ШЕСТЬДЕСЯТ
Вот я и подошел к началу концерта. Так что следующие пятнадцать глав - в основном, про то, как я танцую в "Гринз–Плейхаусе", слушаю "Лед Зеппелин" и фантастически провожу время, но ты читай. Во–первых, я впервые по–настоящему поцелуюсь. Во–вторых, не успеешь оглянуться, как концерт кончится, ты снова окажешься в реальном мире - и какой же в этом кайф?
"Лед Зеппелин" выходят на сцену. У меня в груди возникает очень странное чувство, а потому меня уносит туда, где земные заботы больше не имеют для меня значения.
Грег тянет меня за рукав.
- Атлантида восстала из вод, - орет он, и я ему улыбаюсь.
Выйдя, группа кивает залу. Мы немедленно поднимаем такой шум, на который только способны 3000 человек: приветствуем, свистим, хлопаем, топаем и просто орем от удовольствия, что видим Роберта Планта, Джимми Пейджа, Джона Пола Джонса, и Джона Бонэма. Немного электронной какофонии и Джимми Пейдж и Джон Пол Джонс берут свои гитары, короткий треск в колонках, затем Джон Бонэм начинает вступление к "Рок–энд–роллу". Толпа теперь производит такой шум, что заглушает вступление ударных и музыка не начинается, пока Джимми Пейдж не пускается в гитарный рифф.
В этот момент, секунд через десять после начала представления бо́льшая часть зрителей соскакивает со своих мест и несется к сцене. Зед кладет мне руки на плечи, перескакивает через меня и бежит по головам впередисидящих, чтобы удариться о стену охранников у подножия сцены. Я пытаюсь сделать то же, но в горячке запинаюсь и падаю. Откуда–то возникает рука и поднимает меня на ноги. Это Черри, проявляя удивительную силу, тянет меня в проход и дальше к сцене.
Невероятно, как она прорубает дорогу. То ли алкоголь, то ли "Лед Зеппелин" бросились в голову Черри - она расчищает себе дорогу, таща меня за собой пока между нами и группой не остается единственная шеренга колышущихся фанов и тонкое металлическое ограждение.
Вышибалы, побежденные нашим яростным воодушевлением, отступают за ограждение и злобно сверлят нас глазами, понимая, что никакая сила не заставит нас вернуться на места. Я поднимаю руки над головой и начинаю хлопать в ритм и орать без всякого ритма. Все орут. Это голоса Глазго - это грубый рев, а отнюдь не мелодичные напевы шотландских нагорий.
Роберт Плант поет, гитара Джимми Пейджа подчеркивает конец каждой строки - так же, как на пластинке. Вот они играют перед нами, в каких двадцати футах от того места, где я стою, задрав руки, и по–прежнему ору.
Аудитория подпевает. Мы знаем все тексты, все гитарные ходы, все барабанные отбивки. И еще мы знаем, что в следующие несколько часов беспокоиться действительно не о чем.
Роберт Плант путает слова во втором куплете, но это ничего, он просто продолжает петь. Они с Джимми Пейджем обмениваются улыбками. Я люблю их еще больше, если это возможно. Если бы я был способен трезво мыслить в этот момент, я бы думал, что если мне придется умереть сразу после концерта - это ничего. В конце концов, я видел как играют "Лед Зеппелин".
Какой была бы жизнь без музыки? Невыносимой. Музыка - это божий дар.
ШЕСТЬДЕСЯТ ОДИН
"Рок–энд–ролл" заканчивается. Зал по–прежнему ревет, так что когда стихает музыка, уровень звука практически не падает. Я зажат в толпе - рядом Черри, впереди Зед. Я выворачиваю шею, но не могу никак увидеть ни Грега, ни Сюзи.
Джимми Пейдж трогает струны гитары и быстро начинает незнакомый рифф. Иногда на концертах вместо того, чтобы играть мои любимые песни, банды упорно доставали меня своими новинками. Но я уверен, что "Лед Зеппелин" сыграют то, что я люблю. И я не беспокоюсь насчет новых песен, если они сыграют новые композиции - это будут хорошие композиции. Возможно, даже монументальные. О том, чтобы "Лед Зеппелин" привезли в Глазго вагон скучных песен, не могло быть и речи. Этого не позволил бы космический закон.
