Но шаг мой сделан, и предтрассовый мандраж уже не остановить. На лице загорается рассеянная улыбка, а глаза начинают блистать, подобно безумным глазам Грана. Мне долго не заснуть в эту ночь, лежать и пялиться через всю комнату в окно, видеть звезды и мягкий свет московского неба.
Эх, Сталкер, отчего вновь влечет тебя зона?
Тяжек был путь наш назад! Тяжек и томителен, будто горы и волшебное
Озеро не хотели нас отпускать. Если еще до Урала несла волна, то после весь путь наш встал, и уже ничего нельзя было с этим сделать.
Почему было так и отчего так сложилось, еще предстоит мне понять, но уже в начале движения Гран говорил:
– Дорога – это нам постоянный экзамен. Она все время ждет нашей реакции, здесь всегда состояние выбора, и от каждого шага зависит, что будет с тобою дальше.
– А как же везение?
– Везение на дороге – закономерность, прямая зависимость от тебя самого. Насколько ты открыт, насколько безупречен, насколько способен перешагнуть себя, насколько принимаешь и любишь все, что вокруг, – настолько легкой и радостной будет твоя дорога. Вот ты любишь сейчас то, что вокруг тебя?
Я оглянулась, пожала плечами. Мы шли по Омску, погода отличная, рюкзак не давил. Вроде люблю, почему бы и нет?
Зашли на рынок. Гран решил подкупить продуктов. Оставил меня с рюкзаками и убежал. Он оставил меня в углу, у пустых прилавков, куда никто не заходил, с двумя рюкзаками, каждый из которых мне по пояс, но не прошло и пяти минут, как рядом со мной появился долговязый тип и заговорил о том, как он любит туристов.
– Я сам в прошлом турист. Кавказ, Хибины, Саяны – где я только не побывал! Но теперь уже годы не те, не те совсем годы.
Говоря это, он делал скорбный вид, хотя лицо его, прическа и вся подтянутая фигура выдавали человека, который очень следит за собой.
Волосы у него были совершенно еще черные, на лбу лежала выбеленная прядь. Поверх черной, шелковисто блестящей рубашки с кокетливо расстегнутым воротом лежала плоская золотая цепь. Я его заметила еще издали, когда он замелькал в двух рядах от меня, возвышаясь над торговками немалым своим ростом. Я его заметила потому, что он был слишком не похож на всех, кто обычно ходит за продуктами на рынок.
– Годы не те, да и деньги зарабатывать надо, – продолжал он, и я вглядывалась в его лицо, пытаясь прочесть намерение, с которым он подошел ко мне. – Деньги зарабатывать, семью кормить. У меня раньше своя фирма была, а потом кризис, то да се… Сейчас вот экспедитором в ирландском ресторане работаю.
В подтверждение он потряс здоровой связкой лука-порея.
– Эх, молодость! – выдохнул потом. – Я должен вас непременно накормить. Вон там забегаловка одна есть, так себе, конечно, но приличная, меня там каждая собака знает. Сейчас мы туда зайдем.
Отчего-то мне не хотелось идти с ним есть. Я тянула время, ожидая
Грана, наделась, что он придет и кренделю этому в нашей компании откажет.
Но он не отказал. Мы втащились втроем с нашими рюкзаками в забегаловку, тип заказал еды, а себе еще водки. Мы ели, он рассказывал о жизни.
– Вы повенчайтесь, – говорил, глядя Грану в глаза не мигая. Гран молчал и улыбался. – Повенчайтесь обязательно и с детьми не откладывайте. Они вам потом опорой станут. Я вот в девятнадцать лет женился, так мне сын уже помогает. А еще дочка есть, маленькая, ах, какая у меня дочка!
Гран смотрел на него вполоборота, и улыбка его была косенькая. По ней я понимала, что он ни слову не верит, а так же, как я, пытается понять, к чему все приведет. А тип увлекся и стал рассказывать об аварии, в которую они с семьей попали: теща его погибла, а эта самая дочка, любимый ребенок, маленькая еще девочка, стала заикаться, и он теперь не знает, как быть. Лицо его раскраснелось, и шея тоже, и тот кусочек груди, что виднелся из-под расстегнутого ворота, был красный, а под скулой вспухла и пульсировала вена. Мы слушали молча.
