востоке изредка можно было видеть мелких белых шавок с баранкой-хвостом, розовой раковиной пасти, остроухих и крикливых. Я думал почему-то, что они перебегают к нам из Польши.
Они, как правило, были не очень покладистого нрава, так что особенно не стоило соваться их гладить. Одна такая чуть не отгрызла мне кисть руки, когда мне было семь лет от роду, о чем я еще расскажу в своем месте.
Этот шпиц в бутике был гораздо более крупным, чем собачки моего детства, но такой же белый, остроухий, с недобрыми глазами цвета крыжовника, налитого мутной злобой со зрачком-зернышком посередине.
Приоткрытая пасть обнаруживала яркие белые клыки посреди россыпи мелких осколков острых зубов. Язык подрагивал от скрытой ярости в такт еле сдерживаемому рычанию в ритме дыхания. Я не то чтобы все это рассмотрел, но легко дофантазировал, понаблюдав за шпицем с улицы некоторое время, пока хозяйка хмуро и неодобрительно не уперлась в меня взглядом сквозь стекло. "Или заходи, или проваливай!" – ясно читалось на ее лице, которое через умелую косметику объявляло любопытным, что и в пятьдесят пять можно требовать всего, что полагается красивой женщине. Когда-то она была красива, примерно как Ева Браун.
Однако я не изменил своей привычке во время прогулок несколько минут постоять у витрины, разглядывая платья, накидки, шляпы, бижутерию и безделушки, составляющие живописную помесь натюрморта с интерьером или смесь рекламного застывшего клипа с инсталляцией в музее современного искусства. Молодец баба. Она дерзала, старалась на совесть ошеломить и заполучить клиента, а не просто пустить пыль в глаза. Хотя я бы ничего у нее не купил своей женщине, будь я сам клиентом среднего достатка, на которого был рассчитан бутик.
Кустарщина и претензия. А цены – в потолок.
Шпиц то исчезал, то появлялся. И всегда у двери. Словно его оставлял покупатель или, скорее, покупательница, пока она сама рылась в джунглях из текстиля, перьев, бахромы, кожи и джута. На него хотелось сесть, несмотря на опасения, такого он был удобного размера, такая манящая у него была белая пушистая спина.
Я не допускал мысли, что это – хозяйский шпиц, он слишком выпадал из стиля, назначения лавки. Почему его не мог привести муж, я не размышлял. Мне казалось уместней допустить постоянного посетителя или посетительницу с собакой. "Муж" торчал там и тогда, когда собака отсутствовала.
Руку мой "первый" шпиц в семь лет чуть не отгрыз мне при следующих обстоятельствах, существенных для дальнейшего рассказа.
Всем известно, что похоть, или, интеллигентно выражаясь, чувственность, пробуждается в человеке едва ли не с рождения. Но реализовывать ее требования человек начинает сознательно несколько позже. Во времена моего детства это бывало лет в четырнадцать, сейчас, говорят, более развитые дети.
Объектов для секса у всякого ребенка не так много, вспомним пресловутого австрийского доктора. Сестра и мать, с которыми я жил в одной комнате, являли для меня те самые две противоположности, на которые мир мужчин разделяет мир женщин.
Сестра олицетворяла чистоту и невинность, мать – остраненную загадочную женскую сущность из враждебного мира, где живут эти непонятные существа.
Что греха таить, от приятелей я кое-что слышал, так что к известному мальчишескому пороку я пришел в нужное время. Меня особенно не вдохновляли специальные открытки, анекдоты и рассказы сверстников, среди которых попадались и искушенные и испорченные. Я сторонился таких. Оставались постоянно мелькающие перед носом женщины. Сестре я отказывал в какой-либо половой принадлежности, она была товарищем по играм и порой соперником: мы, бывало, даже дрались с ней. Мать, наоборот, суровая со мной и почти чужая, до поры воспринималась мной абстрактной женщиной, одной среди многих. Однако стоило мне подрасти, как я только женщину в ней и видел: причем женщину, существующую без какого-либо мужчины рядом. Из Рурской области она вернулась с деньгами, но без мужа. Тогда мне уже стукнуло четыре года.