Роберт Плант начинает петь. Я не разбираю слов. Что–то насчет леди, у которой имеется любовь, которая ему нужна. Вокальная акустика в "Гринз–Плейхаусе" всегда была скверная. Иногда певца бывало едва слышно. Но Роберт Плант не из тех, кого может укротить паршивая акустика, и после спокойного вступления песня набирает силу. Толпа вокруг меня начинает танцевать–подпрыгивать, и я скачу вместе со всеми. Это замечательное чувство.
Неподалеку молодой человек, по виду - студент, с длинными волосами, в "афгане", взбирается на впереди стоящего и начинает ползти по плечам и головам тех, кто впереди, пока не падает в их ряды. Вокруг повсюду люди делают тоже самое - они практически устраивают серфинг по толпе. Я раньше никогда такого не видел и не увижу еще много лет. Это не просто очередной концерт. В воздухе пахнет истерией, и это - замечательное чувство.
"За холмами и вдали" заканчивается под бурю воплей, криков и рева. Роберт Плант впервые заговаривает с аудиторией. У него акцент уроженца срединных графств - он звучит мягко, приятно и очень по–английски. Меня не удивляет, что он так говорит, я слышал его голос на пленках, которые Зед записывал с радио.
- Наш второй вечер в Глазго, - говорит он, что вызывает новую бурю приветственных криков. - Второй раз мы здесь за четыре с половиной года и, признаюсь, давно бы пора было приехать, - продолжает он. - Мы в восторге от того, что он упомянул Глазго. - Мы пробыли здесь часов тридцать шесть - может быть, даже сутки - и у нас были проблемы…
Это вызывает фантастические овации. Тем временем на фоне Джимми Пейдж настраивает гитару. Джон Пол Джонс тихо стоит со своим басом и разглядывает публику. Аромат масла пачули овевает меня.
- Эта песня про нашего друга, ему где–то девятнадцать лет, и у него тоже бывали проблемы… он больше не выносит стерв…
Они заламывают рифф из "На крыше, на черепице", которая всегда была одной из моих любимейших композиций "Лед Зеппелина", хотя это и не самый прославленный их номер. Затем эффектно сделав паузу после риффа они вместо нее принимаются за "Черного пса". Это, конечно, первая композиция их четвертого альбома, который вышел в недавно, в этом же году, я уже прослушал ее сотни раз у себя в комнате. Тысячи раз. Я знаю все слова, потому что пою их каждое утро, разнося газеты. Я скачу вверх–вниз и мотаю головой так, что волосы вихрятся вокруг, и начинаю подпевать. Это чудесно. В жизни не было ничего лучше.
ШЕСТЬДЕСЯТ ДВА
"Лед Зеппелин", играющие в "Гринз–Плейхаусе" - лучшее ощущение на свете. Я никогда не смогу пережить ничего подобного. Ни одна группа музыкантов на меня больше не в состоянии оказать такого воздействия. Я для этого слишком стар. Я об этом жалею.
Нет сомнения, что многим людям памятно такое чувство.
- Оно, конечно, может быть, не связано с "Лед Зеппелин", - признаюсь я Манкс. - Я не стану утверждать, что банда, которая столько значила для меня, должна значить столько же для всех.
Манкс говорит, что когда ее сводный брат сходил на легендарного Кул Херка, человека, который изобрел брейк–бит, он настолько этим увлекся, что несколько недель не мог говорить ни о чем другом.
- И я знаю женщину, которая говорит, что ее жизнь преобразилась после того, как она побывала на "Нирване", - продолжает Манкс. - Она три месяца подряд слушала их первый компакт. По десять часов ежедневно, а когда, в конце концов, сходила на их выступление, то увлеклась до того, что бросила работу и принялась учиться играть на гитаре.