Когда уже доедали, он достал солидную пачку денег.
– Вот что, – сказал он, – я дам вам пятьсот рублей. Деньги всегда пригодятся в дороге.
Мы стали отказываться, как-то неуверенно, друг на друга оглядываясь, но мужик был в своих действиях тверд. Пачка была из пятидесятирублевых, он отсчитал десять, положил на стол. Оглядел нас.
– Меня Петр зовут. Может, как-нибудь еще меня вспомните, – сказал, хлопнул оставшуюся стопку и, не прощаясь, вышел.
После паузы, достаточной для того, чтобы он скрылся, Гран поднялся и сказал негромко:
– Пошли.
Сгреб деньги, схватил оба рюкзака наперевес и ринулся из кафе. Я с тоской глянула на нетронутую тарелку нашего кормильца – и забрала оставшиеся кусочки хлеба.
С рынка мы бежали. Уходили дворами и путали следы. Разменивали в киосках полтинники, покупая какую-нибудь мелочь. Гран постоянно оглядывался, был сосредоточен и стремителен. Но никто нас не настигал.
Мы покинули город так же спокойно, как въехали. И водитель иномарки, подобравшей нас, спрашивал, громко и усмешисто, куда мы и почему путешествуем таким образом.
– Я не могу вас понять, – говорил он. – Я вот комфорт люблю.
Независимость.
– Так это и есть независимость, – отвечали мы. – Свобода. Идешь, куда хочешь, спишь, где хочешь.
– Нет! Куда как лучше в своей-то машине.
– Собственность – это уже несвобода, – говорил Гран, и водитель смеялся.
У него был здоровый, черный джип, в котором было просторно, мягко и все звуки тонули в кожаной обивке салона бежевого цвета. Ехал он так, что асфальт не ощущался под колесами вовсе и о заоконном пространстве удавалось забыть – проще говоря, он летел. В списке машин, о которых на трассе известно, что они не берут никогда либо в исключительных случаях, джипы стоят на первом месте. Но во всех правилах бывают исключения. Этот был как раз из них. На наш вопрос, куда и откуда он едет, он отмахнулся: "По сравнению с вами – дорогу перейти". Потом стал рассказывать о странах, где бывал. Он говорил много, как-то взахлеб, но неожиданно в его рассказах стали появляться дыры: будто забывая фразу, он замолкал, а после паузы продолжал с того же места.
На границе областей он остановился и сказал, откинувшись в кресле:
– Все, дальше я не еду. Спать мне надо.
– Так вы не в Тюмень?
– Я в Сочи еду. Из Иркутска. Вот уже восемнадцать часов за рулем, побойтесь бога. С вами хорошо было болтать, но всему есть предел.
Мы послушно вышли из машины. Он потянулся, размялся. Дорога была пустая, небо вечернее, облачное. Я с тоской втянула сырой воздух.
– Вас угостить? – спросил, направляясь к кафе.
Мы уже накинули рюкзаки, но заколебались. Гран неуверенно пожал плечом и глянул на меня. Я подумала, что ему неудобно отказываться и он хочет, чтоб это сделала я.
– Нет, – сказала твердо. – Нам в Тюмень бы побыстрее.
– Ну как хотите, – пожал плечами водитель и ушел.
Мы вышли на трассу, но в этот вечер никуда больше не сдвинулись.
– Обернись, смотри им в глаза и про себя говори: "Стоп!"
– И что будет? – спрашивает Серега, испугано взглядывая на меня.
– Все зависит от твоего намерения, – отвечаю серьезно. – Если оно у тебя сильное, машина перед тобой остановится.
– Просто сказать "стоп" – и все?
Чувствую легкое раздражение. Рановато, мы только-только с ним вышли.
– Нет, еще поднять руку. Понятно? – Неуверенно жмет плечами. – Тогда пошли. Сумку лучше положи. Нет, не надо так далеко, потом не найдешь. Положи рядом. Теперь оборачивайся к потоку, смотри водителям в глаза и говори: "Стоп!"
– Стоп, – произносит послушно Серега.