Наш послевоенный скученный быт не оставлял тайн в подробностях материнского туалета, в частности, ее приверженности к дорогому кружевному белью, дорогим ночным рубашкам. Тогда это все еще было дефицитом, но она доставала американскую синтетику и китайские шелка на "черном рынке". Еще одна загадочная для меня страсть суровой и одинокой неприступной дамы не просто немецкого, но уже
"социалистического" абсолютно образца. Не ошибусь, если скажу, что многие немки в тогдашней ГДР охотно вступали в СЕПГ. Реванш?
Самоутверждение? Тяга к порядку? Тогда для кого было это претенциозное белье, которое надевалось под строгий "партийный" костюм? Двойной стандарт – не отсюда ли он ведет свою родословную – от женских юбок?
Я же цепко и зорко замечал все эти кружева и оборки, раскиданные в нашей общей на троих комнате.
Может быть, здесь сказывались и последствия той травмы, нанесенной мне матерью еще в утробе. Сыграло роль и то, что мать, я уже говорил, не кормила меня грудью. Насколько я понимаю, кое-кто из мужчин прошел через подобное без особого ущерба для психики, я не склонен переоценивать значение и самого Фрейда, и сформулированного им "комплекса Эдипа". Но какую-то роль в формировании моего характера эти вещи сыграли.
Короче, детский подростковый грех у меня связался с образом зрелой женщины и всех ее бело-розовых причиндалов. Да еще с запахом духов, какими мать душилась сама и опрыскивала белье. Духи назывались
"Опиум", на коробочке изображена была некая безрукая женская плоть -
Венера, раскосая, как гейша.
Вообще запахи – это отдельная тема. Неплохо бы составить словарь запахов или что-то вроде путеводителя по запахам. Вы читали, верояно, Зюскинда? О, ничто так не волнует кровь, не будоражит воображение, как запах… Думаю, можно играть в шахматы запахов. Но это – отступление.
Противен я себе был невероятно в то время. Как всякий подросток, я мечтал о силе, славе, мужественности и всем том, что теперь известно как суперменство. Ничего удивительного – в подрастающем самце просыпаются и притязания на обладание оружием в борьбе за слабый пол. С этим как-то не вязался мой интерес к постыдным тряпкам и женским тайнам при переодевании.
Сестра же навсегда осталась символом чистоты, главным знаком каковой была бесполость.
Итак: с одной стороны – женская безгрешная бесполость, с другой – половая определенность и сопутствующие ей стыд и запрет.
Избавился же я и от этих фетишистских замашек и от подросткового греха окончательно в одночасье, благодаря как раз той самой собаке, белому шпицу из квартиры, что была расположена в верхнем этаже под самой крышей.
В доме, где я рос, шпиц был единственной собакой, которую держали просто для собственного удовольствия. Тогда, после войны, у простого населения немецкого провинциального городка на Одере не было еще принято держать иную живность, кроме кошек на деревенский манер – против мышиной угрозы. Люди посостоятельней держали еще немецких овчарок в качестве сторожей. Они остались от войны и лагерей. Шпицы попадались крайне редко.
Эти жильцы с верхнего этажа, держали именно шпица. С ним гуляла глухая бабка, редко – ее внучка, породистая девочка Мария-Анна, или
Марианна, как ее чаще называли. Шпица не спускали обычно с длинного поводка. Лишь изредка девочка отпускала его побегать на лужайке, когда там не толклись мы, уличные мальчишки.
В тот раз я гулял там один, несколько раздавленный стыдом оттого, что как раз утром "согрешил", мне хотелось буквально отрубить себе руку или кое-что еще.