Это может быть Элвис Пресли, "Роллинг Стоунз" или "Паблик Энеми". А может быть, вечер, когда ты услышал ди–джеев Химозу и Бурю, был лучшим в твоей жизни. "Мэник Стрит Причерс", "Смитс", "Секс Пистолз", Тодд Терри, Мэрилин Мэнсон, кто угодно. Банда, которая сделала жизнь сносной, когда ты сидел безвылазно в своей спальне, а против тебя ополчился весь мир. По крайней мере, один раз в твоей жизни все было идеально. "Лед Зеппелин" в Глазго. До этого я ходил грустный, после - разочарованный. Но когда банда играла, все было в порядке.
ШЕСТЬДЕСЯТ ТРИ
Все больше людей наплывает к сцене, поближе к банде. Иные новоприбывшие протискиваются сбоку, оттесняя нас с Черри назад. Черри не желает с этим мириться и пробивается обратно. Я ныряю следом за ней. Нельзя не восхищаться ее решимостью. Такими темпами она скоро вообще вырвется на сцену.
Зед по–прежнему в самом первом ряду. Никаким новоприбывшим его не своротить. Грег с Сюзи так далеко к сцене прорваться не смогли. Я рискую оглянуться и, хоть я не уверен, но, по–моему, вижу краем глаза, как они держатся за руки, а банда затягивает медленный блюз "С тех пор, как я тебя люблю".
Я раньше делил песни "Лед Зеппелина" на три разновидности: тяжелый рок, хиппи/кельтская мистика и блюз. Категории очерчены не жестко, но вполне рабочая система.
Из трех видов наименее любимым у меня был блюз. Я мог без проблем представить, как бок о бок с эльфами и хоббитами я брожу по туманным горам - это я делал каждое утро, разнося газеты, - но соотнести себя с блюзом мне было труднее. Их блюзовые композиции - все сплошь про коварных женщин и покупку своей крошке драгоценностей, кажется, они принадлежат совсем другому миру. Даже в 1972 году они казались устаревшими. Ни у кого и в мыслях не было, что покупать своей крошке жемчуга–алмазы - самый подходящий способ все устроить. Было уже известно, что женщины наделены интеллектом. Они даже не хотели, чтобы их звали крошками.
Мне до этого всего тогда не было дела. Объяви "Лед Зеппелин", что отныне они станут играть только блюзы, причем играть их будут тихо–тихо, - они бы все равно не перестали быть моими кумирами.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ
"Лед Зеппелин" гремят "Черного пса". Роберт Плант запрокидывает голову и воет - со сцены катится рокочущий звук, от которого мы все начинаем ходить ходуном, как от штормовой волны. В этой композиции есть момент, где музыка замирает и Роберт Плант поет "Аа, Аа, Аа, Аа", пока снова не заскрежещет рифф. Когда дело доходит до этого момента Плант поет несколько первых "Аа", потом поворачивает микрофон к залу и мы все хором азартно воем точно в такт. Все счастливы. Роберт Плант встряхивает своими белокурыми волосами, которые в лучах прожекторов кажутся красными. Здесь очень незатейливое освещение - по сцене мечутся лучи, одновременно меняя свой цвет с красного на синий, с синего на зеленый. Даже этих простейших световых эффектов с избытком хватало, чтобы вызывать буйные галлюцинации в головах юных поклонников рока, начинающих свои первые опыты с ЛСД.
Джимми Пейдж продлевает гитарное соло и привносит радикальное изменение - играет рифф на октаву выше. Мы еще раз поем "Аа", еще немного гитары, и вдруг - конец, от которого зал на мгновение зависает в экстазе. Когда разражаются аплодисменты, кажется, что 3000 человек не в состоянии создать столько шума; скорее похоже, что шотландцы забили гол и это ликует Хэмпденский стадион. Овации длятся и длятся. Роберт Плант пытается объявить новую песню и улыбается - голос его тонет в несмолкающем вое. Все четверо музыкантов переглядываются и улыбаются. Кажется, они довольны тем как их принимают, хотя должны бы привыкнуть к таким вещам.
Наконец Планту удается заговорить:
- Мы хотели бы посвятить следующий номер программы отелю "Сентрал".
Вдруг упомянутое название отеля в Глазго подымает девятый вал ликования. Это великолепно, что "Лед Зеппелин" упоминают здание в нашем городе. Мы чувствуем, что нам оказали честь.