– Не обязательно говорить вслух. Это твоя команда, ты ее посылаешь, можно мысленно. Важно твое желание. А вот руку поднять стоит, иначе им непонятно будет, чего ты тут стоишь. И улыбаться.
– А ладонь открытой или закрытой держать?
Боги, дайте мне терпенья.
Теперь я рада, что послушала Ромин совет и поехала сюда на электричке. Рома сказал, что, если захотим стопом, лучше назад, а то мы будем день добираться до места и вернуться не успеем, а Серега не тот человек, с кем было бы по кайфу зависать на трассе на ночь.
Стоим, Серега честно держит руку; он впереди, и я не могу видеть его лица. Стараюсь не думать о нем, сосредоточиться на машинах. Разгар дня, поток большой, но все едут мимо и даже не смотрят в нашу сторону. Эх, дорога, послала бы ты нам одну машину и сразу до
Москвы. Хорошую такую, "длинную" машину. Хотя нет, разве так этот крот чему-нибудь научится? Придется и мне с ним попылиться на обочине.
А до чего хорошее, счастливое чувство! Даже ветер, этот особый, трассовый ветер, порывами от каждой машины, хорош и приятен мне, пускай и сносит порою кепку с моей головы. И запах здешний – все как родное. Вот только Серега… Тосклива его фигура, стоящая со слабо протянутой рукой. На кухне утром он ждал меня заранее, был при параде, вымыт и выглажен, только что без дежурного букета, зато с пустой дорожной сумкой в руках. Голос и глаза у него были такие, будто он всю эту ночь не спал. В электричке ехали по принципу
"зайцев", но это ему было не впервой; в городе он был галантен и старался казаться моим кавалером. Рассказывал с увлечением о предстоящих гастролях камерного оркестра, где теперь работает, и норовил незаметно взять меня под руку. Мне было смешно, убирала руки в карманы и чувствовала себя неуютно оттого, что на спине нет привычного рюкзака.
Но теперь его вдохновение проходит, и он сам не рад, что в это ввязался. Он зажат и сконфужен. Наверняка озабочен сейчас тем, как его оценивают драйвера в каждой машине. И зря же он этим парится – никому до нас дела нет, иначе бы остановились. Чтоб тормознуть, надо открыться. Как мне это ему объяснить?
– Сережа, подумай: что несешь ты этим людям. Что есть в тебе и что ты им дашь?
– А? Так я же спрашивал: надо будет платить? Ты сказала: нет, ну я денег почти и не взял. – Оборачивается, взволнован.
– Я не о деньгах, о тебе.
– А что? В смысле? Я как-то не так выгляжу?
Осматривается и нервно отряхивает брюки. Волна раздражения снова поднимается во мне.
– Серега, запомни три правила, без которых на дороге нельзя: мы никому ничего не должны; нам тоже никто ничего не должен; мы дарим радость, поэтому нас берут.
На лице Сереги – недоверие. Убедила – не убедила, посмотрим. Но если он кому-нибудь заплатит, я его прибью.
Утром был дождь, и вышли только за полдень. Стояли долго, и никто не брал. Места вокруг были топкие, асфальт на удивление разбитый, трещинами и рытвинами, в глубоких колеях. Машины петляли, все это объезжая, и водителям было не до нас. Прошли, ища ровный участок, но ничего не менялось.
Наконец, остановился старый грязно-белый москвич, водитель которого стал нам рассказывать, что с ним разговаривает бог.
– Он сказал мне, что вы хорошие люди. Он сказал: "Возьми их и вези до города, потому что они хорошие люди". А что бог скажет, то я и делаю.
Он говорил, что не надо ничего желать и ни к чему стремиться. Если бог захочет, все будет.
– Бог обещал мне, что воскресит моего отца и мужа сестры. Вы откуда сами, не из Тюмени? А, ну и до вас дойдет весть, когда господь совершит это чудо.
В Тюмени были ночью. Он высадил нас на въезде в город. С нашей стороны дороги росли деревья. С другой – светилась бензозаправка. Мы перешли дорогу.
Было пусто и светло. Наши шаги по бетонной площадке звучали громко, четко, с эхом из-под купола заправки. Из магазина вышел пьяненький мужичонка в майке, тренировочных штанах и шлепанцах. Мы признали в нем дальнобойщика, он признал в нас странников и, обрадованный, двинулся к нам.
– Вы куда? Так нам по пути! Поехали с нами. Мы вон там стоим, три фуры, у нас уже есть один такой же, как вы, из Владика в Питер парнишка едет, ну и вы тоже будете, места-то хватит, а вместе веселее.
– А вы куда едете?
– Мы до самой Москвы.
– И когда доехать планируете?
– Мы полные, с грузом. Пока через Урал переберемся, в Челябе пока, так к пятнице и будем. – В его словах чувствовалась гордость за тяжелую свою, тихоходную машину.
– Хорошо, мы сейчас, только воды наберем и придем, – сказала я.
– Да пошли, у нас там все есть, сейчас вот пельмешек сварганим.
– Мы сейчас, вы идите.
– Ну, найдете сами.
Он ушел. Мы почистили в туалете на заправке зубы и, набрав воды, двинулись на другую сторону дороги, в свежесть и темноту деревьев, где поставили палатку в отличнейших папоротниках. Мне было жалко тратить пять дней на компанию дальников, решила, что на легковых доберемся быстрее, а еще не хотелось соседства другого стопщика.
Гран только пожал плечами.
Наутро выяснили, что стоим вблизи завода. Движение здесь было интенсивным, но мы побились полдня и никуда не уехали. Стояла жара, пыль, грохот грузовиков, въезжающих на завод. Наконец мы поняли, что просто стоять и голосовать здесь не прокатит, стали подбегать к каждой останавливающейся у проходной машине и просить нас отсюда увезти.
– Хоть в город, хоть куда, мы оттуда сами выберемся, – говорили мы, и, наконец, один из камазистов кивнул, на нас не глядя. Так же молча, не обернувшись ни разу, он провез нас через весь город, высадил на дороге и, махнув по ней вперед, бросил:
– На Свердловск пошла.
Мы были счастливы.
Вечером нас подобрала новая "Лада".
– Я немного только подброшу, – извиняясь, сказал водитель. – Я тут недалеко живу.
Мы закивали, выражая глубокую нашу признательность.
Недалеко оказалось километров двести. Все время водитель ощущал себя хозяином, к которому пришли нежданные гости. Он спрашивал, какую музыку мы любим, и отбирал только эти песни. Отдал нам пакет с курицей, овощами и хлебом, упрашивая поесть или взять с собой, потому что он сейчас уже дома будет и ему не пригодится. Очень деликатно расспрашивал нас о путешествии и не задавал любимого всеми вопроса – зачем. Наоборот, выслушав наш вдохновенный рассказ, сказал с уважением:
– Да, хорошо так путешествовать: землю узнаете, людей узнаете, себя узнаете.
Мы восторженно закивали: точнее было не сказать.
– Ну вот, здесь я и живу, – говорил он, проезжая небольшой поселок.
– Но я вам сейчас красивое место покажу, вы там переночуете, там хорошо.
Он проехал немного за село и остановился. Там был луг, некошеный, с высокой жухлой травой, а метрах в ста от дороги – речка.
– Здесь хорошее место. Летом сюда купаться езжу. И рыба есть, – говорил водитель, нас отпуская. А потом добавил: – Вы знаете, я впервые вообще-то подвожу. Мало ли кто голосует, брать страшно. Но буквально вчера прочитал в газете, что спорт такой есть. Побед вам, ребята.
Ночь была холодная и звездная. Река – темная, молчаливая. По дороге за всю ночь ни разу никто не проехал, так что о трассе удалось забыть. Мы были как будто снова в горах, одни и от людей далеко.
Вылезая из палатки и глядя на звезды, я думала, что вот это действительно дар нам дороги и сейчас я все вокруг себя люблю.
– А они иногда какие-то знаки показывают, ты замечаешь? – спрашивает меня Серега, оборачиваясь. Я радуюсь: может, у него проснется энтузиазм, раз он начал знаки замечать?
– Какие?
– Одни пальцам вот так вот крутят.
– Значит, будут разворачиваться скоро.
– Другие налево показывают.
– Значит, сворачивают рядом.
– Еще рукой машут.
– Ну, эти просто рады, что увидели тебя.
– В смысле? – не понимает Серега.