Они затягивают "Хоп на туманную гору". Мы остервенело лупим в ладоши, пока не меняется рифф и не сбивает нас с такта. У "Лед Зеппелин" отлично получались эти смены темпа. Несмотря на то, что их песни зачастую звучат достаточно просто, в них очень много изменений темпа. У них это получалось, потому что они были превосходными рок–музыкантами.
Что за банда!
- Фантастика! - орет мне в ухо кто–то рядом, и я ему улыбаюсь и снова принимаюсь скакать вверх–вниз.
ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ
Несколько лет назад я написал книжку о шотландских феях. Феи мне очень по душе. Во времена концерта "Лед Зеппелин" я о них еще не написал, но будь это так, получилось бы примерно следующее:
Порхая над балконом, феи изумленно глядели вниз.
- Поверить не могу, - сказала Джин.
- И я не могу, - сказала Агнес. - Сроду не слыхала ничего подобного.
- Правду писали в газетах. "Лед Зеппелин" - лучшая группа в мире. И вот они в Глазго играют в "Гринз–Плейхаусе".
- Какая удача, что мы выбрались в город как раз на этой неделе. Не правда ли, этот юноша очень хорошо играет на гитаре? Сроду не слыхала столь искусного в музыке смертного.
- И я не слыхала. Передай–ка мне виски, будь добра. А после давай вылетим на сцену.
И с этих пор навсегда изменился облик Шотландского Общества Фей.
Несколько лет спустя, у Джин и Агнес родилось по дочери. Они стали первыми Шотландскими Феями, которые побывали в Нью–Йорке.
ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ
- Добрый вечер, - говорит Роберт Плант, когда смолкают овации после блюза. Во время приветствия шум снова крепнет. Певец улыбается.
- Не думаю, что здесь кто–нибудь…
…еще овации…
- …короче, невзирая на то, что мы слегка припозднились с вами встретиться в солнечном Глазго… мы были очень заняты… мы готовили новый альбом…
Свежий взрыв оваций. На сцене участники группы дружелюбны друг с другом, дружелюбны и близки, обмениваются взглядами и улыбками, как влюбленные. Мне приятно видеть, как они дружелюбны.
- …короче, чтобы не затягивать суету, представляем трек с нового альбома. Он называется… он называется… "Дни танцев"…
Мы аплодируем. Начинается рифф, скрежет гитары.
Для меня дни танцев наступают впервые. Я никогда нигде до этого не танцевал. В ночном клубе я бы танцевать не стал, да и не было в Глазго клубов, куда пускали пятнадцатилетних. Были школьные дискотеки. Там я никогда не танцевал. А вот теперь я танцую. Черри танцует. Зед танцует. Весь зал танцует. Феи танцуют. "Лед Зеппелин" танцует. Джими Хендрикс танцует, глядя с небес.
- Это точно, - говорит он. - Дни танцев" наступили вновь.
ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ
Ассистенты торопливо вытаскивают на авансцену четыре деревянных стула. "Лед Зеппелин" любят сыграть несколько акустических композиций, сидя как можно ближе к слушателям. Джимми Пейдж надевает на плечо акустическую гитару, у Джона Бонэма в руках что–то вроде тамбурина с мембраной, на котором он играет одной палочкой. Джон Пол Джонс остается с электрическим басом. Короткая пауза, все они рассаживаются.
Ожидая, пока остальные будут готовы Роберт План говорит "Ок’кай" в микрофон. Англичане частенько выдают что–нибудь такое, чтобы поддразнить шотландцев, как будто мы разговариваем, как горцы XIX века. Но это ничего. Когда тебя беззлобно подначивает твой кумир - это неплохо.
Плант пытается объявить песню - воодушевление опять переполняет толпу, и ему приходится нас успокаивать.
- Закройте рты… погодите… послушайте, - говорит он вполне благодушно. - Послушайте… это очень важная эстетическая составляющая сегодняшнего вечера… потому что… погодите… закройте рты.
Он нежно распекает людей, которые устраивают слишком большой шум. Следующая фраза теряется в реве - мы совершенно непродуктивно устраиваем овацию Роберту Планту за то, что он пытается успокоить народ.