Екатеринбург был нашей радостью. После тугой болотной Тюмени ворваться в солнечный, по-летнему жаркий и праздничный, красивый город было счастьем. Драйвер, что привез нас туда, узнав, что мы здесь впервые, сделал экскурсионный проезд по главным улицам, рассказывая о старых зданиях и церквах. Потом мы пешком возвращались в центр, ели мороженое и гуляли по набережной. Было первое сентября.
Праздник был разлит в воздухе. Мы гуляли и не чувствовали рюкзаков.
В подземном переходе аскали ребята. Их было много, один мальчик пел под гитару, девочка с кепкой обегала прохожих; остальные стояли рядом с безразличным видом и громко разговаривали. Они обступили нас, спрашивали наши маршруты, звали переночевать. Гран обстоятельно записал адрес местной вписки.
– Неужели ты собираешься туда идти? – спросила, когда мы двинулись дальше.
– Да. Я хочу помыться. Мы с тобой уже отказались от двух даров дороги, неправильно было бы упускать третий.
Мы попали в удивительную квартиру. Сколько там было народа, вряд ли знал доподлинно кто-нибудь, включая хозяев. Их же я вычислила исключительно по тому, кто чаще других открывал дверь. Хозяйкой была маленькая, ниже меня даже девчушка, блондинка с очень мохнатыми, как войлок, волосами. Ее муж – высокий парень с большими, впавшими глазами, которые не умели улыбаться, хотя он много шутил. Он ходил в бежевой рыболовной панаме и был похож на задумчивого гнома. Среди народа крутился их ребенок – маленький, самостоятельный и светлокудрый. Я с уверенностью определила его за девочку, но потом выяснилось, что это мальчик. Он вел себя со всеми на равных, совершенно не чувствуя разницы в возрасте.
В квартире был занят каждый метр. В ванне мылись. В обеих комнатах шла своя жизнь. На балкон выходили курить. Даже в коридоре стояла небольшая группка народу, но самая толкучка была на кухне. Там одни готовили, другие ели, играла музыка, динамики были встроены в раздолбанную гитару, которая висела на стене.
Что здесь делали все эти люди, зачем приходили они сюда и знали ли, что делают здесь и зачем приходят, понять мне не удавалось. Было видно, что они не снимают эти квадратные метры, как у нас на
Якиманке, а идут, как в гости, и остаются на несколько дней. Нас приняли так же, как всех остальных, то есть совершенно равнодушно и естественно, будто мы приходили сюда каждый день.
Гран разговорился с хозяевами и очень быстро занял статус философа.
Вокруг него сбился круг внимающих, они задавали вопросы, и Гран обстоятельно на них отвечал. Я осталась не у дел и сидела поодаль с тоской во взоре. А Гран то и дело оборачивался ко мне, и его глаза говорили: "Любишь ли ты то, что вокруг тебя?"
Но с каждым часом квартира все больше давила меня, от бардака и безделья охватило отчаяние, и я чувствовала, что на вопрос этот уже готова во весь голос кричать: "НЕТ!" Эта безалаберность и веселье, всеобщее дружелюбие и равнодушие, эта бесцельная, ленивая жизнь с претензией на поиск ее смысла была липка, как паутина, а мне хотелось на трассу, на свободу, и только в движении виделся теперь смысл.
– Зачем тебе уходить? – спрашивал хозяин Грана. – Вон Гоша тоже с трассы к нам свернул, думал, что только переночует. Когда это было?
В общем, уже почти месяц живет.
– Моя жизнь – это движение. Можно свернуть, увидеть новое, но в остановках я не вижу смысла.
– А в чем есть смысл? Нет никакого смысла, – гремел из-под потолка
Гоша, атлетического вида великан, на его голом хребте сидел счастливый детеныш.
– Нет смысла, – отвечал спокойно Гран и улыбался. – Есть цель.
Мне не хотелось оставаться, и я принялась теребить его, чтоб нам уходить.
– Ты отделяешься от них, а ты их люби, и тогда поймешь, – сказал мне
Гран, когда, улучив момент и поймав его в коридоре, я гневным шепотом высказывала свое мнение.
– Обычно наоборот! Обычно сначала понимают, а потом любят.