- В общем… э… мы придумали эту песню в… почти чистых нетронутых условиях валлийских гор…
…бурная овация…
- "Брон–и–орский стомп"…
…массовые овации. При том, что чудесно слышать "Лед Зеппелин" всего в нескольких ярдах, будто они репетируют в гостиной, мы поднимаем такой шум, что по большей части ничего не слышим. Джимми Пейдж играет какие–то гитарные вариации, которые сложно уловить, но мы все равно воем от восторга.
К этому времени народ выплеснул уже столько энергии в прыжках, что сиденья начинают рушиться. Целые ряды падают на пол. Фанаты не обращают внимания, они просто взбираются на руины, чтобы лучше видеть, а охрана пытается пробиться и починить все. Странное зрелище - вышибалы стараются установить на место ряды сидений в порушенном кинотеатре, в то время как зрители скачут вверх–вниз на обломках. Невзирая на охранников, невзирая на опасность переломать себе ноги - прыгают и прыгают под "Брон–и–орский стомп".
По концам рядов люди опасно балансируют на спинках своих сидений, вытягивая руки вверх к близлежащим ложам, чтобы удержать равновесие. Тем временем народ с балкона слезает в ложи и оттуда прыгает на пол. В Глазго всегда был восторженная публика, но не до такой же степени. Это хаос. Это здорово.
Вскоре вышибалы бросают поднимать сиденья и скрываются из виду. Рушатся новые ряды и народ громоздится на измятых металлических каркасах, но по–прежнему танцует. Фиона обхватывает рукой шею Зеда и взбирается ему на спину, чтобы махать руками, Роберт Плант замечает это и улыбается ей. Джон Бонэм, приземистый крепыш на маленьком деревянном стуле, излучает в зал удовольствие. Он, прежде чем вперевалочку уйти к своей ударной установке, бросает вполголоса какое–то замечание, и певец улыбается.
Это мощная установка, хотя и не самая мощная из тех, что мне приходилось видеть. У других групп, выступавших в "Гринз–Плейхаусе", бывало и побольше барабанов. Их барабанщики, несмотря на это, с Бонэмом и тягаться не могли. Смешно было бы представить.
Кто–то орет мне в ухо так, что я зажмуриваюсь. Это Черри.
- Я их обожаю! - кричит она.
ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ
Я на всю жизнь запомнил, как Черри кричала: "Я их обожаю". У нее был безумный счастливый голос. Я никогда не слышал у нее такого голоса. Наверное, в этот момент переменилась ее жизнь.
Манкс интересуется: любить банду и любить человека - это похоже? На первый взгляд, это нелепо, но, поразмыслив, мы понимаем - не все так однозначно.
- Кажется, что это любовь такой же силы. Я уверен, что в пятнадцать лет любил "Лед Зеппелин" не слабее, чем потом кого бы то ни было.
- Но, - раздумчиво говорит Манкс, - потом, испытываешь ли эту ужасную тоску?
Манкс уравнивает любовь и жуткую тоску. Я тоже. В этом корень нашей близости.
У Манкс главная невозвратная любовь ее жизни зародилась потому, что мужчина купил двести упаковок сухих завтраков только для того, чтобы она получила бесплатный сувенир, которого ей не хватало, чтобы завершить свою коллекцию пластмассовых лошадок.
Эти пластмассовые лошадки были ростом дюйма два. Такого жизнерадостного вида животинки. Манкс коллекционировала лошадок, несмотря на то, что ей редко удавалось осилить целую чашку хлопьев. Ей к тому времени было где–то года двадцать четыре. Всего существовало десять видов лошадок, они были изображены на задней стенке коробки с хлопьями. Манкс, изрядно побродив по магазинам, умудрилась купить всю десятку. Этим удовольствовался бы любой - все десять жизнерадостных пони на руках, но была проблемка. Семь лошадок были коричневые, две черные, а одна желтая.
"И каково это желтой лошадке быть одиночкой и чувствовать себя не такой, как все?" - думала Манкс, и ей от этого было очень грустно.
- Они должны были сделать еще одну желтую лошадку, - говорила она друзьям. - Так же нечестно.
- Уймись, - отвечали ей друзья. - Ты собрала весь набор. Чего тебе еще?